По кругу

- Дуэль состоится. Анна замерла, как стояла – пальцы сжали ручку двери, но так и не удосужились опустить. Секунду назад она чувствовала облегчение, будто камень с души сняли. В мыслях промелькнуло – не потому ли она пришла к Владимиру, что знала, что именно он ее прогонит? Выбирая между смертью и потерей чести, она выбрала меньшее зло, но ведь и маленькое зло жжет огнем. И вот теперь, когда она уже облегченно вздохнула и собиралась отправиться, наконец, к себе, залезть под одеяло и никогда не думать о том, что Владимир видел ее в одной рубашке, вот теперь, когда уже все позади – эти глупые слова ей в спину. - Завтра. О результатах вас известят, - голос звучал холодно и пусто, как и все годы до этой ночи. Анна замерла. Истерика, только что выбивавшая из нее слезы, трясшая руки нервной дрожью, схлынула, и на душе установился опасный штиль. В мыслях вдруг стало чисто и ясно, а былая решимость, заставившая ее спокойно повязать волосы белой лентой, надеть свежывыглаженную ночную рубашку и босиком, по ледяному полу зимнего дома прийти в спальню к Владимиру, на секундочку, Корфу, вернулась. Все еще было отчаянно страшно – страшно быть в спальне мужчины, страшно от того, что за этим последует, страшно из-за Владимира и за Владимира. За Владимира – все же чуточку больше. Ну и за Мишу, поправила себя Анна. За Мишу страшно тоже. Анна глубоко вздохнула, собираясь с силами. Как говорил Иван Иванович, если бы нам не было страшно, нам бы не нужно было быть храбрыми. Она повторила это про себя, и повернула ключ в замке. Владимир взглянул в ее сторону, ожидая, что она сейчас выйдет прочь, но, вместо этого, увидел, что Анна повернулась обратно. - Что же вы медлите, мадемуазель? Ноги застудите. Вместо ответа Анна подняла руку, в неровном свете свечей сверкнул зажатый в руке ключ. Владимир удивленно вздернул брови: - Анна? - Дуэли не будет. - Вы ошибаетесь, и, что хуже, повторяетесь. - Я заперла нас. - Вижу. И что же? Овладеете мной силой? – Владимир насмешливо взглянул на нее. - Лучше. Переночую здесь, а, когда утром Михаил бросится вас разыскивать, сама открою ему дверь. Как думаете, будет он с вами стреляться после? Насмешливая улыбка стекла с лица Владимира, как воск со свечи. - Анна, - предостерегающе начал он, но девушка сделала широкий шаг в его сторону, и мужчин остановился. - Я не могу позволить вам стреляться завтра. Запрещаю вам. - Вы с ума сошли? Вы себя скомпрометируете. - Именно этого я и добиваюсь. Владимир на секунду замер, потом скрестил руки на груди, хмыкнул. - Миша никогда вам не поверит. - Поверит, - Анна сделала еще шаг, но уже не к барону – двинулась в сторону от него, к столику с пистолетами. Провела по одному из них рукой. Владимир нервно сглотнул, встал потверже. – Самая лучшая ложь - та, что уже живет в сердце слушателя, - Анна вскинула голову, встречаясь с мужчиной взглядом. Тот смотрел на нее, как завороженный, руки по-прежнему упрямо скрещены, подбородок задран повыше. – Михаил ревнует меня к вам совсем как вы меня – к нему, - она вновь опустила голову, будто бы поглощенная рассматриванием оружия. Раз – и нет человека. Был весь – и вышел, с мечтами, надеждами, на полуслове, на полувздохе, да еще и от руки друга. А она по какой-то чести плачет. Не поднимая глаз, Анна процитировала: - Ревность – чудовище, само себя зачинающее и рождающее. Знаете, откуда это? - Отелло, - язык почему-то стал сухим и тяжелым, словно камень в пустыне. Владимир кашлянул. – Шекспир. Знаю. - Тогда знаете, что ревности и носового платка хватит, чтобы сжечь человека изнутри. А тут я, во плоти, открою Михаилу дверь вашей спальни. В ночной сорочке, заспанная. А вы говорите, он не поверит. Поверит, конечно, - Анна наконец оторвалась от пистолетов. – Вы бы не поверили? Владимир послушно представил, как стучится к Мише утром, а дверь отпирает ему заспанная, взлохмаченная Анна. Против воли он громко втянул воздух. Поверил бы. - Анна, отдайте ключ. - Не отдам, - девушка улыбнулась. - Анна, это нелепо. Отдайте или я у вас его отниму силой. - Не отнимите, - уверенно отозвалась девушка, но, на всякий случай, все же сделала шаг в сторону – так, чтобы между ней и Владимиром оказалась кровать. - Вы что же, в догонялки со мной играть будете? – он улыбнулся в ответ. – Анна, я боевой офицер, а спальня маленькая. Вы всерьез думаете, что я вас не поймаю? - Почему же, поймаете. Но ключ не отберете, пока сама не отдам. - Да с чего вы взяли? - Владимир рассмеялся. Он сошел с ума. От горя, безделья и злоупотребления дешевым вином в кадетские годы. Только что выставил рыдающую Анну из своей спальни, а теперь собрался бегать за ней, вот, уже прикидывает, как перепрыгнуть через кровать. - А вот знаю, - девушка засмеялась тоже. Я повредилась умом, решила она. От волнений и страхов, весьма печально в столь