Держись подальше от чужого фансектора,
Виктор
— Сейчас я закрою глаза, — раздался шёпот Кэти прямо у него над ухом — она подошла так тихо, что он, погружённый в свои мысли, даже и не заметил, — открою, и окажется, что Виктор пишет, что тебе ни в коем случае нельзя ехать в Косово. Пожалуйста! Гарри хватило только на то, чтобы слепо найти ладонь Кэти и успокаивающе её пожать. Люди думали, что Гарри Поттер всегда принимает самые важные решения в своей жизни быстро и не сомневаясь, бросаясь в омут с головой. Кто бы знал, как страшно ему было в такие моменты! — Кэти, я еду в Косово, — сказал он, глядя куда-то в окно. Та только молча прижалась к нему, будто боялась, что Гарри аппарирует в Косово прямо в следующую секунду. — Обещай, что будешь аккуратен. — Обещаю. Милая, не волнуйся ты так. Вот же, Виктор написал, что всё нормально! В конце концов, я же, — Гарри хмыкнул, — победитель Тёмного лорда… — Гарри, я тебя очень люблю, но как только ты сделаешь шаг в сторону магловского Косово, то я стану победителем победителя Тёмного лорда, ясно тебе?! Гарри только крутанулся в кольце её рук и чмокнул в губы: — Ты уже победитель победителя. — И умеете же вы подсластить пилюлю, мистер Поттер! — рассмеялась Кэти. — Так и есть, миссис Поттер! — усмехнулся тот в ответ. Гарри казалось, что всё успокоилось. Они пили чай, перешучивались, читали, снова пили чай, снова перешучивались, готовили, перебрасывались квоффлом на поле… И постоянно касались друг друга — словно стараясь заполнить всю память этими моментами последнего счастья, чтобы хватило сил колдовать Патронус до конца жизни даже в толпе дементоров. А на следующий день снова поехали к Беллам: Кэти хотела посплетничать с мамой, Гарри — поговорить с Эдмундом. Конечно, взрослых в окружении Гарри хватало. Но это были не те люди, с кем можно было переброситься парой, казалось бы, незначительных, но на самом деле таких важных слов! С Артуром было забавно обсуждать маглов, с Хэдсфилдом нельзя было поговорить о Кэти, перед Макгонагалл он всегда робел, хотя Минерва уже давно разговаривала с ним как с сыном. Но общение с Эдмундом было особенным. Как всегда, Анн-Мари усадила их за стол. Завязался разговор, кажется, про книги или что-то около того, и тут Кэти посреди обсуждения новинок магической литературы выпалила: — Я хочу поехать в Косово. В гостиной повисла тишина. Реплика Кэти прозвучала как «вопль в воздух» — как в метерлинковской пьесе, когда понимаешь, про какой же дурдом ты смотришь постановку. — Кэт, мне показалось, что ты не против поехать к «Альбатросам»? — Может, я хочу быть «дроздом»? — фыркнула она. — Ты же сам, своими глазами читал письмо Виктора! И если мы доверяем Виктору, а мы доверяем, то в Косово безопасно, и я могу играть за «Дроздов», так ведь? Всё, что смог сделать Гарри, это посмотреть на Беллов с немой мольбой о спасении. Потому что он уже не понимал Кэти и не знал, что ей говорить. — Кэти, нам с мамой кажется, — мягко начал Эдмунд,— что всё же в Косово не настолько безопасно, как ты сейчас пытаешься представить. Кэти было вскинулась, готовясь доказывать, что всё произошедшее в прошлый визит было ошибкой, но Анн-Мари попросила её помочь налить и принести в гостиную чай. Попросила таким тоном, что отказаться Кэти не могла — всё-таки она была послушной дочерью. — Да, конечно, — сказала Кэти, возможно понимая, что перегнула палку, и вышла из комнаты вслед за матерью. Гарри молча посмотрел на Эдмунда. — Скорее всего, Анн-Мари напомнит нашей дочери, что брак — это взаимные уступки и что в