Яркий, как солнца луч

      Включить плитку и поставить на огонь маленькую кастрюлю. Вытащить из шкафчика коробку с зелёным чаем, открыть, понюхать — терпко и горько-волнительно, — отложить в сторону. Довести воду почти до кипения и сбавить огонь, помешать, а потом кинуть в спокойную воду без пузырьков палочку корицы и несколько «звёздочек» аниса. Просто, чтобы у воды появился «вкус».       Посреди небольшой кухни стоит девушка в белом нагадзюбане в мелкий цветочек. Прямые чёрные волосы до поясницы — в незамысловатой причёске, заколоты кандзаси на макушке, босых ступней касается тонкий покров тюля, развевающегося на сквозняке из приоткрытого окна. В комнате жарко и душно от пара, который медленно плывёт над маленькой медной кастрюлькой на огне. Вода мерно «покачивается», волнуемая бамбуковой ложечкой-мешалкой в тонких бледных пальцах.       Девушка не смотрит по сторонам, убавляет огонь до самого низа — только чтобы поддерживать температуру, — откладывает ложку, отодвигается, чтобы открыть дверцу «подвески» над плитой и внимательным, изучающим взглядом скользит по множеству баночек и коробочек, белых фарфоровых тарелок и простых круглых чашек из грубой керамики, примериваясь, что бы еще можно добавить.       Движения Амэ чётко выверены и отработаны годами, поза небрежная и расслабленная, глаза следят за всем с лёгкой отстранённостью и нежностью. Взять ранее отставленную в сторону банку, вновь втянуть этот насыщенный — свежей скошенной травы и апельсинов — запах, прежде чем высыпать темный зелёный порошок в «соусник» и залить небольшим количеством кипятка из кастрюли. Тщательно размешивать, пока на поверхности жидкости не появится густая зеленая матовая пенка, только потом откинуть мешалку в сторону и осторожно вылить получившуюся массу в оставшуюся воду.       Помешивать ещё пару минут.       Это очень простой рецепт.       Из коридора раздаются торопливые шаги, а за ними звонкий голос, и Амэ резко поворачивает голову в сторону двери. Глаза мгновенно сужаются, теряя свою отстранённость, когда звук становится совсем близким, а в прихожей появляется мужчина средних лет.       Он громко говорит по телефону, зажимая трубку между ухом и плечом, спешно застёгивает рубашку. Поднимает голову, встречаясь с острым взглядом раскосых тёмно-синих глаз своей дочери, но девушка тут же отворачивается, теряя всякий интерес.       — Я перезвоню, как буду подъезжать, — коротко и быстро закрывает телефон, переступая порог кухни.       Амэ вздрагивает, когда на худое плечо ложится тяжёлая ладонь. Оборачиваясь, она встречается лицом к лицу с синими, такими же как у неё, глазами. Ичиро к этому моменту — едва за сорок, но нельзя сказать, что он как-либо потерял от этого форму. Девушка замирает, вглядываясь в эти почти забытые черты, и руки сами тянутся смахнуть с родного когда-то лица прядь золотисто-каштановых волос, ещё мокрых после недавнего душа.       Амэ вздрагивает, отворачиваясь. Пальцы подрагивают.       — Куда собираешься? — отстранённо, спешно полностью выключая огонь, с беспокойством «прислушиваясь» к запаху и помешивая доходящий до нужного состояния чай.       — С работы позвонили: возникли некоторые затруднения с организацией банкета на завтра, мне надо разобраться.       — Ммм… — девушка без интереса кивает, бормочет под нос. — Кажется, передержала…       Ичиро вздыхает, но молчит, просто опираясь плечом о плечо дочери, наклоняется, внимательно следя за манипуляциями чужих рук. Помешать, набрать немного густой зеленой жидкости в ложку, подставить под неё ладонь, не ощущая горячих капель на коже, подуть и…       Амэ замирает, не донеся ложку до рта, выливает обратно и сжимает в руках. Опирается на плиту обеими руками — еще горячая поверхность обжигает кожу — и прикрывает на мгновение глаза, чувствуя недоумённый взгляд на своём лице.       — Разве тебе не нужно идти? — глубокий выдох, прежде чем вновь открыть глаза и посмотреть на отца, и недоумённый вдох, когда сильные пальцы мягко вытаскивают из побелевших от напряжения пальцев ложку. Только сейчас она замечает, с какой силой сжала инструмент, подносит сведенные судорогой пальцы к губам, дуя на них, настороженным взглядом следит за тем, как Ичиро аккуратно помешивает настаивающийся чай вместо нее.       Чужое лицо такое расслабленное, глаза… слегка прикрыты, а взгляд сквозь ресницы упоительно-нежен, прикован к процессу.       — Сора тоже всегда готовила на огне, она говорила, что он придаёт чаю особый вкус.       От этого взгляда у Амэ начинает болеть в груди и холодеет затылок. Ичиро вдруг смотрит прямо на замершую девушку, склоняет голову к плечу.       — Правда это и сложнее вдвойне: тут ведь главное не перегреть. Но она умела.       Амэ усмехается, кривя уголки губ, опускает руку и опирается ею на столешницу как-то тяжело и ломано. Сквозняк перестает служить спасением от жары. На улице уже давно не лето.       — А что, моя мачеха не умеет готовить чай? Разве она тоже не японка? — острый язык точно расставляет «ударения» во всех нужных местах, в не прерывающих зрительного контакта глазах — снисхождение и темные отсветы холодного зимнего солнца за окном.       — Сказать по правде, нам вообще редко удаётся поесть дома, — Ичиро как-то неловко смеется и улыбается, словно извиняясь, и Амэ фыркает, не особо пытаясь скрыть дрогнувшие уголки губ, — поэтому я рад, что в этом доме теперь есть хоть кто-то, кто, наконец, может использовать их по назначению, — легкий кивок в сторону чайной посуды в раковине. — Этот набор ведь остался у меня ещё со времён, когда Сора была со мной.       Глаза Амэ холодеют мгновенно, но Ичиро не замечает. Она резко выпрямляется и настойчиво забирает из чужих покрасневших от пара пальцев ложку, разворачивается вновь плите.       — Ты оставил их потому, что они принадлежали матери?       — Конечно, — Ичиро окидывает удивленным взгляд неестественно прямую спину дочери, чьи плечи подрагивают от слишком резких помешиваний, — Амэ-тян?..       — Я не ребёнок, — равнодушно.       Мужчина тут же отстраняется, разрывая ту тонкую нить взаимопонимания, что, казалось, успела появится между ними за эти несколько минут. Он словно может почувствовать, как с каждым последующим мгновением между ними вновь вырастает стена. Кирпичик за кирпичиком…       — Амэ?       — Именно поэтому ты нас бросил?       …пока последний не заполняет оставшийся просвет. Безмолвное обвинение повисает в воздухе, давя своей внезапностью. Опешив, Ичиро даже отшатывается на несколько шагов назад, но мгновенно останавливает себя, чтобы это не было слишком уж похоже на позорный побег. Прикрывает на миг глаза и трет виски. Именно сейчас слова почему-то даются Ичиро с каким-то трудом, он впервые ощущает, как душно в помещении. Воздух проходит в лёгкие с хрипом, и Ичиро даже приоткрывает рот в попытке вздохнуть.       Амэ же ожидает ответа терпеливо, даже когда отмечает и мелкие морщинки на родном лице, и седину в висках. Смотрит из-под чёлки нечитаемым взглядом.       — Я не бросал.       Слова «падают» на пол, разбиваясь с таким оглушительным звоном, словно во всем мире внезапно выключили громкость. Или это шум ветра, что вдруг «вздувает» парусом лёгкий тюль?       — Знаешь, во взрослом мире… Просто иногда так случается в жизни.       Небо за окном падает. Мелкими белыми крупинками, будто кто-то невидимый рассыпает с неба сахар. Босых ступней девушки вместе с прохладной тканью касается еще что-то мокрое и холодное, но Амэ не обращает внимания.       — Я никогда не забывал ни ее, ни тебя.       Она стоит там же, где и стояла, смотрит нечитаемым взглядом потемневших глаз, а выскользнувшая из-под кандзаси челка падает на лицо. Вся эта «картина» — словно незатейливый снимок реальности. Обычная кухня, обычные люди, обычные проблемы. Даже без фотовспышки. Амэ может вспомнить сотни более ярких «картинок», чем та, частью которой она является сейчас.       «Действительно, на улице совсем не лето».       Хотя на мгновение кажется, что время остановилось, в конце концов оно неуклонно вновь возобновляет свой бег. Обернувшись на шелест тюли, Амэ подскакивает к окну и спешно захлопывает деревянные рамы. Они давно потрескались от времени и скрипят.       Задёрнув тюль, Амэ молча возвращается к плите под неотрывным взглядом синих глаз. В них выражение, которое она не может прочитать. Она достает из шкафчика чашки из грубой керамики: без рисунка, но раскрашенные в яркие цвета. Ещё раз помешивает готовый чай и тщательно обстукивает ложку о край кастрюли.       — Не забывал настолько, что не приехал даже на её похороны? — наполняет чашку чаем и, подув тщательно на горячую поверхность, поворачивается, поднося ее к чужим губам, — Будешь?       Шаг вперёд к по-прежнему прятавшему глаза Ичиро. Он вздрагивает, резко вскидывает голову. Внимательно всматривается в лицо стоящей рядом девушки, подмечает искривлённые в горькой усмешке губы и глаза, тлеющие холодным огнем. К своему удивлению, он вдруг понимает, что совсем не знает своей дочери.       Амэ продолжает молча смотреть в растерянное лицо напротив, терпеливо ожидая ответа.       — Амэ, я… — Ичиро даже не обращает на чашку внимания, смотрит прямо в чужие глаза. Почти черные, потухшие словно в одно мгновение. Приподнимает руку, чтобы в следующее мгновение та безвольно повисла вдоль тела. Когда Ичиро отступает вновь, то отводит взгляд.       — Мне пора идти. Я разберусь с делами и заберу Сакуру из института. Думаю, где-то часам к пяти все разрешится. Приготовим вечером ужин вместе? — неуклюжий смех.       — Конечно.       А потом он коротко сжимает ее плечо, разворачивается и покидает кухню. Амэ ещё несколько секунд смотрит перед собой — из прихожей раздаются шелест одежды и скрип обуви. Развернувшись, разочарованно прижимается лбом к дверце шкафа. Глаза закрываются сами собой, словно она давно не спала, пальцы одной руки сжимают деревянную столешницу. Кастрюля с чаем звенит, задетая неосторожным движением. Сейчас в этом звуке Амэ не слышит успокоения, и внезапно почему-то хочется и вовсе смахнуть ее с плиты. Услышать этот оглушительный шум… когда что-то падает и разрушается.       Входная дверь захлопывается.       Амэ медленно выпрямляется и открывает глаза, чуть поворачивая голову и рассеянным взглядом скользя по виднеющейся через распахнутые настежь двери кухни прихожей. Смотрит на светлые с голубым отливом обои кухни, словно расчерченные серебром и лазурью, на оцарапанное кое-где дерево шкафов, на заполненную раковину и побелевшие костяшки собственных рук. Осторожно разжимает пальцы. Глубоко вздыхает и быстро собирает все чайные принадлежности, складывая их в раковину и вытирая столешницу.       Мыслей нет. Вновь прокручивая в голове случившееся, Амэ вдруг понимает, что ничего не чувствует. Откладывает тряпку и идет в душ, на ходу вынимая из волос кандзаси.