юные годы. - Знаете, значит? - Ага. И знаете, почему? - Знаю ли я, почему вы знаете? – Владимир сделал решительный бросок влево, девушка отпрыгнула за угол кровати. - Нет, просветите меня. - Потому что, - Анна сделала обманный рывок в сторону, Владимир подался следом и рассмеялся, поняв свою ошибку. – Потому что вы только что гнали меня из своей спальни, - Она сдула с носа выбившийся локон. - Потому что не хотели ничего отбирать силой. Смех Владимира замер. - Так что и ключ вы отбирать не станете. - Вы слишком хорошего обо мне мнения. Я же монстр, забыли? – Он двинулся в обход кровати. Медленно, осторожно, как на войне крался к врагу из засады. – Чудовище. От одной мысли провести со мной ночь вы тут вся слезами изошли. - Вы не… - Анна остановилась на полуслове. - Ну что же замолчали? Чудовище, мерзавец, бессердечная сволочь. Да вы на меня даже смотреть не могли, когда я вас целовал, - Владимир все наступал, вот обогнул угол кровати, остановился в шаге от Анны, а она всё никак не могла решить, куда бежать. В мечущемся свете свечей глаза его сверкали, как шампанское в хрустале, как ледяная река лунной ночью. Анна непроизвольно сделала шаг назад, и уперлась спиной в стену. Владимир усмехнулся. – Видите? Боитесь меня. Он глядел на нее зло, но приблизиться дальше не пытался. - Давайте ключ, Анна, и идите прочь. Анна крепче сжала ключ. - Нет. - Давайте немедленно, - рявкнул Владимир. - А то передумаю и воспользуюсь вашим щедрым предложением. Он думал напугать ее еще больше, но слова, похоже, возымели противоположный эффект. Анна оставила попытки вжаться в стену и расправила плечи. Чуть подалась вперед, и Владимир отшатнулся. И кто тут кого боится, бравый офицер? - Идите к себе, Анна, не мучайте меня. - Я вас мучаю? – так непривычно на ее тонком, красивом лице смотрелась насмешливая улыбка. - Идите к себе, прошу вас. Анна сделала шаг вперед, стояла теперь так близко, что нужно чуть наклониться, и коснешься. Но касаться, конечно, нельзя. Корф хотел уже шагнуть назад, но тут Анна легко погладила его лицу. Владимир закрыл глаза. Все это уже было только что, те же руки, потом – те же губы, потом – те же слезы. Все по кругу. Почему-то вспомнился Данте с его кругами ада. - Анна, - получилось жалко и недостойно героя-любовника, успешно гоняющегося за девушками по спальне. - Владимир, посмотрите на меня. Он упрямо зажмурился. - Владимир… - Да что на вас смотреть, Анна. Вы стоите сейчас и плачете, я это уже видел. И никогда не смогу забыть, - добавил про себя. Только не картину, как Анна, такая прекрасная, такая желанная, словно сошедшая с картины Боттичелли, стоит посреди его спальни и плачет, готовая расстаться с честью ради Миши, и от одной мысли о том, с ем именно ей эту честь терять, рыдает. Нет, этого ему не забыть, не выжечь уже никогда из памяти. Владимир уже приготовился сказать что-нибудь мерзкое, что выгнало бы ее прочь, как вдруг Анна легко, всего на мгновение его обняла. Сама удивилась этому объятию, но до того несчастным казался барон, что бояться его вдруг стало глупо. - Неужели вы не понимаете? Думаете, я всю жизнь мечтала так потерять честь? Владимир открыл глаза. Девушка стояла рядом, серьезно глядела на него снизу вверх. Он взглянул вниз и сердце пронзила нежность от того, как бесконечно мило смотрелась Анна, вставшая босиком на цыпочки, чтобы дотянуться до него в объятии, да так пока и не опустившаяся. - И что же мы будем делать, Анна? - тихо спросил он. - Не знаю, как вы, а я буду ждать утра, чтобы открыть Михаилу дверь. - Сторожить меня будете, чтобы не сбежал на дуэль? - Если изволите, - она села на краешек кровати, разгладила складки рубашки на коленях. Владимир вздохнул и сел рядом. Как провинившиеся дети, в самом деле. - Анна, могу я вас спросить? - Можете. Не интереснее было бы знать, отвечу ли я? Владимир улыбнулся. - Вы правы, - он замолчал. Потом спросил невпопад, явно не то, о чем думал. – Может, выпьете? Я бы выпил. Анна кивнула. Успокоить нервы было бы сейчас кстати. Владимир плеснул из графина коньяк в два пузатых бокала на коротенькой ножке – себе чуть больше, Анне чуть меньше. Протянул бокалы. Анна уверено взяла тот, в котором было больше. Владимир хмыкнул, но промолчал, только долил и себе. Анна сделала щедрый глоток, коньяк обжег горло, но в животе разлился теплой волной. В голове было легко, как всегда после тяжелых слез. - Вы об этом хотели меня спросить? - Нет, - Владимир покачал головой и снова сел рядом – не близко и не далеко, как если бы они были друзьями и сидели рядом на широком диване. Сделал глоток. Спросил спокойно. – Почему вы сегодня пришли ко мне? Почему не к Мише? Анна внимательно посмотрела на свой бокал, подняла повыше и поглядела коньяк на свет. Отвечать не хотелось, да и ответа в голове не было. С другой стороны, чем дольше они