в танце с твоим призраком

Yelling at the sky, screaming at the world. Baby, why'd you go away? I'm still your boy.

Вздохнув, он сел на карниз, где провел уже несколько сотен дней; в какой-то момент он решил прекратить этот бессмысленный счет, хотя последняя черточка, нацарапанная на бетонном покрытии, обозначала пятьсот тридцать семь. Пятьсот тридцать семь дней он провел в изоляции от всего мира. Пятьсот тридцать семь дней он прокручивал в голове каждый момент своей жизни. Жизни, где он помогал Ледибаг бороться с акумами. Его леди… не прошло и дня, когда он не думал о ней; он скучал по ее глазам, которые были сравнимы разве что с колокольчиками, по ее нежному голосу, зовущему его, по их взаимной любви… по всему, что касалось бы его леди. Все же, только он виноват в этом тяжелом одиночестве, упавшим на плечи. Он тихо, с мягкостью в голосе, напевал себе под нос, хотя за столько дней его собственная мелодия стала монотонной. Он так давно не чувствовал ничего, кроме отчаяния, ноющей, неутихающей боли в груди, и всепоглощающей тоски по тому, что у него когда-то было. Казалось, прошла целая жизнь, а то и несколько, с того момента, когда он был Адрианом Агрестом или даже Котом Нуаром; прошла целая вечность с тех пор, как он был самим собой, будто бы он даже забыл или никогда не знал, каково это. Нет, он больше не был ни Адрианом Агрестом, ни Котом Нуаром; сейчас он — пустая оболочка от того, кем он когда-то являлся.

Holding on too tight, head up in the clouds. Heaven only knows where you are now.

Рука на плече — вот, что окончательно вытянуло его из пучины однообразных мыслей. Он быстро повернулся лицом к тому, кто стоял рядом; его взгляд скользнул по завернутым розовым джинсам, и когда глаза-льдинки скользнули еще выше, он заметил знакомый темный пиджак, и дальше — те самые красивые хвостики и голубые глаза, преследовавшие его во сне уже много лет. — Миледи! — закричал он, быстро поднимаясь на ноги, и ее рука упала с чужого плеча. Он смотрел на нее так, будто она удерживала целую Вселенную в своих глазах; он готов был поклясться, что так это чистая правда. Аккуратно и медлительно, словно боясь, что она — мираж или иллюзия, которая вот-вот исчезнет, он коснулся ее предплечья, чтобы убедиться, что это по-настоящему. Он бросился вперед, сжимая такую хрупкую леди в крепких объятиях. Она была теплой, от нее пахло медом, ванилью и выпечкой… свежими круассанами. Она — его принцесса, его леди, и наконец — она стоит перед ним тут и сейчас. Не во сне. — Моя любовь, — проворковал он, прижимаясь к ее коже в последний раз, прежде чем отстраниться, чтобы взглянуть ей в глаза. — Я так скучал по тебе. Я думал… Я думал, что потерял тебя навсегда. Он не мог — даже не пытался — сдержать слез, текущих по его мертвенно-бледным щекам, и у него не было мысли остановить их. На самом деле, слезы только угрожали выплеснуться быстрее, когда она подняла руки, чтобы обхватить его щеки и потереть подушечками больших пальцев кожу, вытирая с нее влагу. Его леди смотрела на него с такой любовью, с таким обожанием во взгляде, что он мог бы рухнуть прямо сейчас на землю, чтобы удерживать ее в своих объятиях ближайшую вечность. — Пожалуйста, не надо плакать. Я здесь, — заверила она его мягким тоном, чем-то похожим на ангельский; ох, ему нравилось, как она говорила. Одного звука ее голоса было достаточно, чтобы склеить воедино все те осколки того, кем он когда-то был; все те осколки, похороненные где-то глубоко в этом теле. Он ощущал, как учащенно бьется собственное сердце, а руки тянутся вверх, чтобы обхватить ладонями ее мягкие щеки, стараясь не касаться когтями нежной кожи.

— И ты не оставишь меня?

Его голос был похож на детский; словно грустный и разбитый ребенок, которого бросали миллион раз, и который жаждал человеческого общения. Он жаждал снова оказаться в ее объятиях, чтобы она шептала ему на ухо сладкие пустяки, пока ее пальцы перебирали бы его непослушные волосы. Она ответила, что все в порядке, что она тут, что она больше никогда не покинет его. — Конечно, я не оставлю тебя. Я никогда не оставлю тебя, глупый котенок, — широкая улыбка, растянувшаяся почти от уха до уха, которой она одарила его, разбивала сердце, игралась с ним, растягивая в разные стороны, угрожая разорвать на тысячу кусочков-лоскутов.

I stay up all night, tell myself I'm alright. Baby, you're just harder to see than most.

