Полет как отсутствие

*** Не могу оторвать взгляда от окна на девятом этаже. Оно обычное, такое же темное, как и другие. Но я его выбрала. Стою под светофором, который мигает желтым, и пялюсь вверх. Ночь. Со стороны наверное это выглядит странно. В кино так стоят маньяки. Но я не маньяк, и мне далеко до кино. Я просто не могу двинуться дальше. Окно с белыми занавесками на девятом этаже. Рядом - маленький балкон. Я должна прямо сейчас подумать о чем-то важном. Именно сейчас, пока вокруг нет ни одного человека. Только я, техно в моих наушниках и окно на девятом этаже. *** - Знаешь Веселого? Закрываю стаканчик с кофе пластиковой крышкой. Коллега проделывает то же и улыбается. Мы выходим из сабвея и устраиваемся на лавочке. - Веселого? Переспрашиваю, чтобы потянуть время. Не хочется признаваться, что я сразу его вспомнила. - Это который медбрат? Коллега кивает. - Умер. Качаю головой. - Жалко. На самом деле не очень жалко. Парень был неприятный, с гнилыми зубами, на одежде всегда имел какой-то дефект — то дыру, то пятно. - Передоз, - уточняет коллега, довольный моим незнанием. Я вздыхаю и снова качаю головой. Думаю, что надо было пить кофе дома. Мне совсем не хочется обсуждать все это, и я молча делаю глоток. - Друзья его бросили на острове, когда ему пополохело. Коллега даже не пытается скрыть удовольствие. Веселый был его приятелем. Здорово, что и своей смертью он принес ему радость. Какая же гадость. Спрашиваю: - Они бросили на острове друга в передозе, и он там умер? - Да, - скорбно кивает он, и докладывает подробности. Я не слушаю. Решаю с этого момента всячески избегать встреч с этим типом. С его лица не сходит мечтательная улыбка, словно он рассказывает, как провел лето. Господи, что это значит? Может быть он маньяк? Представляю лес с человеком внутри. Живым сначала и потом мертвым. Смотрится не очень значительно. Человек, который не оказался никому нужен. Сначала себе, потом и другим. Смерть среди деревьев для него могла стать выходом. Как же это грустно и отвратительно. - Слушай, - встаю, закидывая на плечо рюкзак, - пойду я, дела еще. Коллега смотрит недоуменно. Его американо только дошел до приемлемой температуры, а на языке наверняка вертятся и другие истории с подробностями. Я не пытаюсь соблюсти вежливость, кидаю через плечо «пока» и практически убегаю. Хочется помыть руки. Надо же. Человек умер, а мне противно. Может быть, когда я умру, кто-то тоже почувствует отвращение. Господи, пожалуйста, пусть так не будет! Ночью я просыпаюсь в ужасе. Мне снился лес, и внутри него — я, лежащая в земле под корнями. Давно мертвая, забытая всеми. Теплым одеялом окутывал запах сырой земли, мягкой, как лучшая в жизни постель. Черви копошились в животе, и сквозь кожу росла трава. Ни страха, ни грусти не было. Напротив, оказалось, что разлагаться очень даже уютно. *** Высокий седой человек идет навстречу, не обращая внимание на лужи. Меня он тоже не выделяет из общего пейзажа, я – прохожая. Он всегда проходит мимо, и я давно перестала здороваться. И все же всегда узнаю его. Сейчас у меня есть несколько секунд, чтобы решить. Я заранее представляла, как снова увижу его и остановлю. Но что скажу, так и не придумала. Мне так жаль? Не пойдет. Он подходит все ближе, и слова приходят. «Я помню, - скажу, - всегда помню ее, и никогда не забуду». Но слова встают комом в горле, и человек проходит мимо. Я оборачиваюсь и смотрю ему во след. Он сутулится и выглядит несчастным. Пытаюсь представить, о чем он думает. Может быть о Вале? *** - Валя умерла. Папа знает, как преподнести новость. Я замираю посреди кухни с пакетом кофе в руках. - Что случилось? Такой глупый вопрос. На мгновение он дает кредит надежды. Как будто «умерла» - это эвфемизм, и на самом деле Валя отреклась от родины или приняла ислам. Это мгновение — шанс для вселенной подтасовать реальность. - Выбросилась из окна. Ох папа. Ох вселенная. Валя — маленькая девочка. Ей лет пять-шесть. То есть сейчас-то конечно уже за двадцать, а маленькой она была, когда они жили напротив нас. Но последний раз я