так сидят, тем больше шансов, что никакой дуэли не будет. Сказка про Шахерезаду наоборот, подумала Анна, она рассказывает истории, чтобы другой остался жив. Не поворачивая головы, ответила: - По трем причинам. - Даже так? Я, признаться, был уверен, что у вас и одной нет. - Вы как будто всегда знали, что я падшая, - продолжала Анна, не обращая внимания на его слова. Владимир замер. – Еще до того, как я узнала, что это слово значит. Помню, вы приехали из кадетского корпуса на каникулы, мне было тогда лет четырнадцать. И однажды вечером я поймала на себе ваш взгляд. Вы смотрели, как будто я была вам противна, как будто само мое существование оскорбляло вас и ваш дом. - Анна, я никогда не смотрел… - Как будто вы могли видеть до самых глубин моей души, будто могли видеть мое будущее на свет, - она подняла бокал выше, показывая, что имеет ввиду. Коньяк тепло сверкал в бокале, отражавшем свет свечей хрустальными гранями, искры хрусталя мягко плясали, как жидкий огонь. – Будто уже тогда наперед знали, что будет эта ночь, когда я приду к вам. Понимаете, Владимир, - Анна опустила бокал и повернулась к мужчине. – Не так страшно упасть в глазах человека, который никогда и не держал вас высоко. Я пришла сюда, и это словно самоисполняющееся пророчество, я просто доказала, что вы все время были правы на мой счет. Владимир слушал ее, как завороженный, и думал, можно ли задохнуться от стыда, можно ли вызвать самого себя на дуэль, можно ли умереть от ненависти к себе прямо здесь и сейчас. Очевидно, нельзя, это было бы слишком мягко для него, поэтому он обречен сидеть и слушать дальше. - А Михаил? Он сбежал, лишь увидев, как я танцевала для вас. Упасть с ним – все равно что вырвать себе сердце. Что-то из области шекспировских трагедий. Пасть же с вами… с кем же, как не с вами? Вы и так меня презираете. - Я никогда не… Презирал, оборвал себя на полуслове Корф. Хотелось выть, хотелось вырвать себе сердце, чтобы не болело так отчаянно, не жгло изнутри. Но вытьем делу не поможешь. Владимир одним текучим движением опустился на колени и повернулся лицом к Анне, сполз на пол, словно шелковый платок с шелковой же простыни, и оказался к девушке совсем близко. Она смотрела чуть обиженно и горько, но не плакала. - Анна, мне так безумно жаль, - сказал он тихо, так, что на другой стороне комнаты уже не услышишь. - Я никогда, ни за что, не хотел, чтобы вы так думали. Я никогда не считал вас чем-то меньшим, чем самой прекрасной, самой чистой девушкой. Я лишь злился на себя и на вас за то, что желал вас и не мог получить. Это было низко с моей стороны. - Остановитесь, - Анна глядела на него во все глаза. Гордый барон Корф, гроза врагов, вздорный дуэлянт, бесстрашный офицер, благородный последний барон Корф стоял перед ней на коленях, целовал ей руки, винился, как испуганный мальчишка. Частил горячечным шепотом, сжимал пальцы и стыдился смотреть в глаза. - Анна, когда вы поймали на себе тот мой взгляд – это не было презрение к вам. Это было презрение к себе – за то, что я посмел влюбиться в воспитанницу отца, за то, что вы крепостная, за то, что я слишком горд, за то, что вы никогда не взглянете на меня с любовью. Я ненавидел вас, я звал вас на Кавказе в бреду, я желал вас – желал быть с вами, желал никогда не видеть вас, я злился на вас, хотел вытравить из своего сердца, но никогда не презирал вас. Я боялся вас, - он поднял наконец глаза. Анна хотела отпрянуть, но тело почему-то подалось вперед. Владимир задрал подбородок, обхватил ее лицо ладонями, замер, отчаянно ища в ее глазах что-то, отчаянно пытаясь показать что-то в своих. – Я боялся, что вы видите меня таким, каков я есть – мелочным, испуганным гордецом, неуверенным мальчишкой, так испугавшимся возможности отказа, что не хватило сил спросить. - Вы любили меня? – она готова была усмехнуться, но Владимир был слишком серьезным, и усмешка осталась в самых уголках губ. - Всегда только вас. Анна резко втянула воздух, сама растерялась от этого, ахнула, а Владимир подался вперед, прижимаясь к ее губам. Коротко, сухо. Хотел тут же отстраниться, но Анна дрогнула. Всего на мгновение, едва ощутимо. И он замер, в миллиметре от нового поцелуя. Прижался своим лбом к ее. - Вы на вкус как огонь, Анна. Сжигаете меня изнутри. Отдайте мне ключ и идите прочь, умоляю вас. Анна покачала головой – он не увидел, а почувствовал покачивание ее лба о свой. Затем она подалась назад, и Владимир, глубоко вздохнув, поднялся с колен и вновь сел рядом. Одернул халат, словно мундир. - Это была первая причина. Какая же вторая? – невозмутимо спросил он. - Во-вторых, я знала, что вы, может быть, меня прогоните. А вот Михаил никогда не прогнал бы. А чтобы я себе сегодня ни решила, если был хоть один шанс сохранить сегодня честь себе, а завтра – жизнь вам обоим, я должна была его