данном случае легче дать тебе почувствовать себя эдаким защитником, чем до бесконечности спорить о такой глупости, как кто где будет играть. И что если тебя не убедили, так и не делай вид, что ты убедился. Гарри, конечно, мог бы поспорить с тем, что это глупости — за кого игрок будет выступать, но благоразумно смолчал: конечно, Беллы — родители профессиональной спортсменки, но они ведь, по большому счёту, были обывателями. За кого игрок будет выступать — это не глупости! Это всё равно что перейти из «Селькиркских Скитальцев» в «Холихедские Гарпии»! Те друг друга люто ненавидели хотя бы за диаметрально противоположный стиль игры и общий антураж. «Скитальцы» называли «гарпий» «валлийскими неженками» или «бабами», те отвечали им «мужланами» и «шотландскими баранами». Короче говоря, при переходе игрок должен оценить все риски — и репутационные в том числе. …Несмотря на все старания Гарри и Беллов, на следующий день Кэти снова попросила мужа «поменяться командами». — Кэти, я понимаю, что ты переживаешь, — сказал Гарри, подходя к ней. — Я понимаю, что всё выглядит так, будто я не слышу тебя. Вик написал, что там безопасно, но мы оба понимаем, что это относительно — у маглов всё же гражданская война. И именно поэтому — можешь клеймить меня бараном и скотом — туда должен поехать я. Прошу тебя, пойми: я хочу тебя защитить! — Я тебе что, вещь?! Собака? Может, кот?! — она посмотрела на Гарри так, что стало понятно: ещё немного — и она его задушит или переломит хребет метлой. — С чего ты взяла это? — так он и спросил. — А то я не слышу! — всплеснула она руками, вскочила и начала расхаживать по кухне. — «Я хочу тебя защитить!» А я тебе что, ребёнок — меня защищать?! — Кэти… — ну не мог же он ей в лицо сказать, что «он же мужчина!». От этого, будь оно высказано вслух, за милю несёт детством в заднице и женскими любовными романами в мягких обложках. — Как ты себе вообще представляешь, что ты будешь там, где опасно, а я буду спокойно сидеть себе на островах? Щас! — Вот!!! — заорала Кэти. — Вот этого-то я и боялась… Ты хочешь туда поехать из-за этого? Из-за войны? Тебе не хватает адреналина? Куда ты лезешь? Твоя война давно закончилась, Гарри! Куда, вот куда тебя несёт, скажи мне? На войну ему хочется! Решил ещё и магловские пули попробовать, «Авад» не хватило?! У Гарри внезапно заболела голова, и речь Кэти превратилась в назойливый шум, который отошёл куда-то на задний план. «Мигрень», — обречённо подумал он. Он не отключался специально — как в анекдотах про мужа, которого пилит жена, — просто так случалось, когда он усиленно пытался понять что-то, а оно не давалось. Гарри почти по-настоящему услышал, как натужно скрипят шестерни и тросы, как бьются друг о друга шатающиеся противовесы в его голове, как скрипит механизм, в смазку которого щедро сыпанули песка… Он ощутил, как под напором крика жены сминается металлическая архитектура его мозга. Он почувствовал себя механическим болваном, который только и может наблюдать за тем, как шестерёнка за шестерёнкой отмирает его механика, ощущать, что он понимает всё меньше и меньше, понимать, что с каждой песчинкой, попавшей в голову, его время уходит и с каждой секундой его новоявленный механический аутизм прогрессирует. Смазка загустевает и становится бурой от ржавчины, детали гнутся и рассыпаются на тысячи мелких частей, оставляя Гарри с одной-единственной мыслью: ему конец. Бр-р-р! Кажется, Кэти сломала его окончательно. Гарри понял, что в комнате душно, а перед глазами всё плывёт. — Родная, милая моя, как