Lustrum

Играли мазурку или котильон, тысячи разноцветных юбок поднимались и опускались в такт музыке. Пахло табаком, дешевыми сладковатыми женскими духами, дорогим мужским парфюмом и потом. Тела, худые и толстые, обрюзглые и подтянутые, в дорогих одеждах и не слишком, танцевали, пили и прижимались друг к другу ближе, чем того требовали приличия, мягко говоря. Здесь, не было закона, ограничений, здесь царили одурманивающая похоть и разврат, в воздухе вместе с дымом сигарет витало ощущение греховности и неестественности происходящего. На бархатных, благородного цвета бордо тахтах придавались сладострастным ласкам старики и совсем юные девушки, мужчины и юнцы, торгующие своим прекрасным телом, пока их красота не угасла. Дом греха и разврата, мерзкий рассадник порока и распутства, так говорили об этом месте все благочестивые вельможи Зачарованного Леса, впрочем, то было днём, а ночью они уходили от своих жен, желая развлечься с одной из дам, работавших в этом заведении. В самом неприметном углу, окутанная белесым дымом, стояла точеная женская фигурка. В её руке покоился бокал с лучшим бургундским вином. Темные, словно ночное беззвёздное небо, глаза впивались в каждого в зале, освещенной светом дрожащего пламени свечей, и в то же время не выделяли никого из всей пестрой толпы. Губы время от времени растягивались в плотоядной улыбке, но вскоре вновь складывались в тонкую темно-красную полоску. Ей было около двадцати семи, не слишком старая, но уже и не такая молодая, она притягивала к себе взгляды, лишь одним взмахом ресниц, плавным движением руки. Бывшая фаворитка короля, ставшая хозяйкой борделя. На такое была способна только одна женщина — Реджина Миллс. Дверь, ведущая на улицу, открылась, и по полу пробежался легкий холодок, впрочем, почти никто из присутствующих этого не заметил. Темные омуты встретились с голубыми озерами, и у Миллс перехватило дыхание. Он был высоким и широкоплечим, с растрепанными от лютующего за окном ветра соломенными волосами. Тяжелая накидка, отделанная лучшими мехами, вскоре была скинута, и он остался в одном сером камзоле, который впрочем нисколько не портил этого мужчину. Твердыми, уверенными шагами он шел к ней, сквозь танцующих и не только танцующих людей, не замечая их, словно они были мороком, который рассеивался, стоило только дотронуться. Реджина выпрямила спину, каждая клеточка её тела была напряжена до предела. Длинное кроваво-красное — она любила этот цвет — платье облегало её второй кожей, не скрывая практически ничего. Черные глаза полыхнули огнем, губы растянулись в змеино-приветливой улыбке, а сердце на мгновение остановилось и в ту же секунду забилось в три раза быстрее. Он подошел к ней и вальяжно расположился на бархатном диванчике рядом. Метнул в неё свой взгляд, будто бы приглашая, и она приняла приглашение. С грацией, присущей только истинным аристократам, Реджина присела на кровавый бархат. Её сразу же окутала свежесть и еловые нотки, от него так пахло всегда. Мгновения тишины тянулись вечность, время размазывало реальность, словно акварельные краски на белом листе. И все же медлить было больше нельзя. Пригубив вина, то ли для храбрости, то ли для того, чтобы смочить в секунду ставшее сухим горло, Миллс заговорила. У неё всегда был красивый грудной голос, завораживающий мужчин, но сейчас он оказался слишком хриплым — видимо алкоголь не помог. — Граф Хантингтон, не думала, что когда-нибудь увижу вас в своем скромном заведении, — Миллс слегка приподняла уголок губ — её ухмылка была завораживающей. — Никогда не думал, что окажусь в подобном месте, — мужчина с толикой презрения оглядел присутствующих в зале. — У вас всегда превосходно выходило соблазнять светских дам при дворе, к чему вам проститутки? — в словах проскользнула толика горечи, впрочем, равнодушие ловко скрыло эту оплошность, — Неужели что-то изменилось? — Я не умею соблазнять, Вы это знаете лучше всех, — мужчина посмотрел на неё, и его лицо в это мгновение было преисполнено простотой. — Ах, да Роберт, Вы