использовать. Я, знаете ли, совсем не спешу становится падшей женщиной. Владимир пораженно смотрел на нее. Анна печально улыбнулась и сделала еще глоток коньяка. Он вспомнил, что именно она сказал, когда обняла его. - Анна, вы плакали сегодня, когда я вас целовал – только из-за того, что собирались быть со мной или из-за того, что собирались быть с кем-то в принципе? Анна удивленно посмотрела на него. - Конечно из-за того, что не хотела ни с кем терять свою честь. Мне было страшно – до сих пор ужасно страшно. - Зачем же вы пришли ко мне? Вы что же, думали, я не замечу? - У вас завтра дуэль. Что значит честь по сравнению с жизнью? Вы офицер… - Бывший. - Бывший офицер, для вас и для Михаила честь и есть жизнь. А я крепостная. Моя честь стоит меньше вашей жизни. Владимир смотрела на нее во все глаза, а Анна, напротив, задумчиво разглядывала что-то на покрывале между ними. - И вы плакали от страха? - Да. - И все равно остались? Она наконец подняла глаза. - Если бы нам не было страшно, нам не нужно было бы быть храбрыми, - второй раз за вечер она вспомнила эти слова. - Вы куда храбрее меня. Анна вздрогнула, увидев что-то в его глазах. Владимир резко сменил тон, улыбнулся чему-то холодно и зло: - Значит, вы решили, что я бы вас прогнал, а Миша – нет. Почему думаете, не прогнал бы? Анна помолчала. Она и сама не знала точно. Михаил ее любил, она искренне в это верила, но весь вопрос вот в чем – если любишь, то прогонишь или никогда не оставишь? Как узнать? Владимир терпеливо ждал, разглядывая что-то в окне, и в его профиле на фоне свечей не сквозило ничего ни демонического, ни байроновского, и от этого Анне почему-то стало и смешно, и обидно. Наконец, когда коньяк начал чуть кружить голову, а замерзшим босым ногам стало тепло, она сказала, тихо и задумчиво, размышляя вслух: - Миша предлагал вам меня купить. - Не лучший его момент. - Когда мы только познакомились, он смотрел на меня… как на ожившую мечту. А с тех пор, как узнал, что я крепостная, мечта обрела для него плоть и кровь. Конечно, это и к лучшему – кому захочется всю жизнь любить холодную статую на пьедестале, когда есть живая женщина рядом? Но только вот он никогда не посмотрит уже на меня как в тот день, когда мы танцевали на балу. Анна еще помолчала. Потом сказала сухо и просто: - Когда мы прежде целовались, у него дрожали руки, знаете? Как в романах. Теперь, когда он меня целует, его руки уверенно держат меня. Поэтому я знаю, что он бы меня никуда не отпустил сегодня. - А у меня, значит, тремор? – Владимир ухмыльнулся. – Записали меня в немощные влюбленные, эдакий дядька Черномор – буду беречь вашу честь от себя и других? Анна повернулась к нему, хотела было ответить, но, вместо этого, подалась ближе. Владимир задержал дыхание. Девушка подняла руку, погладила его по щеке. Он чуть наклонился, целуя ее ладонь. - А вы все еще как в романах. Иногда, конечно, жутких, но я для вас все еще мечта. Она опустила руку, но Владимир перехватил ее ладонь. Погладил, разглядывая линии жизни, тонкие пальцы. Поцеловал, и от легкого прикосновения стала почти также горячо, как от коньяка. - Вы для меня не мечта, Анна. Я вас знаю всю жизнь. Я слишком хорошо знаю, какая вы – живая, теплая, как вы сказали – из плоти и крови – чтобы вас не прогнать. Вы же живая, настоящая, как я могу вас так ранить? Анна замерла. Владимир поцеловал ее руку еще раз и чинно опустил. – Я не прошу вас ни о чем, слышите? Не просил, чтобы вы пришли ко мне. - Но вы целовали меня тогда, после танца, - тихо отозвалась Анна, то ли обвиняя, то ли просто напоминая. - Целовал, - признал Владимир спокойно. - И Полина рассказала, что было, когда я ушла. Что же я, думаете, не сложу два и два? - Полина? – Владимир решил, что уж сейчас непременно сгинет от стыда. Но Анна только кивнула, словно ничего особенного сказано не было, словно не обсуждала с ним, как один испорченный барин спит с крепостными, словно не была крепостной, а он – тем самым барином. – Анна, я никогда не стал бы… никогда не ждал бы от вас. - Вы барин, я ваша крепостная, и это был один из самых отвратительных вечеров в моей жизни. - В моей тоже. Я ненавидел себя за это. За всё, что тогда было. - Тогда оставим это. - А вы сможете? Сможете меня простить? - Я не сторож барину своему. Владимир удивлённо моргнул. Моргнул снова. Против воли вырвался смех. Анна посмотрела на него, и до того нелепо он выглядел, что тоже рассмеялась. - Анна, а что за третья причина? – отсмеявшись, спросил Владимир. Анна замерла, еще улыбаясь. Владимир показался вдруг таким легким, таким юным, словно все еще кадет. Как объяснить просто, почему именно к нему она пришла? Она поставила стакан на тумбочку, отвернулась от барона. Владимир не отрываясь смотрел на нее. Жестокий, красивый, добрый, нежный, злой, кричащий, приказывающий, умоляющий на