ты вообще до этого додумалась? — Как я до этого додумалась?! — Гарри показалось, что Кэти невольно поперхнулась на середине своей пламенной речи, а потом, набрав в грудь воздуха (и, кажется, оторвавшись от пола на несколько сантиметров), она произнесла: — Да ты аж светишься с того самого момента, как убедил меня поехать на Фолкленды! «Аут. Полный. Квоффл в ауте, Поттер в ауте. Вообще всё, боггарт, в ауте!» — А почему я свечусь? — предпринял он новую попытку понять жену. Робкую, практически нежную в своей невесомой лёгкости. Гарри осознал — усложнять нельзя, надо попытаться сыграть на территории простых, однозначных вопросов, на которые можно ответить только так или эдак. Или никак. — Да потому что ты хочешь слинять к маглам, на войну! Он вздохнул. Хотелось материться, составляя многосложные конструкции без цензурных слов, вприкуску с терпкой, почти что горькой сигаретой в зубах, втягивая в себя дым — глубокими затягами, пытаясь хоть этой отравой заполнить внезапно возникшую пустоту. Хотелось выдрать доску из веранды — ту самую, которую он никак не мог отшлифовать, ту самую, с занозами, шершавую, о которую вечно сдирали кожу с ладоней, — и парой крепких ударов обломать её о свой собственный лоб. Хотелось почувствовать хоть что-то, кроме абсолютного непонимания — не фактов (то, что жена считает его смертником, он уже понял — факт), а как оно вообще вышло — именно то, что происходит прямо сейчас, в этом доме, в этой кухне, на этом, мать его, паркете — что двое продолжают играть метерлинковскую пьесу. Абсолютно механическим движением — разве что руки мелко подрагивали — снял очки. Они будто слепой и глухой — да ещё и оба глупцы — какое, право, совпадение! — Ну и что ты молчишь? Тебе сказать нечего?! Гарри вдруг ощутил, что он смертельно устал, что он не отдыхал нормально с самого начала прошедшего сезона, потом плей-офф с этим долбаным финалом, потом помощь Дину с тем, чтобы он начал делать комплекты для других клубов острова, затем разбирательство, суд, штраф и отстранение, а потом эти чёртовы клубы и взбесившаяся Кэти… Он смертельно устал. Он понял, что истерика Кэти ему надоела, что он никак не может её успокоить (поскольку, кажется, причина её истерики — он сам) и что ему нужно подумать в тишине. Ему нужно перезагрузиться. Гарри снова глубоко вздохнул, открыл, оказывается, закрытые глаза и коротким размахом отправил попавшуюся под руку кружку в стену. Мигрень мгновенно стихла. Кэти отчасти со страхом («как же, он же маньяк, ему войны не хватило!» — так и читал Гарри), отчасти робко (раньше-то он не позволял себе выказывать эмоции таким образом!) посмотрела куда-то на столешницу. Гарри проследил за её взглядом — смотрела она на осколок с буквами «Potter». Именно так Гарри себя и чувствовал — мелким и расколотым на части, растёртым в пыль, превращённым в пепел, униженным: такого от Кэти он не ожидал — не такого удара под дых, нет! Казалось, тот самый тролль восстал из мёртвых и пришёл мстить: медленно и с удовольствием кряхтя, он вминал Гарри в землю. Тролль развернулся и вышел из кухни. Гарри вышел за ним, но Кэти бросилась следом. — Куда ты? — нарочито спокойно спросила Кэти. «Она что, думает, я свалю из дому на бобовом стебле в небо? — подумал Гарри. — Да за кого эта женщина меня принимает?!» — Не в Косово, не беспокойся. Проветрюсь. Я тебя очень прошу, дай мне час, чтобы успокоиться, — сказал Гарри, хватая куртку. Когда он вышел на улицу, то почувствовал, будто в него воткнули длинную и острую иглу и выпустили весь воздух. А он