видела ее ребенком, такой она и осталась в моей памяти. Папа рассказывает, что ночью она надела наушники и прыгнула. Обнаружил ее отец, утром выйдя покурить. Работала она в туристической фирме, занималась йогой. Что может быть более жизнеутверждающим, чем йога и туризм? Потом полчаса я гуглю ее профиль во всех соцсетях и ничего не нахожу. Может быть это и к лучшему. Что я могу там увидеть? Безумный взгляд? Депрессивные посты? Если даже самые близкие люди не понимают, как такое могло произойти. Поздно вечером, возвращаясь домой после съемок, я вдруг останавливаюсь, несмотря на ожесточенное техно. Это же тот самый дом. Они и сейчас живут тут. На девятом этаже, одно из этих окон — то самое. Оттуда шагнула Валя, и здесь умерла. Низкие и высокие ноты бьют по барабанным перепонкам. Я представляю, как она стоит на перилах. Тоже в наушниках. Интересно, какая музыка звучит в них? Секунда, другая, потом она закрывает глаза и отталкивается от перил. Красивый прыжок. Я зажмуриваюсь и останавливаю мгновение. Пауза не может длиться вечность, но в этой высшей точке она будто взлетает. Секунда. Другая. Я возвращаю ход времени, и гравитация разбивает длинную стройную фигурку о поверхность крыши магазинов первого этажа. Представляю разлетающихся птиц. Ворон и грачей. Но ночью нет никаких птиц. *** Закутавшись в одеяло и подобрав колени к подбородку, сижу на балконе. Внизу сияет набережная. Через реку чернеет остров. Может быть сейчас, брошенный друзьями, там умирает несчастный торчок. Или за стеной прямо сейчас соседка выбирает музыку, чтобы позже сделать под нее шаг в пропасть. Я встаю и вглядываюсь вниз. Нет ничего проще, чем сделать один шаг, и за ним еще один. Этого будет достаточно, чтобы коренным образом изменить движение реальности. Я столько раз в своей жизни падала с этого балкона, что сейчас легко представить все это сном. Высота манит и пульсирует под техно. Мы с ней давно заигрываем. Порыв ветра откидывает одеяло и ледяным холодом обдает ноги. Я ежусь и выключаю музыку. *** Яркий полиэтилен мы раскладываем прямо на снегу. Кто сказал, что зимой нельзя запускать воздушных змеев? Радостный сын скачет рядом. Я давно обещала забрать его пораньше, и вот, сегодня зашла сразу после обеда. - Держи, - даю ему уздечку, и мы вдвоем встаем спинами к ветру. Помогаю почувствовать змеем ветер. Сначала он не понимает, что нужно, но вскоре его лицо светлеет. Наверное, умение запускать змеев давно прописалось людям в днк. Змей рвется ввысь, мы задираем головы и любуемся, как он набирает высоту. - Мама! Смотри! Смотри! - кричит сын. И тычит пальцем в яркое пятно на фоне сгустившихся облаков. Прогуливающаяся с коляской пара замедляет ход и тоже глядит на нашего змея. Он кувыркается, выделывает кульбиты, несколько раз мы пугаемся, когда он начинает падать, но каждый раз змей ловит воздушный поток и продолжает свой восторженный полет. Вдруг раздается вскрик. И сын снова кричит «Мама смотри», но его руки уже не сжимают нить. Они торжествующе подняты вверх. - Смотри, мама! Я смотрю. Змей стремительно по спирали возносится к самым облакам. Его яркие цвета хорошо видны даже на таком расстоянии. Только что это был наш змей, и вот, теперь он уже свой собственный. Мне немного жаль. Денег, игрушки, того, что развлечение закончилось так быстро. Но сын в восторге. Когда мы приходим к бабушке, он кричит с порога: - Я отпустил змея! Бабушка притворно хватается за сердце. - Он хотел улететь, и я его отпустил! Сколько гордости звучит в его голосе! Когда чай разлит по чашкам, я беру свою и выхожу на балкон. Высота маленькая, второй этаж. Небо видно только сквозь спутанные заснеженные ветви. Я вновь и вновь прокручиваю в голове полет змея, когда его уже ничто не держало. Какое же это облегчение — избавится от пут. Вздыхаю и отпиваю горячий чай. Слышу, как на кухне сын с бабушкой смеются. Дети во дворе устроили битву снежками. Я возвращаюсь в квартиру. Бабушка вслух читает остров сокровищ, и я отправляю в рот кусок сахара, подпираю щеку и улыбаюсь. Змей свободен. И это обнадеживает.