коленях, улыбающийся, ненавидящий. Как объяснить это самой себе? Само сорвалось с языка, вылетело с выдохом: - К кому же, как не к вам? Сказала, и испугалась. Вскочила, отошла к окну. Владимир остался сидеть, залпом допил коньяк, затем поднялся и налил еще. Медленно подошел к Анне – атмосфера в спальне изменилась, и это изменение было Владимиру знакомо. Сколько раз в жизни он внутренне ликовал, когда вдруг, как по щелчку пальцев, напряжение в комнате становилось можно резать ножом, и оставалось лишь дать девушке самой утянуть его в бархат ночи. Только обычно среди жара тел можно было забыть об Анне. А теперь Анна стояла рядом, усиленно делая вид, что никогда не видела ничего интереснее зимнего сада за окном. - Любуетесь луной? - Красивая луна. - Хотите, сравню я с ней твои черты? – переиначил он строчку из «Ромео и Джульетты». Анна покачала головой. - Я назвала свои причины. Теперь верите, что ключ я вам не отдам? - А если не верю? Выбросите его в окно? - А пусть и выброшу, - Анна потянулась к оконной ручке, но Владимир только хмыкнул: - Не стоит. Я вам верю. Он отошел к кровати и вновь сел. - Шекспира вы, конечно, знаете хорошо, а вот Мишу – плохо. Если он вас тут утром увидит, то только с еще большим удовольствием пустит мне пулю в лоб на дуэли. Анна крепче сжала стакан. Владимир казался таким живым, таким красивым, таким близким, но отделаться от мысли о том, как он бледнеет и падает, когда пиджак медленно намокает от крови, удалось с трудом. - Вы так уверены? - Знаю его слишком много лет. Вспыльчив, обидчив, ревнив. Я немногим лучше, не подумайте. Анна замерла у окна в нерешительности. Блефует? Или говорит правду? Владимир тем временем продолжал: - Предлагаю вам сделку, Анна. Я отменю дуэль, если вы согласитесь остаться со мной, как сами предложили. Анна похолодела. Теперь и она почувствовала, как изменилась атмосфера в комнате. Владимир сидел, удобно устроившись на своей кровати, ставшей внезапно слишком большой для приличных людей. Девушка стояла перед ним в тонкой сорочке. - Но только учтите, я спрошу вас трижды. - Как Фауста Гёте? Владимир усмехнулся. - Что же вы совсем из меня Мефистофеля делаете? Анна промолчала. Владимир посмотрел на нее внимательно, словно в последний раз. Потом перевел взгляд чуть выше и стал с интересом рассматривать луну за ее спиной. - Анна, вы согласны остаться со мной? - И никакой дуэли? – девушка вся сжалась. Рано она забыла, к кому пришла и зачем. Владимир мог в одну минуту на коленях извиняться, а в следующую снова быть самим собой – разве не проходили они все это уже много раз прежде? Правда, прежде она не была в его спальне ночью. - И никакой дуэли, - отозвался он эхом. - Да. Я согласна. - Не только сегодня, Анна. Как вы там сказали: «до конца, пока не прогонишь»? – он улыбнулся, все также тепло и печально. Анна моргнула. Сказала, точно, она так и сказала. Пока не прогонишь – неужели не могла сказать не так унизительно? Прогонишь – как наскучившего пса, надоедливого кельнера, опостылевшую любовницу. С последним все верно – именно ею она и станет. Анна попыталась ответить, но слова не шли. Владимир глядел на нее не моргая. - Что же вы? Не согласны? – он поднялся, встал перед ней. Протянул открытую ладонь. - Отдайте ключ и идите к себе, Анна. Анна залпом допила коньяк и поставила на протянутую ей ладонь стакан. - Согласна. Анне показалась, что она написала свое имя в контракте – из тех, что подписывают кровью. Владимир замер. Затем лицо разрезала усмешка. - Ваше упрямство вас погубит, - он направился к графинам, чтобы налить девушке новую порцию. - Я уже согласилась, чтобы меня погубили вы, - спокойно сказала она ему в спину. Спина напряглась. Графин звякнул о стакан, но обернулся Владимир с той же усмешкой. - Отлично, - протянул ей стакан. – Не пейте и этот залпом, пока мне не ответите. Это все был первый вопрос, кстати. Теперь второй. Анна пригубила коньяк, стараясь не стучать зубами по стакану. Пока не прогонишь – почему никак не уйдут из головы эти слова? Девушка медленно села на кровать. Владимир тем временем налил себе тоже, по дороге к кровати зацепил лацкан пальто, вытащил из внутреннего кармана свернутую бумагу и протянул Анне. - Смотрите-ка, пригодилась армейская привычка собираться с вечера. Откройте, Анна. Анна изумленно смотрела на свиток. Свиток выглядел точно, как вольная, и стало вдруг смешно от того, что в одной руке ключ, в другой - бокал и его некуда деть. Неловко зажав бокал коленями, девушка взяла бумагу и развернула. - Вольная. - Вольная, - кивнул Владимир. – Теперь вопрос номер два. Как крепостная вы согласились со мной остаться. Согласитесь ли как свободная? - У вас была моя вольная, - Анна посмотрела на Владимира во все глаза. – Зачем? - Я собирался стреляться завтра. Как порядочный человек, перед дуэлью привёл