остался жалким куском резины, уже никому не нужным, годящимся разве только на то, чтоб проверить меткость при броске в урну. То, что Кэти наговорила всё это в истерике и на самом деле она вряд ли так думала… ведь не факт! И почему тогда столько лет молчала? И почему тогда жила с ним все эти годы? Из-за медийного образа хорошей семьи? Из-за того, что боялась его реакции (как же, он же псих! тьфу!) или просто жалела его? «Так, всё, стоп, прекратить трансляцию бреда! — мысленно прикрикнул на себя Гарри. — Думай о белой обезьяне, думай о белой обезьяне!» Уж лучше белая обезьяна, чем тот кошмар, который его мозг создавал на ровном месте. «Истерия заразна! Спасайся, кто может, Поттеры сошли с ума!» — усмехнулся Гарри. Внезапно появилась белая обезьяна. В кителе английской армии Второй мировой и с Ли-Энфилдом² на плече. Как она сообщила Гарри голосом Гойла (Господи, этот-то откуда?!), вторая обезьяна в смирительной рубашке не смогла прийти — ей связали ноги. Такие выкрутасы подсознания напомнили Гарри первые дуновения ветерка из тоннеля метро, в котором где-то там едет поезд. Многие годы жизни среди магов научили его относиться к некоторым вещам магловского мира как к своеобразной — другой — сказке. Сейчас из тоннеля выезжал поезд имени святого Безумия и Истерического смеха. Которые если накроют, то впору ложиться, скрючившись, прямо здесь, на месте. Наконец Гарри, начавший беспокоиться за своё психическое здоровье (белая обезьяна уже успела научиться маршировать и жонглировать несколькими Ли-Энфилдами), добрался до пляжа. Это было идеальное место, чтобы успокоиться: жуткий ветер, пробирающий до костей, шум прибоя Ла-Манша и холодный песок. Которым можно было отморозить себе всё к собачьим чертям, но он не считал себя идиотом и сначала несколько минут прогревал место для сидения чарами горячего воздуха. Не хватало ещё отморозить себе задницу. Успокоившись, Гарри понял, что поедет в Косово абсолютно точно. Иначе он и сам съедет с катушек. Гарри представил себя на месте Кэти: если бы она пришла к нему и начала бы натягивать ему на глаза ту же шерсть, что и он неделю назад, то он обязательно бы ругался, кусался и требовал всё переиграть. Проблема была в том, что у этих истерик — реальной у Кэти и вероятной у Гарри — были разные мотивы. Кэти боялась, что он всё-таки поехал крышей, ему не хватает адреналина в квиддиче и он решил добрать его в новой гражданской войне. Если подумать нормально, а не в стиле «это просто нервы», то страх Кэти был логичен и обоснован, но квоффл всё равно улетел мимо колец; уж кто как не Гарри это знал? Он не хотел воевать. Он хотел одного — уберечь Кэти от любой, самой минимальной возможности серьёзно пострадать; переломы на матче не в счёт. С него было достаточно потерь. Он и помыслить об этом не мог — поэтому он так и начал, не думая, абсолютно не понимая почему, играть эту комедию с «климатом в Косово». Будто бы они сами живут на Багамах! Он надеялся, что Кэти поймёт, почему он так сделал. Он надеялся, что он сможет её убедить — не в том, что ей нужно ехать на Фолкленды, а в том, что он едет не умирать. Совсем не умирать. Конечно, можно было попросить помощи с финансами у друзей и не ехать никуда, но Гарри считал это настоящим позором, когда у них есть шанс никого не впутывать в это дело. В конце концов, им почти по тридцать лет, они уже взрослые! Только вот он сам сомневался, что они на самом деле взрослые. У Гарри сложилось впечатление, что их тела слишком быстро выросли, а внутри них остались те же дети. Потерянные