всего лишь верный слуга Её Величества, не более. — Как и Вы Его Величества, — желчь в словах в это мгновение невозможно было скрыть. — Верно, — надменный взгляд мазнул по мужчине, — И всё же какова причина, Вашего визита? Если желаете, я найду вам лучшую девочку, по старой дружбе, — она особенно выделила последние слова. — О нет, меня интересуете лишь Вы, — его рука оказалась на её коленке, — полагаю, годы, проведенные здесь, сделали Вас самой искусной жрицей любви. — Вам этого никогда не узнать, — Реджина пригубила ещё вина, дело приобретало опасный оборот. Сколько ещё полумрак сможет скрывать её пылающие щеки, от этих чистых глаз, с хитринкой где-то на самом дне? — Отчего же? Вы считаете, у меня не хватит денег? — Я считаю, у Вас не хватит мужества отвечать за последствия, — женщина попыталась поставить точку в этом разговоре, поднимаясь со своего места, но сильные руки удержали её. — Вы даже не предложите мне вина? — в его глазах плясали черти. — Вам принесут лучшее, я распоряжусь, — прозвучал ответ, и она вновь поспешила уйти. — Но я предпочитаю другие способы дегустации. Она даже сначала не поняла, что происходит. Его тонкие, слегка обветренные, бледные губы оказались на её кроваво-красных. Его бессовестный язык вторгся в женский рот, обводя каждую жемчужинку зубов, задевая десны, и переплетаясь с её юрким язычком. Его сильные руки аккуратно, но все же ощутимо и до дрожи приятно, пересчитали все её позвонки и остановились на ягодицах. Они целовались бешено, неистово, с напором, так, что кровь, подогреваемая страстью, вскипела, словно свежая лава. Но Реджина Миллс умела брать себя в руки, и вскоре хлесткая пощечина рассекла воздух, хотя выбраться из плена его объятий ей так и не удалось. — Отпусти меня, иначе мои люди выкинут тебя — она была зла, нет — просто в ярости. — Скажи, что тебе не понравилось, и я уйду. Только не лги себе. Дьявол! Он знал, на что надавить! Она никогда не сможет отказать ему, этот дурманящий запах, чертовы губы, которые так хорошо целуются, сильные рельефные руки, прикосновения, буквально жалящие кожу, приносящие болезненно-сладкое наслаждение, и его глаза, которым невозможно отказать. Но он предал, смог сделать то, что не удалось даже королю, разбить её сердце, сломать как марионетку и выкинуть уже ненужную вещицу на улицу. Взгляд темных глаз ожесточился, и женщина вырвалась из стальных объятий. — Не понравилось, — коротко, без лишних слов. Она поспешила уйти, эту маску будет сложно удержать надолго. Но он нагнал её, едва были сделаны два шага. На шее отпечатался поцелуй, и горячие дыхание обожгло мочку уха. — Не лги себе, — прозвучали слова, и всё женское тело покрылось мурашками. — Отпустите, — твердо, на выдохе, с равнодушием, насколько это было возможно. — О нет, я никогда больше не смогу тебя отпустить, точно не сегодня, — мужское дыхание сбилось, голос охрип — он возбужден, возможно, даже сильнее, чем она. — Вы не держите своих обещаний, — Реджина усмехнулась, — Впрочем, как всегда. Отпустите. — Это ты лгунья, — его руки оказались на её бедрах, а внизу живота ещё сильнее затянулся узел первобытного желания, — лжешь, что не хочешь меня, лжешь, что ты такая же, как и прежде, настоящая аристократка, лжешь, что тебя имеет лишь тот, кого сама захочешь. Любой хоть сколько-нибудь богатый человек побывал в твоей постели, и заплатил тебе круглую сумму. Но я лучше, я заплачу тебе в три раза больше. И ты получишь незабываемое удовольствие. Эти слова обжигали плоть и душу, заставляли обиду подниматься из самых недр, и в то же время будили ещё большее желание. — Я не шлюха, — прошипела женщина, чувствуя как его пальцы поднимают подол платья. — О нет, Королева шлюх, — он глумился над ней, и Реджина мечтала поставить ярко-фиолетовый фингал у него под глазом, только вот тело противилось разуму, отдаваясь во власть мужчины. Ситуация была патовая, и Миллс не знала, что ей делать, пожалуй только второй раз за свою жизнь. Разумным было бы вырваться и убежать, отдышаться, выпить холодного