Enthralled

Может быть, это последствие выброса адреналина из ее вен или же просто огромное облегчение, которое всегда приходит с окончанием битвы, но в костях Цунаде чувствуется томное тепло, и ее сердце наполнено внезапной тоской. Наконец-то она обрела чувство завершенности, о котором даже не мечтала, разрешив всепоглощающее горе, преследовавшее ее со дня смерти возлюбленного. Так давно. Она почти забыла, каково это — жить без такой боли, а потому чувствует себя странно свободной. Она чувствует себя живой, но какой-то противоречивой. Лагерь наполнен звуками множества шиноби, празднующих тяжелую победу, давшуюся дорогой ценой, но палатка хокаге — это крошечный оазис тишины среди шума. Впервые за долгие годы Цунаде воссоединилась со своим единственным оставшимся детским товарищем по команде и саннином и чувствует необъяснимую тягу к нему. Прошло уже несколько десятилетий с тех пор, как они в последний раз встречались на нейтральной территории, но ни один из них не выглядит старше тридцати. Он — печально известный пропавший нукенин, преступник, которого большинство называют монстром, и он виновен во множестве злодеяний, которые затмевают его прошлые героические подвиги юности. Но даже сейчас его глаза притягивают ее своим прекрасным золотистым мерцанием, и его запах все такой же темный и пьянящий, как ночной лес, напоминающий Цунаде о давно минувших днях, наполненных чувственными удовольствиями, от которых она давно отказалась. Несколько бутылок саке уже было ими выпито, поэтому когда Орочимару поставил свою чашку и облизнул каплю сбоку рта, ее губы нашли его по импульсу, и на мгновение время остановилось совсем. Его волосы под ее пальцами — все тот же густой полуночный шелк, и она вздрагивает, когда он обнимает ее за талию, осторожно притягивая ближе. Проводит языком по ее губам, и волна жара начинает подниматься в ее груди и медленно течет вниз по животу. Когда она придвигается к нему, он отстраняется, и глаза его, голодные и сверкающие темными обещаниями, встречаются с ее. — Что такое, Годайме-сама? — спрашивает он, и его мелодичный голос обволакивает ее, мягкий и теплый, тонкий, как паутинка. Она ему не отвечает. Когда их губы встречаются снова, это похоже на возвращение домой. Никто не знал, что в расцвете своей юности, следуя скорее инстинкту, чем разуму, они были любовниками. Впервые они сошлись после особенно ужасной миссии, в темноте занимаясь любовью под звездами, с кровью врагов, высыхающей на коже. Цунаде пыталась сопротивляться своим собственным импульсам, но Орочимару быстро стал ее любимым пристрастием и ненамеренным источником утешения. И ничто другое уже не имело смысла. В нем была какая-то тьма, которая понимала ту же самую тьму, которая росла внутри нее после каждого убийства, миссии класса S или общей резни, которую им приказывали завершить. Они встречались тайно, в лесу или в ее комнате ночью, когда он прокрадывался в окно дома Цунаде и брал ее в ее же собственной постели. Она почти забыла, как он прекрасен и как сильно он подавляет ее разум. Он, кажется, точно помнит, где прикоснуться и поцеловать ее, так что она теряет контроль над своим умом, сдаваясь ему, несмотря на то, что таким образом наверняка подвергает себя смертельной опасности. Цунаде с удивлением обнаруживает, что ей просто все равно. Если бы Орочимару действительно хотел, чтобы ей причинили вред, оставил бы умирать на поле боя с разорванным надвое телом. Вместо этого он спас ей жизнь. Руки Цунаде в отчаянии сжимают края его туники, когда его губы скользят по ее шее, а змеевидные клыки задевают ее плоть и оставляют за собой следы удовольствия-боли. Она пытается развязать веревочный пояс на его талии, и он помогает ей, ослабляя его и отбрасывая в сторону. Ее пальцы запутываются в тяжелом водопаде его гладких, как атлас, волос, когда он тянет за оставшиеся обрывки ее оби, позволяя разорванному топу упасть, обнажая ее грудь. Цунаде отвечает взаимностью, дергая его за тунику и нижнюю рубашку, пока он не стягивает ткань с тела, и она может видеть его фигуру впервые за десятилетия. Несмотря на многочисленные эксперименты и изменения, которые