дети на развалинах Хогвартса девяносто восьмого. Он до сих пор с упорством, достойным носорога, заталкивал обратно в глубины подсознания мысль, что давно живёт как робот, что всё его естество — фальшь, которую его сознание выдумало для того, чтобы не сойти с ума: иллюзия нормальности для нормального мира. Именно поэтому он так испугался мысли, что любит Кэти меньше, чем она его, — потому что боялся, что после войны кто-то вытащил из него ту часть, которая отвечала за чувства и эмоции, — будто вынули штепсель из розетки, — и с тех пор он работал на резервном питании. Он боялся, что, оставив его в живых, здоровым и невредимым внешне, война полностью сломала его изнутри, выбросив пустую и бессмысленную оболочку. Внутри Гарри она — пустота — нарастала с каждой брошенной в свежевырытые могилы горстью земли, с каждым из тех, кому Гарри задолжал два кната на закрытые веки, с каждой «палочкой вверх». Пустота росла с каждым брошенным в бездну взглядом, о котором тогда, на похоронах после победы, бормотала Гермиона, думая, что её никто не слышит. И эта вечная игра в недоверие к самому себе, к своим чувствам, к ощущению реальности и нормальности происходящего вокруг — ведь часто всё казалось слишком пресным и до кошмарности пошлым. Он тогда, несмышлёный птенец, чуть было не сунул клюв в аврорат, но его вовремя взял в оборот Вуд, сказав, что навоевался Гарри уже на годы вперёд, а вот наиграться не успел. И вот, игрался до сих пор. И это «игрался» — это, как казалось Гарри, было не только про спорт, но и про жизнь в целом. Дело не в том, что он, как сказал бы незабвенный дядюшка Вернон (побери дракон его жирную тушу), «занимался всякой медийной хернёй и получал за это в день столько, сколько я за год!». Проблема была в том, что всё за пределами квиддича выглядело для Гарри чем-то малосущественным и не способным повлиять на его жизнь. Неужто ему предстояло так до конца и оставаться вечным ребёнком с ощущением, что пока всё это игрушки, а «вот когда я стану взрослым — тогда я буду совсем другим, серьёзным и всё понимающим»? Правда, в отличие от детей, которых в их интересах и стремлениях кидает из стороны в сторону, у Гарри была семья и дело всей его жизни, поэтому у него было чем заняться: дарить себе и всем вокруг положительные эмоции, пока он на поле, продолжать любить Кэти до потери пульса и оберегать её так, как он только может. «Хотя она сама кого хочешь побережёт, — усмехнулся Гарри. — Ладно, пора домой. Разберёмся со всем этим дерьмом». Когда он вернулся, оказалось, что Кэти решила заварить чай и ушла в новое для себя дело с головой, да так, что даже не заметила возвращения мужа. Он внимательно наблюдал за ней около десяти минут, и только когда она налила себе чаю, отпила немного и пробормотала «фу, опять напортачила!», Гарри окликнул её: — Ты забыла прогреть чайник. — Ой! — Кэти отставила чашку, расплескав половину, и кинулась к мужу. — Не бойся, ничего страшного, — мягко сказал Гарри. Она настороженно подошла к нему, заглянула в глаза. — Я хотела так же, как и ты… — она уткнулась в его плечо, — а не получается — то вот чайник не прогрею, то про мяту забуду, то просто вкус какой-то не тот… — Посмотри на меня, — Гарри мягко отстранился от Кэти. — Раскрою маленький секрет: важно не то, что ты делаешь, — он обхватил её ладони своими, — и даже не то, как ты это делаешь, — он поцеловал её в лоб, — а то, почему ты это делаешь. Гарри крепко прижал её к себе. — Ты сердишься? — спросила Кэти, сопя в плечо мужа. — Сержусь. Кэти в руках Гарри замерла, не