свои дела в порядок. Ну не оставлять же вас крепостной, в самом деле, - он улыбнулся. Осторожно вытянул из рук девушки вольную, положил на кровать рядом. Пальцы мазнули по ее коленям, когда он поднимал зажатый между ними бокал. Анна не глядя взяла коньяк, все еще смотря на Владимира и боясь моргнуть. Он сел рядом, и добро, все также раздражающе добро улыбался. Тепло, печально и как-то странно бестелесно. Как икона. Как мертвец. - Ну так как, Анна, останетесь со мной свободная? – он снова протянул к ней открытую ладонь. Анна непроизвольно отпрянула. Улыбка стала еще горше. - Давайте ключ и закончим этот фарс. Она смотрела на него, и вдруг представила, что бокалом можно было бы заехать по этой мученической физиономии, отхлестать вольной по щекам. Пальцы крепче сжали ключ. Вот бы ударить барона, вот бы стереть эту уверенность с его лица. - Поедете в Петербург, поступите в театр. Влюбится в вас какой-нибудь премилый режиссер – нет, это вам не подойдет, слишком мелко, лучше заезжий оперный певец. Обвенчаетесь с ним во Флоренции, родите пять детей и будете неприлично счастливы до конца дней, забыв холодный Петербург как страшный сон. Давайте ключ и бегите прочь. Анна глядела на него все так же беззащитно и растерянно, и Владимиру не пришло в голову, что конкретно сейчас она всерьез размышляла, как бы плеснуть в него коньяком так, чтобы и глаза обожгло, и халат испортило. - Мишу вам не обещаю, вы же не дурочка. Хотя, - его голос дрогнул. – Чем черт не шутит. Он без ума от вас, Анна. Может, и оставит службу и свет ради вас. Выйдете за князя Репнина, будете княгиней, жалким баронам руки сможете не подавать. Давайте ключ и бегите к нему. Он отменит дуэль и ваши жертвы будут уже никому не нужны. Тут Владимир уже открыто лгал. Никогда Репнин не отменит дуэль, Миша уступит в большом, но никогда не прогнется в малом. У Миши честь – из стекла, как у любого адъютанта цесаревича, и гордости столько, что хватило однажды бросить Анну. Миша от дуэли не откажется, и Владимир тоже, и Анна вернет ему ключ, и он ляжет спать, а утром выстрелит в воздух, а Миша – куда захочет, и, может быть, Владимир умрет, и все это кончится сразу, а может – нет, и тогда он поедет на Кавказ, и всё кончится тоже. Только бы не сидеть больше здесь, запертым с Анной, зная, что всё тут держится на честном слове. Он мог бы отобрать ключ – но вот только она права, ничегошеньки-то он не может у нее взять силой. Тут уж не офицерская честь, а что-то поглубже, подревнее. Поэтому его губы сами повторяют: - Отдайте ключ. Забудьте про дуэль, не женское это дело. Дуэль. Анне казалось, что она день, нет, год назад вошла в эту спальню, чтобы предотвратить дуэль. Можно в самом деле пойти к Мише, и попросить отменить дуэль. Можно вообще было с самого начала пойти к Мише. Можно, но невозможно. Почему-то это слово – невозможно – теперь заело в ее голове похуже прилипчивой песенки. Невозможно. Владимир дал ей вольную – невозможно. Она у него в спальне, сидит на кровати, сама заперла дверь – невозможно. Владимир смотрит на нее, как будто уже простился, трижды перекрестил и лег в гроб. Жить в Петербурге, свободной, или, как он там сказал, в Италии, в солнечной, знакомой по дюжине романов. Быть там замужем за каким-нибудь милым, смешливым, совсем чужим человеком. Невозможно. Прийти в спальню к Мише – невозможно. Выйти за кого-то замуж – невозможно. И почему Владимиру непременно сегодня нужно было отдать ей волную, и почему у нее сорвалось с языка это дурацкое «пока не прогонишь», и почему все так бесконечно сложно, и почему невозможно, совершенно немыслимо отдать Владимиру ключ и уйти, и завтра долго ждать вестей с дуэли, не зная, куда себя деть и как дышать. Потому что если умрет Миша – это горько, и больно, и разрежет ее на части, а если умрет Владимир – ну это уж, увольте, невозможно. - Да, - наконец сказала она. Владимир победно улыбнулся. Протянул руку поближе к ней, но Анна только удивленно вздернула брови. - Что же вы руки тянете, барон? Да. Я согласна. Останусь с вами, как вольная. - Что? Тут уж страдальческая улыбка сама слетела с лица барона. - Согласна. Останусь с вами свободная. - Что, простите? – голос ему отказал, получилось сипло и еле слышно. - Никакой дуэли и я останусь с вами. - Пока не прогоню? Анна почувствовала предательские слезы. Словно барон нашел ее старую рану, и теперь давил на нее каждый раз этим «прогонишь». Вот только выглядел Владимир как-то уж слишком печально для мучителя. - Пока не прогоните. - А если никогда не прогоню? На всю жизнь со мной останетесь? У Анны сердце забилось чаще. Владимир развернулся, чтобы сидеть к ней лицом к лицу, насколько позволяла их нелепая поза на краю кровати. - Сейчас я хоть красив – не спорьте, только, Анна, хорош, вы это знаете, и я знаю, что вы знаете, и вы даже знаете, что