Do not go gentle

Прошло пять лет с момента, как не стало Дадли, но тетя Петуния всё ещё отказывалась носить одежду какого-либо цвета кроме черного. Она почти ни на что не реагировала и большую часть времени проводила в своей комнате, лежа на кровати лицом к стене. Когда к ней приходили врачи, она отвечала на вопросы какими-то заученными, не своими фразами, и, казалось, только ждала, чтобы её оставили в покое. Первый год Вернон пытался вернуть жену к жизни своими силами; на второй и третий у них дома побывали врачи всех возможных специальностей, а психиатру он всерьез подумывал оборудовать отдельную комнату. На четвертый год он смирился. Самым странным в её поведении были вспышки ярости — каждый раз, когда Вернон заговаривал о том, чтобы передать опеку над Гарри кому-то другому. Однажды он попробовал увезти мальчика без её ведома — в тот день Петуния нанесла себе двенадцать порезов. В психиатрической клинике она тоже умудрялась ранить себя и успокаивалась только в доме номер четыре по Тисовой улице. При этом она совершенно не заботилась о Гарри — ей просто нужно было знать, что он жив и находится где-то неподалеку. Вернон пытался найти того странного… волшебника, — он пересиливал себя, чтобы додумать эту мысль до конца — который чуть не сломал ему нос дверью; он искал и родственников Эвансов, и старых друзей Лили, и родню её мужа — но безрезультатно. Он злился до зубного скрежета, и вся эта злость доставалась одному-единственному человеку: Гарри. Вернон много раз повторял себе, что ребенок не виноват, — но сам в это не верил. Каждый день у него перед глазами была причина смерти его сына и болезни его жены. Вернон считал, что сделал лучшее из возможного: оборудовал Гарри комнату с собственной ванной и отдельным входом. Туда приходилось заходить только изредка, чтобы занести еду. Гарри старался лишний раз не попадаться на глаза родственникам. Он прекрасно помнил день, когда погиб Дадли, и считал себя виновным в его смерти. Не только потому, что на Дадли рухнула балка в устроенном им пожаре — Гарри помнил, как хотел сделать Дадли больно, когда тот переломил веточку. Мальчик много раз порывался поговорить с дядей Верноном и попросить… он сам не знал, чего. Преступники должны сидеть в тюрьме. А он был преступником. Убийцей. Он не должен был ходить в школу как все. Не должен был гулять по улице. Он вообще не считал, что достоин жить, но убивать себя было слишком страшно. Радовало только одно: с того самого дня «странности» Гарри прекратились. Больше ничего не взрывалось и не загоралось. И только изредка он чувствовал странное покалывание в груди — как будто что-то рвалось наружу. Тогда Гарри больно кусал сам себя или нарочно прищемлял палец дверцей шкафа. На глазах выступали слезы, но странные ощущения прекращались. В школе Гарри считали ненормальным. Его не засовывали головой в унитаз, — а он слышал и такие истории! — с ним просто никто не разговаривал. Он неплохо учился, потому что кроме домашних заданий всё равно было нечем заняться. Но Гарри хорошо запомнил, как однажды ему стало ужасно грустно из-за прочитанной в учебнике истории о кролике Эдварде. Тогда он заплакал, а нарисованный кролик вдруг начал двигаться. Гарри в ужасе захлопнул книгу и швырнул под кровать. С тех пор он тщательно избегал всего, что было для него слишком грустным, или слишком радостным, или слишком интересным. По ночам ему снились кошмары: темная фигура наступала на веточку садового дерева, и та с хрустом переламывалась пополам, превращаясь в голову Дадли. Раздавался высокий ледяной смех, сверкала зеленая вспышка, кто-то кричал, — и Гарри просыпался с гулко бьющимся сердцем и болью в шраме.