вина, но тело теперь слушалось почему-то Роберта, а не её. Реджина всегда была слишком эмоциональна и её сердце, видимо и в этот раз брало верх над разумом, тело желало близости, теперь огонь внутри неё горел слишком ярко, чтобы с легкостью затухнуть. Отчего-то её голова совсем отключилась, и её губы вновь оказались на его, в этот раз по вине самой женщины. Лестница оказалась незаметным препятствием, вскоре они ворвались в её комнаты и оказались на огромной кровати, застеленной атласными простынями. Красная юбка платья была задернута до пояса в считанные мгновения. Стройные ноги раздвинулись, призывая мужчину к дальнейшим действиям. Бесстыдная поза добавляла Миллс ещё большей соблазнительности, и Роберт не мог поверить, что эта женщина вновь принадлежит ему. Его язык дотронулся до самого центра желания, и Хантингтон почувствовал её солоноватый вкус. Она пахла так, как ни пахла, ни одна женщина на его памяти, и это было божественно. Хриплые стоны, искренние крики наслаждений стали музыкой для его ушей. Хрупкие бледные женские руки прижимали его голову всё ближе, зарываясь в жесткие волосы. Она издала последний стон, знаменующий минуту высшего наслаждения, и всё её тело забила крупная дрожь. Мужчина ухмыльнулся, захватывая в плен её припухшие губы. Сильные руки с легкостью разорвали тонкую ткань платья, и взору открылась высокая белоснежная грудь с коричневыми бусинками сосков. Поцелуи сместились ниже, лаская теперь две женские прелести. Его пальцы оказались на клиторе, помогая возбудиться ещё сильнее. Вскоре Роберт освободился от штанов, и он вошел в неё. Громкий не то стон, не то всхлип — ей пришлось привыкать к размеру. У Миллс давно не было мужчин, она ненавидела их всей душой, но этого сильнее всех, а ещё она любила его. Сначала медленные, потом более интенсивные толчки заставили все мысли уйти на второй план, а острое, словно лезвие, наслаждение парализовало её на несколько волшебных мгновений. Хантингтон, почувствовав, как она сжимается вокруг его плоти, отпустил себя, тоже доходя до пика. Реджина лежала под ним, её сердце гулко стучало, отбивая чечетку, а она ощущала себя полной дурой. А ещё ей казалось неправильным то, что он находится над ней. Через секунду Миллс оказалась на бедрах мужчины, лаская его восставшую плоть. Женщина с легкостью оседлала графа, глядя на него взглядом, созданным из ярости и страсти. Она изгибалась в сладостных муках, таяла в его руках, и чувствовала его всем своим существом. Когда они обессиленные откинулись на подушки, Реджина ухмыльнулась, в конце концов, здесь последние слово осталось за ней. Солнечный лучик бесстыдно прорвался сквозь плотные шторы и осветил прекрасное женское лицо. Темные, как смоль волосы разметались по багровому атласу, а полностью обнаженная хрупкая фигурка приковала бы взгляды сотни мужчин, если бы здесь кто-то был. Миллс недовольно открыла глаза, и, оглянувшись вокруг, осознала, что она одна в этой комнате. Вчерашнего гостя будто бы и не было, и Реджина уже было обрадовалась, что всё это всего лишь сон. Впрочем, как только женщина покинула свою комнату, её правая рука — Генриетта, сообщила, что некий господин сегодня утром оставил очень приличную сумму в их заведении. Миллс приказала принести ей эти деньги, вскоре в руке у женщины был тяжелый мешочек до верха заполненный золотыми монетами и записка «До скорой встречи. Я держу свои обещания». Лицо Реджины покрылось пунцовыми пятнами, и, взяв в руку перо, идеальным каллиграфическим почерком она написала на обратной стороне бумажонки «Засуньте себе эти монеты в зад, вы более не переступите порог моего заведения». Почувствовав удовлетворение, женщина улыбнулась мечтательной, уж совсем не свойственной ей, улыбкой и приказала отправить сие послание вместе с деньгами Роберту Хаттингтону. Да уж, похоже, она действительно подрастеряла манер, но кто её теперь осудит? А сердце притихло, покрываясь вновь трещинами, но до поры до времени Реджиной Миллс вновь правит лишь холодный расчет. До следующего прихода Графа.