я знаю, что вы знаете. Анна против воли улыбнулась. Почему-то вспомнилось, как Владимир был мил, даря ей котенка - вчера или год назад? Бесконечно давно, в той жизни, где он не видел ее в ночной сорочке. Владимир продолжил: - А представьте, когда я буду старым – все грехи юности отразятся на мне, вы-то так и будете прекрасны, как говорят – не молода, но красива взрослой красотой. Вот только никто ее не оценит, вы же угаснете тут, сгинете в поместье. Любовница барона Корфа – ни мужа, ни друзей, ни уважения. И так до самой моей смерти. Останетесь? - Вы к себе жестоки, Владимир. Если бы грехи способны были вас изуродовать, мы бы все уже давно заметили. Он сухо рассмеялся. - И всё же. Останетесь со мной на всю мою жизнь, Анна? Я буду сварливым стариканом, возможно растолстею к сорока годам. Буду много пить, охотиться, надоем вам за год. Стоит этого ваш Миша? У Анны чуть не вырвалось – какой Миша? Удержалась. На последней секунде поджала губы. Владимир накрыл ее руку с ключом своей ладонью, сухой, горячей, как его поцелуи. - Останетесь со мной на всю жизнь, Анна? - Останусь, - смотреть на него стало вдруг совсем нестерпимо и Анна отвернулась. Где там та стена, в которую он все время так смотрит? - Вы уверены? – голос тихий, нежный, а ладонь с ее пальцев не уходит. - Владимир, я пришла к вам в одной рубашке ночью. Вы что же, думаете, я тысячу раз не подумала перед этим? - Резонно. Владимир отпустил, наконец, руку. Сцепил пальцы в замок. Вперил взгляд в свою любимую стену. Так, ладно. - Хорошо, - сказал он, и голос был спокойный и холодный, совсем как Анна привыкла. – Тогда третий вопрос. Вы останетесь со мной навсегда? - Я же уже сказала. - Нет, Анна. Навсегда. Анна посмотрела на него с непониманием. Владимир глядел прямо перед собой, в ее сторону не повернул даже головы. - В этой жизни и в той. Хочу, чтобы и после смерти, когда вы умрете – а вы непременно умрете позже меня – чтобы вы пришли в себя в каких-нибудь райских садах, и, если вдруг каким-то чудом и я окажусь на том же том свете, что и вы, вы бы и там увидели мою физиономию. - Что? Владимир резко повернул к ней лицо, встречаясь глазами. Сказал просто и сухо, будто денщика отчитал: - Хочу быть вашим венчанным мужем. - Что? – Анна тихо пролепетала. Если бы не сидела сейчас, рухнула бы на подкосившихся ногах. Владимир продолжил, распаляясь: - Чтобы и перед людьми, и перед Богом. И в этой жизни, и в другой. Хочу каждый день быть с вами рядом, хочу жить с вами рука об руку, плечом к плечу, хочу, чтобы вы нарожали мне много маленьких Корфов, и были бесконечно счастливы, и, если вдруг есть что-то после этой жизни, и там быть с вами. Хочу, чтобы вы остались со мной сейчас и навсегда. Останетесь? - Я… - Вы. - Вы хотите на мне жениться? - Да. - На крепостной? - На бывшей крепостной. - На бывшей крепостной, - Анна попыталась вспомнить, как дышать. Что-то там про вдох через нос, выдох через рот, слова знакомые, но смысл ускользает. – Да вас же никто принимать не будет. - Во-первых, не ваше дело, будут ли меня где-то принимать. - Вы меня возненавидите потом за этом. - А во-вторых, - продолжил барон. - Я же тот безумный барон Корф, что вызвал цесаревича на дуэль. Меня принимают только Долгорукие, и потерю их гостеприимства я переживу. - А Миша? - А что Миша? - Но он же никогда вам не простит. - То есть, идя сюда сегодня, вы думали, что – как вы там сказали – падение? - Да. - Падение любимой женщины он мне бы простил? А если бы вас тут утром увидел – простил бы мне? Анна встала с кровати. Прошлась по комнате. - А… а когда вы хотите венчаться? – она замерла около шкафа, как можно дальше от кровати. - Когда вы захотите, - Владимир пожал плечами. - А если я захочу через пять лет? - Значит, через пять. - И вы, что же, пять лет будете жить монахом? Владимир удивленно на нее посмотрел. Странный вопрос. Потом его взгляд скользнул по ее напряженной фигуре. А, ну да, конечно – она же была в ужасе от того, что сегодня придется с ним спать. С мужем спать тоже придется. - Значит, монахом. - А если через двадцать лет? – спросила Анна скорее из упрямства, но Владимир ответил серьезно. - Значит, через двадцать. Если вы согласитесь, я буду вас до самой смерти ждать. Анна быстро подошла к кровати – Владимир от неожиданности чуть отклонился назад. - А если завтра? – спросила она строго. - Я к вашим услугам. - Утром. - Как церковь откроется. Анна победоносно улыбнулась. - Вместо дуэли? - Вместо дуэли, - Владимир смотрел на нее во все глаза. - А после свадьбы нам непременно сразу?.. – Анна неопределённым жестом махнула на кровать. - Нет. - И вы сможете месяц подождать? Или даже два? – подозрительно посмотрела она на него. - Смогу и месяц, и два. Владимир вдруг медленно опустился на колени – Анна стояла к нему так близко, что теперь он почти касался