***

Однажды в школе учительница раздала всему классу заготовки для открыток — каждый должен был разрисовать обложку и написать внутри что-то хорошее своим родителям. И Гарри решился. Если он хорошо подумает, то найдет такие слова, чтобы тетя Петуния… нет, он не мог надеяться, что она его простит. Такое не прощают. Но, может быть?.. Высунув от усердия язык, Гарри рисовал розовую лилию. Проходя мимо, учительница одобрительно кивнула, и он просиял. Борясь со знакомым покалыванием в груди, Гарри развернул заготовку и вывел аккуратными буквами: ТЕТЯ ПЕТУНИЯ ТЫ ЛУТШАЯ ТЕТЯ И САМАЯ КРАСИВАЯ. Нетерпеливо укусив себя за палец — покалывание становилось слишком сильным — Гарри показал открытку учительнице. Та сказала, что его тетя наверняка будет очень рада такому подарку. Гарри не был в этом уверен. Дома он долго стоял под дверью тетиной комнаты, не решаясь войти. Он переминался с носка на пятку и искусал костяшки пальцев до крови. В конце концов он всё-таки постучался и, не дождавшись ответа, осторожно открыл дверь. Тетя Петуния сидела на кровати с безучастным лицом. Она даже не повернулась к Гарри, когда тот вошел, и никак не отрегировала, когда попытался заговорить. — Тетя Петуния, мы сегодня в школе делали открытки… — его голос был совсем тихим. — Это для тебя. Она продолжала молчать, глядя прямо перед собой. Гарри вложил открытку ей в руку. Она раздраженно отодвинулась. — Оставь меня в покое, — сказала она ничего не выражающим голосом. — Но я сделал её для тебя! — голос Гарри дрожал от обиды, а покалывание в груди становилось всё сильнее. — Оставь меня в покое! — закричала Петуния и разорвала открытку пополам. — Ты такой же, как твоя мать! Это был её любимый цветок, — она кивнула на обрывок открытки с лилией, — а её любимым развлечением было превращать мои любимые чашки в крыс… — ее голос опустился до шепота, напоминающего шипение. — Вас надо изолировать от нормальных людей! Что хорошего в этой вашей так называемой силе? Что вы — прирожденные убийцы?! — Моя мама не убивала людей! — закричал Гарри. Из его груди что-то отчаянно рвалось наружу, и он удерживал это из последних сил. — ОТКУДА ТЕБЕ ЗНАТЬ? — разрыдалась Петуния. — Ты такой же! Откуда тебе знать? Ты тогда притащил эту чертову ветку… у неё тоже… Я не знаю, как она умерла! — взвизгнула она. — Может, ты и её убил! Откуда тебе знать?! Гарри почувствовал, как он становится невесомым, отрывается от земли. Все тело как будто легонько кололи иголками. Картинка перед глазами становилась всё более тусклой и размытой. Ему было тепло и спокойно как никогда. Он закрыл глаза и позволил себе провалиться в эту уютную, безопасную темноту.

***

Если бы кто-то увидел Арабеллу Фигг через окно, он бы решил, что старушка выжила из ума. Она бросала в камин щепотки какого-то порошка, кричала странное слово «Хогвартс!», потом понятное, но ещё более странное в этой ситуации «кабинет директора», «кабинет заместителя директора», а потом… бросала в камин кошку с привязанным к лапке письмом. Пламя на миг становилось зеленым, и кошка исчезала. После третьей кошки из камина вышел тот самый человек с седой бородой, который когда-то едва не сломал нос мистеру Дурслю. — Альбус, наконец-то! — миссис Фигг беспокойно ходила из угла в угол. — Там полдома разрушено. Я не знаю, что произошло. Гарри вернулся из школы, но зашел через центральный вход, а не через черный, как обычно. И спустя полчаса… Я не видела, что там… Может, взрыв газа, — как будто надеясь, что произошло что-то бытовое и понятное. — Спасибо, Арабелла, — волшебник нахмурил брови и быстром шагом направился к дому, рядом с которым уже собиралась толпа. Да, разрушения действительно были масштабные. Альбус Дамблдор поежился: это напомнило ему дом Поттеров в Годриковой лощине. Он пробормотал что-то себе под нос, и его пышная фиолетовая мантия превратилась в обыкновенную рабочую. В доме было пыльно и тихо. Всюду валялись обломки, куски штукатурки; казалось, кто-то специально топтал разбитую посуду: осколки были совсем мелкими. Гарри нашелся под чудом уцелевшим кухонным столом. Мальчик сидел, прислонившись спиной к стене, и было непонятно, в обмороке он или нет. Челка сбилась набок, открывая шрам. Он казался неестественно ярким на фоне землисто-бледного лица. Дамблдор взмахнул волшебной палочкой и поводил ей возле тела Гарри. На уровне грудной клетки палочка как будто наткнулась на какое-то невидимое препятствие, а Дамблдор побледнел, а потом позеленел и неожиданно вместо заклинания сказал совершенно непечатное слово. Он бросился в спальню, но там никого не было. На Петунию он наткнулся в коридоре: она ползала на коленях по полу, собирая черепки от какой-то вазы. Её руки были в крови, но она, казалось, этого не замечает. — Петуния, посмотри на меня, — властно сказал Дамблдор, и та послушно подняла глаза. — Легилименс! Черное, бесформенное… Сначала будто бы вырывается из груди Гарри, затем захватывает внутрь себя всё тело мальчика… Летит в кухню, разрушая по пути все стены… Набрасывается на шкаф с посудой, перемалывая в порошок хрустальный сервиз. Из палочки Дамблдора трижды вырвалось облако серебристого дыма, прежде чем появился феникс. — Лети к Северусу, — сказал Дамблдор патронусу. — Мне нужен кто-то, чтобы забрать мальчика в Хогвартс. Пусть отдадут под наблюдение Помфри. Нужно снотворное и полная диагностика. Похоже, у нас обскур, — феникс стал прозрачнее и, кажется, приготовился исчезнуть, но Дамблдор перевел дыхание и удержал его. — Никто не должен знать. Я остаюсь до приезда авроров. Официальная версия — стихийный выброс магии.