он проделал над собой, меняя тела, он почти не отличается от молодого человека, которого она все еще может видеть своим внутренним взором. Он стройный и изящно мускулистый, с молочно-бледной кожей, которая кажется бархатной под ее пальцами, избавленной от шрамов, которые у него когда-то были. Черные изгибы и линии печатей все еще оставались на его руках, подчеркивая невозмутимую алебастровую гладь кожи. Прежде чем она успевает сделать еще одно движение, он прижимает ее спину к спальному мешку, на котором они сидят, и бабочки кружатся в ее животе в безумном возбуждении. Он опасен, один из самых смертоносных людей на свете, и этот факт волнует ее гораздо меньше, чем следовало бы. В одно мгновение ей снова шестнадцать, и она наслаждается развратом с самым красивым молодым человеком, которого она когда-либо видела. В его золотистых глазах вспыхивает лукавый огонек веселья, как будто он тоже погружен в воспоминания и думает о тех временах, когда они были моложе и гораздо меньше страдали от течения времени. Но это уже не неуклюжее свидание под звездами, подпитываемое подростковыми гормонами и бурными эмоциями. Алкоголь может согреть кровь Цунаде и снять остроту ее беспокойства, но она все еще в здравом уме, и каждое ее движение обдуманно. Возможно, она одна из немногих людей на планете, которые когда-либо видели, как Орочимару теряется от прикосновений другого человека. Он мастерски играет с самыми чувствительными местами на ее теле, она отвечает тем же. Он нависает над ней, всем своим телом нежно прижимаясь к ее телу, и его обнаженная кожа неестественно горяча под ее руками. Она целует его сильнее, вплетая пальцы в его волосы, хватая несколько прядей и крепко дергая, ухмыляясь от рычания, которое грохочет в его груди. Он всегда ненавидел, когда кто-то прикасался к его волосам, пытаясь скрыть, насколько он на самом деле чувствителен к прикосновениям. Прямо сейчас это идеальная пытка. Она гладит его волосы и снова тянет, вздергивая его подбородок вверх. Впивается зубами в бледную колонну его шеи, и он рычит, прежде чем схватить ее за запястья и пригвоздить к земле. Его золотистые глаза пожирают вид ее тела под ним, и его губы следуют тем же путем. Руки двигаются, чтобы снять с нее то, что осталось от ее штанов, а после снимая и свои собственные. Острые зубы впиваются в нежную кожу ее груди и живота, оставляя за собой крошечные малиновые капли и зловещие синяки, заставляя Цунаде плавать на границе яркой боли, которая крадет ее дыхание. Его губы и язык успокаивают жжение, пробуждая боль желания. Орочимару придвигается к ней вплотную, прижавшись горячими губами к ее уху. — Годы действительно были добры, Цуна-тян, — его слова свистят, жидкая чертовщина дразнит ее кожу, когда его язык касается ее уха, заставляя ее извиваться от щекотливого ощущения. — Ты совсем не изменилась. Длинные пальцы блуждают по ее груди, описывая круги вокруг чувствительных сосков, прежде чем сильно сжать их, заставляя ее задыхаться. Ее покрытые красным лаком ногти впиваются в кожу его рук, и он ухмыляется. — Все еще предпочитаешь вместе с удовольствием немного боли? Я буду рад услужить тебе, если только твои сторожевые псы не прикончат меня за это. — Его пальцы скручиваются, и она вскрикивает, а затем стонет, когда красные горячие искры желания проходят вниз по ее телу, и все, о чем она может думать — это потребность, вибрирующая во всем ее существе. Его губы и язык играют на каждом из ее сосков, оставляя их влажными, красными и пульсирующими. Он наклоняется над ней на одной руке, а его свободная рука скользит между ее ног. Два пальца погружаются в нее, поглощенные ее тугим, расплавленным жаром, и он издает низкий звук удовлетворения, прежде чем наклониться, чтобы снова поцеловать ее. — Ты так хочешь. Как давно это было, моя дорогая? — мурлычет он ей в щеку. — Я больше ничего не знаю, — она шепчет, и ее слова прерываются еще одним стоном, когда его пальцы продолжают играть внутри нее. — Чего же ты хочешь больше всего, химе? Чтобы я взял тебя? — прошло уже много лет с тех пор, как кто-то называл ее этим прозвищем, и это вызывает прилив