Они оба погружаются в уютную, успокаивающую тишину, и он наклоняется, чтобы положить подбородок ей на плечо; его руки вновь оказываются на ее талии, прижимая к себе так, будто он боится, что если он отпустит — она исчезнет. — Потанцуешь со мной? — спрашивает она тихим голосом; он едва слышит, но мысленно благодарит за то, что она говорит с ним. Он кивает головой и отодвигается так, чтобы посмотреть на нее сверху вниз. Приходится немного ослабить хватку, когда руки ложатся на изгибе ее бедер, а ее руки тянутся вверх, чтобы обвить его шею. — Здесь нет музыки, — говорит он, хотя уже начал двигаться, медленно покачиваясь — она легко следует примеру. Он хочет наслаждаться этим: видеть, как она улыбается, когда он ведет в танце их любви; он не может дождаться, чтобы провести остаток жизни с девушкой, что стоит перед ним. Она лишь качает головой и прижимается ухом к его груди, прислушиваясь к глухому биению сердца, которое чудом не выпрыгнуло из грудной клетки.

I put the record on, wait 'til I hear our song.

Он вздыхает, прижимаясь к ней, и его веки закрываются. Он позволяет легкому ветру шелестеть в своих волосах, а его принцесса жмется все ближе, надеясь, что он защитит ее от холода; это бесполезно — его тело подобно глыбе льда, и это лишь приводит к тому, что по каждому сантиметру ее тела пробегают мурашки. Ох, как он скучал по всему этому… Только он и его леди, любовь всей его жизни, снова вместе; на этот раз без его отца, желавшем разрушить все спокойствие. Ах, его отец. Когда-то он был уверен, что не способен по-настоящему испытывать ненависть к другому человеку, но понял свою ошибку, осознавая, насколько ужасен отец. Он оказался не только Бражником, тем самым злодеем, с которым они боролись много лет; он оказался тем, кто не смог стать настоящим отцом. Он не появлялся на фехтовальных турнирах, не поздравлял сына с победой, не обедал с ним, не поздравлял с днем рождения и не желал удачи перед важным экзаменом по алгебре. Его не было рядом, когда в нем нуждались сильнее всего, и это оказалось последней каплей.

Every night, I'm dancing with your ghost.

— Моя принцесса, я люблю тебя, — шепчет он ей на ухо, сильнее прижимая к своей груди. — Не знаю, как я так долго обходился без тебя… Ты — мой мир, и даже больше, и я… Я скучал по тебе, по твоему смеху, по тому, как ты смотришь на меня, и- Он вынужден прерваться, чувствуя, как глаза снова застилает пелена слез, угрожая во второй раз пролиться по щекам, если он скажет еще хоть слово.

Never got the chance to say a last goodbye. I gotta move on, but it hurts to try.

— Я знаю, — она отвечает также тихо, и ее губ касается грустная улыбка. — Я никогда не рассказывал тебе об этом. Я… Я убил тебя, миледи. И все это было до того, как у меня появился шанс сказать тебе, как много ты для меня значишь. Ты мертва, и только я виноват в этом, — он делает вдох, и по его щекам катится еще больше слез, чем прежде, хотя она старается вытереть их. — Я люблю тебя. — Я знаю, — повторяет она, на ее губах все такая же грустная улыбка, которая теперь уже никуда не исчезнет. В этот момент они обмениваются большим количеством невысказанных слов, хотя, на самом деле, их фразы — лишь «я люблю тебя», затихшее на годы и вновь вырвавшееся на свободу. Они чувствуют друг друга, они знают, что их чувства чисты. Он лишь хочет завернуть ее в огромное пуховое одеяло вместе со своей безграничной любовью, и никогда не отпускать; держать ее близко к своему сердцу, позволяя творить с ним что ей только захочется. Он наклоняется, чтобы нежно поцеловать ее в губы, и она легко растворяется в этом прикосновении. В его единственном поцелуе невообразимое количество чувств, скопившихся в окаменелом сердце за сотни дней. Сердце, некогда застывшее, теперь полно эмоций, и он не успевает дать прочувствовать их в полном спектре. Все, что он знает, это то, что Маринетт Дюпен-Чен стоит перед ним, и он влюблен в нее всеми фибрами своей души, он любит ее всем существом; единственное, в чем он уверен, это в том, что он хочет провести все оставшееся время, держа ее голову в своих руках, ласково целуя ее в лоб и напоминая ей каждую секунду о своей любви. Он хочет гулять, сжимая крохотную руку, по оживленному Парижу, иногда задевая случайных суетящихся жителей; по Парижу, освещенному золотыми лучами закатного солнца, где на ее лице играет свет и тень. Он безвозвратно влюблен в Маринетт Дюпен-Чен. Его принцесса, его любовь всей жизни… девушка, для которой он создан; девушка, с которой ему предназначено быть. Они — родственные души, и они оба знают это; каким-то образом звезды выровнялись в нужную позицию и дали ему возможность любить ее.

Every night, I'm dancing with your ghost…

Он наконец открывает глаза: его руки пусты, губы холодны, а на щеках следы собственных слез.