ее. Почти видел кожу через тонкую белую ткань. Совсем как после танца Семи Вуалей, подумала Анна. - Вся моя жизнь принадлежит вам. Вся моя жизнь, мое сердце, мое имя, все, что у меня есть, у ваших ног, Анна. Если вы согласитесь их принять, я никогда не сделаю специально ничего, что может вас огорчить, ни к чему не буду торопить, никогда не забуду вашей доброты, с которой вы согласились. Анна смотрела на него сверху вниз, и это было неправильно. Она легко потянула его за плечи вверх. Владимир поднялся. - Я вас не люблю, - честно сказала она. - Я знаю, - он замер. - А Мишу любите? - И Мишу нет. - Уже нет? - Никогда не любила. Не так, как вы… - Как я – вас? – он улыбнулся. - Да, не так. - Тогда скажем так – Мишу вы не любите уже, а меня – еще. Так вам больше нравится? Анна растерялась. - Который сейчас час? – спросила она, наконец, но совсем невпопад. Владимир удивленно моргнул, затем посмотрел поверх ее головы на большие напольные часы у дальней стены. - Четверть четвертого. Он ждал продолжения, но Анна молчала. Она думала – раз пришла к барону в полночь, то три часа пролетели, как лошадь, которая понесла, все запутали и перемешали, как метель. - Думаете, сколько еще вам со мной сидеть? – холодно улыбнулся Владимир. Он подался назад, будто только сейчас заметил, что сжимает ее руки, словно трепетный влюбленный. Хотя почему «словно»? Анна удержала его, чуть сжала пальцы, прося помедлить. Он замер, стараясь казаться как можно мрачней, чтобы не показать растерянности. - Вы всегда предполагаете самое худшее на свой счет, верно? То вы чудовище, то я тяну время. - Предпочитаю предполагать худший исход, мадемуазель, обычно он оказывается верным. - Я… - Анна замерла. Вдруг сильной волной накатила усталость, отчаянно захотелось спать. Можно было бы оттолкнуть Владимира. Можно было продолжать этот разговор, но сил почему-то не было. Словно самое важное уже было сказано, и теперь ей добавить нечего. Анна винила усталость, и непристойно поздний час, и застуженные раньше ноги, грозящие обернуться насморком, и тяжелую от слез голову, и выпитый коньяк, и глаза Владимира, в которых было видно всё и ничего, и то, что он был исключительно опытным дамским угодником, и то, что он был бесконечно растерянным и наивным. Анна винила все это и еще много чего, включая свечи, пистолеты, вольные, князей, дуэли и тонкий, еле различимый шрам на правой скуле Владимира, с которым он вернулся как-то из кадетского корпуса. Наконец, Анна винила горячие ладони, которые сжимала в своих, и – особенно – тот тихий удивленный вздох, который вырвался у Владимира, когда он разглядел что-то в ее глазах и не поверил самому себе, который вырвался у него за мгновение до того, как Анна сказала: - Я выйду за вас завтра на рассвете, но сейчас мы оба ляжем спать. Уже слишком поздно. И Владимир ответил: - Хорошо. Но перед этим спросил: - Что?.. – голос отказался повиноваться ему, дыхание сбилось. Он сипло прошептал. – Что вы сказали? - Я выйду за вас. - Выйдете? - Да. - Вы согласны? - Да. Он бросился к ней, сжал в объятиях, тут же отпустил, прижался губами к губам – быстро, сухо, чтобы скорее снова посмотреть ей в глаза. - Вы согласны? - Я согласна, - Анна посмотрела на него и подумала, что это совсем не страшно – смотреть в глаза Владимиру Корфу, и еще не страшно его целовать. Подумала, и тут же подалась к нему, думала поцеловать легко, но вышло почему-то страстно, коротко, жарко. Она отпрянула в испуге, и увидела, что Владимир тоже испуганно смотрит на нее. Потом он рассмеялся, легко, по-мальчишески, как не смеялся давно, и Анна рассмеялась тоже. Потом Владимир вдруг смолк, и притянул ее к себе, поцеловал глубоко и сладко, а Анна не отпрянула, а прижалась к нему сильнее, обвивая руками. Ахнула, когда Владимир обнял ее и поднял над полом, притягивая ближе к себе. Ее вздох утонул где-то в его легких, растекся по венам, и Владимир на секунду обнял ее еще крепче, а затем сразу поставил обратно на пол и чуть отступил. Оба раскраснелись, но и не думали прятать глаза. И вот тогда Анна повторила: - Я выйду за вас завтра на рассвете, но сейчас мы оба ляжем спать. Уже слишком поздно. И на это Владимир ответил: - Хорошо. Он сдернул с кровати теплое покрывало, вполне достойное зваться вторым одеялом, запутался в нем, пока нес к кушетке, насмешил этим Анну и себя, вернулся за одной из подушек. Анна дождалась, пока он уляжется, потушила свечи, и забралась, наконец, в кровать. - Анна, - раздалось с кушетки. - Да? - Я разбужу вас завтра с первыми петухами. Анна улыбнулась, заворачиваясь поглубже в одеяло. На душе было тепло и хорошо. С кушетки раздался тихий шепот – Владимир счастливо пробормотал то ли ей, то ли в подушку, уже засыпая: - И завтра вы станете моей женой. Анна так же тихо ответила, проваливаясь в сон: - Чьей же, если не вашей?