эмоций, когда его пальцы двигаются глубоко внутри нее, жестко изгибаясь в центре ее удовольствия. Она стонет и дергает бедрами вверх, отчаянно желая большего контакта. — Да, пожалуйста. — Здесь же? — Я... — Скажи мне, Цуна-тян, — шепчет он, нежно покусывая ее нижнюю губу. — Я не прикасался к тебе почти целую жизнь, но все же знаю тебя лучше, чем кто-либо. Снаружи... и изнутри. — Мне все равно, Оро. В любом случае, просто... заставь меня на время забыть об остальном мире, — она слабо хнычет, и его глаза темнеют от невысказанного желания. Он едва слышно вздыхает, прижимаясь к ней всем телом. Она чувствует его возбуждение, гладкое, горячее и тяжелое на своем бедре, и она тянется вниз, чтобы прикоснуться к нему, но он оттягивает ее запястья назад и снова захватывает ее губы своими. Затем он входит в нее, заполняя ноющую пустоту внутри, и нет ничего, кроме восхитительного трения их переплетенных тел, сладостного ощущения, проходящего через нее с головы до ног. Он громко стонет рядом с ее ухом, и она выгибается назад, протягивая одну из своих рук вперед, чтобы положить на его плечо. Его темп глубокий и жесткий, и каждый толчок сотрясает ее, совершая почти неистовые удары удовольствия во всем ее существе. Медленный жар ощущений начинает нарастать, поднимаясь все выше и выше, пока он снова не замедляется, и она боится, что он оставит ее так, словно подвешенную между Раем и Адом. Она почти кричит, когда кончает, Орочимару следует за ней, приглушенно стоная в ее волосы, и она может чувствовать каждый горячий всплеск его сущности, когда он опустошает себя глубоко внутри ее тела. Он отстраняется и вытягивается рядом с ней, снова обнимая ее. Оба молчат в предрассветных сумерках, в их телах поселяется усталость, хотя невысказанные эмоции практически мерцают в воздухе между ними. — Ты когда-нибудь думаешь о нем? — тихо спрашивает Цунаде. — О ком же это? — О Джирайе. Я... я скучаю по нему. И я ненавижу, что он полностью потерян. Я имею в виду, что мы даже не могли похоронить его дома, в деревне, где ему самое место... — Ничто и никогда по-настоящему не выходит за пределы возможного, химе. Ты уже должна это знать, — негромко говорит Орочимару, проводя своими длинными пальцами по ее позвоночнику. Они долго лежат так, не засыпая, так как оба знают, что ее стражники придут и заберут его до рассвета. _____________________________________________________________________________ Цунаде кладет на стол последнее послание, поправляет рюкзак и поднимает капюшон плаща, чтобы прикрыть волосы. Прошло несколько месяцев, и Хатаке Какаши был торжественно назначен Рокудайме, в должности которого начнет пребывание с сегодняшнего дня. До рассвета остается один час, и Цунаде идет по знакомым коридорам башни, позволяя некоторым истинам проникнуть в ее разум: народы находятся в мире впервые в своей жизни, и она официально вышла на пенсию как шиноби. Тем не менее бремя долга, однажды снятое, никогда по-настоящему не уходит, и она с тяжелым сердцем покидает здание, не зная, когда вернется. Высокий АНБУ в маске сокола встречает ее у ворот деревни в сопровождении другого шиноби в длинном темном плаще, похожем на ее собственный. АНБУ надевает на ее запястье нечто похожее на браслет, и она запечатывает его своей собственной кровью и сопутствующим взрывом чакры. Это — для пары чакротормозящих наручников, единственный «ключ», или способ освобождения для человека, носящего их. Орочимару приподнимает капюшон своего плаща. Его волосы завязаны сзади, и он скрыл свои отметины вокруг глаз какой-то косметикой. Наручники выглядят как браслеты на его запястьях, и у него достаточно сил для того чтобы освободиться от них, но это не будет необходимо, пока они не покинут страну Огня. Он смотрит на Цунаде, и та, кивнув головой, отпускает АНБУ. Деревенские ворота закрываются за ними, и, воссоединившись, старые товарищи по команде, два оставшихся легендарных саннина начинают свою последнюю совместную миссию. Только на этот раз это личное. С легкостью они несутся по верхушкам деревьев в направлении Амегакуре, чтобы наконец-то вернуть домой своего третьего товарища по команде.