***

      Её собственная комната небольшая, но вытянутая в длину. В ней есть почти тянущая на двуспальную кровать и письменный стол, шкаф и небольшой стеллаж под книги. Стены светлые в мелкий цветочек, на полу бежевый ламинат.       Иногда Амэ кажется, что все в этой квартире слишком светлое.       Амэ заходит в комнату, на ходу запахивая нагадзюбан, перехватывая его поясом. Босые ступни шлепают к кровати, оставляя за собой влажные следы. Амэ падает на нее и поднимает согнутые в коленях ноги над собой, без интереса рассматривая их. Мокрые после душа волосы рассыпаются по одеялу. Не очень приятные ощущения. Опустив так же внезапно ноги, опирается ими в край кровати, чтобы подвинутся вверх, садится и тянется к сумке, вытаскивая деревянный гребень, запуская его тут же в волосы.       На стеклах падающий снег оставляет мелкие мокрые капли, они лениво скатываются друг за другом. Из-за разницы температур окно покрылось испариной, и сейчас комната словно тонет в лёгком сумраке, хотя до конца дня ещё далеко. Предметы в этой «дымке» теряют очертания, отдаляются и блекнут, словно погружаясь в лёгкую дрёму. И «чёрный шелк» под тонкими пальцами скользит легко и приятно, и Амэ даже в какой-то момент прикрывает глаза, продолжая медленно скользить гребнем по волосам. Движения постепенно становится все более плавными и ленивыми, пока гребень вовсе не отпадает в сторону, и теперь девушка просто перебирает пряди руками.       Откуда-то из другой комнаты доносится звон часов — кажется, прошел целый час. Амэ лениво открывает сонные глаза, наблюдая за каплями воды на стекле рассеянным взглядом. В расчесывании волос столько умиротворяющего.       Съехав вновь по стене вниз, Амэ смотрит на потолок, без интереса прослеживая мелкие трещинки в штукатурке, слепо протягивает руку к чехлу возле сумки. Забавно. На поверку оказалось, что все её вещи смогли уместиться в одной спортивной сумке. Уголки губ девушки приподнимаются в намеке на улыбку — горькую и сладкую одновременно. Как запах свежей скошенной травы и апельсинов.       Вытянувшись на спине, она развязывает пёстрый шнурок с маленькими кисточками на концах. Оторвав взгляд от потолка и выпрямив руки перед собой, проводит по деревянной резной рукояти ладонью, освобождая катану от ненужного куска ткани, в который ранее завернула на манер чехла. Покрутив со всех сторон, вынимает на пару сантиметров лезвие. По гладкой поверхности проходится блик, ловит в зеркало металла, как в ловушку, внимательный взгляд раскосых глаз своей хозяйки.       — Как тебе новый дом? — в звенящей тишине комнаты слова раздаются слишком громко. После молчания последних нескольких часов голос звучит внезапно несколько сипло и… надрывно?       От мелькнувшей вдруг мысли, Амэ распахивает глаза и резким движением убирает лезвие в ножны, садясь, сжимает пальцами горло, старательно кашляет, чтобы убрать хрипоту. Катана падает на постель. Ножны с глухим стуком задевают стену. Амэ не оборачивается. Поднимается на ноги и так же стремительно опускает голову вниз, встряхивая волосы, а потом, выпрямившись, выходит из комнаты, поправляя на поясе сбившийся оби.       Она собирается найти что-нибудь съестное и осмотреть дом. У нее еще не было такой возможности.       На кухне Амэ встречают свежий чай и чашка, которую она предлагала Ичиро. Качнувшись на носках в дверях, она пересекает комнату и наклоняется над кастрюлей, вдыхая аромат. Чай ещё теплый и над ним едва заметно поднимается пар. Скосив глаза на чашку, Амэ выпрямляется и берет её в руки, крутит в разные стороны, задумчиво разглядывая так и не состоявшийся акт попытки примирения. Эта идея приходит ей в голову за час до вылета, и в небольшом магазинчике напротив аэропорта Амэ покупает коробочку зелёного порошкового чая. Ещё там она решает начать свою новую жизнь с «перемирия» и распития чая из одной чашки. Девушка усмехается уголками губ, вспоминая о том, сколько времени потратила, пока выбирала подходящий сорт, и бедного продавца, который провожал её облегчённым вздохом… И в конце концов она — Амэ уже открыто широко улыбается, почти смеясь — едва не опоздала из-за этого на свой рейс.       Но только всё равно зря.       Улыбка исчезает так же быстро, как и появляется, и Амэ подносит раскрашенную в яркие акварельные цвета чашку к губам. Прикрывает глаза и делает глоток. Чтобы в следующее мгновение открыть, скривившись, и со стуком поставить чашку на стол. Без сожаления, взяв кастрюлю, она выливает чай в раковину.       «Всё-таки передержала», — качает головой и включает воду.