дыша. — Но не могу же я прибить на месте самого себя месячной давности. — И слава Мерлину, что не можешь! — выдохнула Кэти. — Мне кажется, не будь я твоим мужем, ты избежала бы кучи проблем. Кэти резко подняла голову: — Тебе врезать по шее или прямо по лбу, балбес? Прошло пять минут относительного спокойствия, как Кэти спросила: — У тебя ведь есть ещё те самые десять процентов от магазина Джорджа? Я, конечно, никогда тебе про них не напоминала… но такое ощущение, что ты и сам про них забыл. — Да, те самые, прибыль с которых уже давно перечисляется Мунго. И я, честно, не хочу лишать больницу этого дохода… — Понимаю, — вздохнула Кэти. — К тому же, выбора у меня в любом случае нет. Кэти нахмурилась, а Гарри с притворной грустью продолжил: — Если я поеду к «Альбатросам», меня твой отец из-под земли достанет и убьёт. А в Косово главное — просто не выходить в магловские кварталы! Кэти сначала прыснула, потом зафырчала от смеха и, не выдержав, рассмеялась, уткнувшись Гарри в плечо. — Опять ты демонизируешь папу! Зато представь, какие были бы огромные заголовки на всех первых полосах: «Победитель Тёмного лорда грабит больницу! Он обрекает десятки больных на мучительную смерть!» Выпив, наконец, чаю, они окончательно успокоились и сели писать ответы клубам. Прежде чем поставить подпись под письмом, Гарри с некоторым волнением посмотрел на Кэти. Та ответила ему улыбкой. Правда, немного нервной и вымученной, но улыбкой. У Гарри мелькнула мысль, что именно так улыбаются победители после трудного боя. В приглашении «Дроздов» значилось: «Если вы согласны, просим написать письмо и отправить его почтовой совой на адрес представителя клуба в Манчестере. В таком случае мы ожидаем, что вы прибудете в Приштину в 13:00 по местному времени 24 сентября. Портал до Приштины оплачен клубом. Клуб оставляет за собой право при получении вашего согласия опубликовать информацию об этом в местной прессе». До двадцать четвёртого сентября оставалось всего три дня, и ни Гарри, ни Кэти просто не представляли, как им успеть прожить это время, как не сойти с ума. Поттер заранее скучал по жене — так, будто не просто уже уехал, но и минимум месяца три провёл в Косово. Осложнялось всё тем, что создать портал с Фолклендов до Лондона или Приштины было попросту невозможно — слишком далеко. Кэти предстояло добираться к «Альбатросам» сложным кружным путём, расписанным клубом. Цены же на порталы «Лондон — Приштина» не просто кусались, а отгрызали руки по плечи… с головой. Патронусы, аппарация и волшебные галлеоны от Гермионы на такое расстояние не работали. Единственным вариантом связи оставалась Глория. Когда они сказали сове, что ей теперь придётся летать с письмами за пятнадцать тысяч километров, та взъярилась: — Ух-ух-ух-ух, у-у-у-у-у-у-ух! Кэти недоумённо посмотрела на Гарри, а тот в шутку «перевёл»: — «Четырнадцать дней лёта! Ровно неделя лётного времени без учёта отдыха. Да вы обурели совсем?» Кэти засмеялась, но потом заметила, что ей жалко птицу. — У-у-у-ух! — надулась Глория. — Но ты же будешь носить нам письма? Мы без тебя не справимся, Глу! — сказала Кэти, поглаживая оперение млеющей совы. Однако как только та услышала вопрос, то встрепенулась и снова начала ругаться: — Ух-ух-ух, у-у-у-у-у-ух! Ух! Кэти опять посмотрела на посмеивающегося Гарри. Тот, скорчив гримасу, процитировал: — «Я вам что, шакал без крыльев?! Конечно буду!» Когда пришло время собираться, Кэти в шутку спросила Глорию, с кем она хочет поехать. Та перелетела на плечо Гарри, коротко ухнула и посмотрела на Кэти, наклонив голову, а Поттер перевёл: — «Я тебя люблю, но я сова этого идиота, и я за него в ответе, к сожалению». Кэти рассмеялась, обняла мужа и погладила Глорию. Оставшиеся три дня прошли в сборах и попытках добрать друг от друга с запасом на целый год того тепла, которое всегда появлялось, когда они были рядом. Апогей этого тихого сумасшествия настал, когда Гарри застал Кэти укладывающей к себе сумку одну из его футболок. Он сам зашёл в спальню с бутылью её шампуня. …Когда Гарри и Кэти прибыли в Министерство, их мгновенно обступила плотная толпа журналистов. Откуда только пронюхали об отъезде и точном его времени, уроды?! — Мистер Поттер, один странный балканский клуб объявил, что вы теперь будете за него играть! — Мистер Поттер, вы считаете, что выступление за «Дроздов» позволит вам не потерять форму? — Не боитесь ли вы давления на Балканскую федерацию магспорта со стороны МАК? — Вы не боитесь, что ваша история отразится на мистере Томасе? Гарри закрыл глаза: сейчас возьмёт себя в руки и… попереубивает их всех к драной мантикоре, чтоб они горели в аду, а в том аду не было ни бумаги, ни перьев! — Мистер Поттер считает, что переход к «Дроздам» — лучший способ не терять форму. Он также считает, что игра в новом для него чемпионате позволит ему получить новый опыт и улучшить некоторые аспекты игры. Нет, мистер Поттер не боится давления на Балканскую федерацию. Мистер Томас прекрасно ведёт свои дела самостоятельно, но, конечно, теперь он с большой осторожностью обговаривает необходимость размещения логотипов спонсоров на создаваемых им комплектах для клубов Ирландской и Британской лиги. Простите, на следующие вопросы мы комментариев не даём. «Гермиона! Как всегда вовремя!» — подумал Гарри, как вдруг услышал: — Мисс Грейнджер, чувствуете ли вы вину за то, какой вердикт вынес суд? Гарри откашлялся, отвлекая журналистов от подруги. — Если вы считаете, что мы проиграли в суде исключительно из-за мисс Грейнджер, то, судя по вашим словам, мы с миссис Поттер ни в чём не виноваты. Предлагаете подать апелляцию? Послушайте, в том, что произошло, виноват один человек — я. Линия защиты мисс Грейнджер была безукоризненной, но даже её интеллекта и храбрости бывает недостаточно, чтобы побороть мою тягу к приключениям. А теперь попрошу оставить нас, я хотел бы попрощаться с женой и друзьями. — И действительно, неподалёку стояли Рон с Лавандой, Вуд, Хаш и Ли Джордан. — Спасибо, Гермиона! — выдохнула Кэти, как только толпа корреспондентов покинула атриум. — Не за что. В конце концов, после провала на суде — это меньшее, что я могла сделать, — выдохнула Гермиона. Гарри заметил, что последний вопрос всё же выбил её из колеи. — Гарри, ты как? — Как-как… — заворчал было Гарри, но осёкся — не при Кэти же! — Нормально, только не выспался. Конечно, он не выспался! Ворочался всю ночь: представлял себе все ужасы Косово и всё то, о чём Виктор мог умолчать в письме — даже не потому, что понимал, что через плечо Гарри на это письмо будет смотреть Кэти, а просто потому, что «войнушки» взрывных балканских соседей болгарам уже давно были привычны. К тому же Гарри настораживал тон письма, но чётко сформулировать, что же в нём было не так, у него не получалось. Друзья попрощались быстро и как-то даже отрывисто — абсолютно никто не знал, как себя вести. — Ну, ты готов? — тихо спросила Кэти. — И да, и нет, — Гарри коротко обнял её, махнул ещё раз на прощание друзьям и шагнул в зелёное пламя, чтобы выйти в кабинете министерского чиновника, отвечавшего за порталы.