Последний камень

Растянувшись лицом вниз наполовину на земле, наполовину в луже, Артур думал о том, что даже грязь в этой части города кажется чище, чем там, где живет он. Вот взять например эту лужу. На улицах вокруг его дома асфальт разбит и растрескан, дождевая вода вперемешку с жижей из разодранных крысами мусорных мешков собирается в маленьких, но опасно глубоких ямах и выбоинах и стоит там по несколько дней, источая гнилостный смрад. Если случайно наступить в такую яму, придется потратиться на как минимум два комплекта газет, чтобы набить ими насквозь промокшие ботинки. А здесь дороги ровные, гладкие, и лужи растекаются широкие, мелкие, не несущие никакой угрозы для обуви. Должно быть, они высыхают в считанные часы. А еще в них так красиво отражается небо, что только и остается, что любоваться. В мутной воде на узеньких улочках его родного района отражается только тоскливая бедность, и лишний раз на эти лужи смотреть никому не захочется. Вообще-то ужасно глупо получилось. Спасаясь от пронзительного испуганного взгляда мальчика («брата, твоего брата», - навязчиво подсказывало беспокойное сердце, но Артур запретил себе думать об этом, по крайней мере до тех пор, пока не будет точно уверен), Артур бежал не разбирая дороги и в конце концов споткнулся на совершенно ровном месте и нелепо распластался по тротуару, плашмя, в лучших традициях клоунады. Он слишком много бегает в последнее время; наверное, на эту тему можно придумать какую-нибудь шутку, но в голову сейчас никакие шутки не лезут – только мысли о том, что небо в луже рядом с его щекой невероятно голубого цвета, куда ярче, чем оно есть на самом деле. Хорошо, что палочка с цветами не пострадала – она была очень дорога Артуру. Падая, он инстинктивно поднял руку вверх, чтобы не дай бог не испортить свой букетик. Если бы не это, Артур, возможно, не лежал бы сейчас посреди дороги с ободранным подбородком, но палочка была куда важнее, чем его лицо или наполовину вымокшая куртка. Он ужасно любил свою глупую волшебную палочку с цветами, она была забавной, веселой и очень нравилась детишкам. Тем более, что это был подарок, его подарок мальчику по имени Брюс Уэйн. И пусть Брюс не смог оставить его себе, все равно, теперь эта палочка уже не принадлежала Артуру, поэтому он не имел совершенно никакого права ее испортить. Ты едва не убил человека, Артур. Стоило бы подумать об этом. Определенно, именно об этом ему стоило бы думать, а вовсе не о кудрявых облаках в ярко-голубой луже и не о дурацкой цветочной палочке. Он только что чуть не убил человека, и не просто какого-то там никому ненужного человечишку вроде мистера Артура Флека, которого никто не хватится, нет – слугу самого Томаса Уэйна в его же собственном дворе, на глазах у ребенка, которому две минуты назад подарил свою проклятую палочку. Едва не задушил господина дворецкого руками с вот этой самой палочкой, и за что?.. За то, что он назвал его мать сумасшедшей? За то, что он намекнул, будто Артур ведет себя смехотворно? Веская причина, особенно для того, кто всю жизнь изо всех сил старается быть смешным. Ха-ха-ха, похоже на каламбур, стоит записать в журнал шуток – пригодится на следующем выступлении в «Пого». Он всего лишь неделю принимал урезанную дозу лекарств – чтобы растянуть подольше последние остатки – всего лишь одну неделю! А вот уже кидается на людей. О чем он только думал в тот момент, черт побери? Артур не помнил, о чем он думал. Ни о чем, наверное, просто в какой-то момент в нем не осталось ничего, кроме ярости. Ярость затопила его с головой, наполнила силой его нескладное тощее тело, и как будто уже кто-то другой, незнакомый, не Артур, душил напомаженного лакея мистера Уэйна костлявыми пальцами через прутья решетки. А потом ярость схлынула в мгновение ока, от нее не осталось и следа, стоило только ему заметить потрясенный взгляд ребенка. Ее место занял липкий ужас и отвращение к самому себе. Он не хотел пугать мальчика, он никогда никого не хотел пугать. Откуда взялась эта злоба, этот гнев, это не его, это никогда не принадлежало ему – заберите! Что, если дальше ему будет еще хуже? Ты сделал что-то неправильно, Артур. Артур поднялся, отряхнул колени, машинально отметив пару мелких прорех на правой штанине, оправил влажную куртку, провел рукой по волосам – цветочная палочка все еще зажата в ладони. Пришла запоздалая мысль, что ему некуда ее убрать: он ведь так и оставил свой пакет с барахлом возле уэйнова дома, бросился бежать, забыв обо всем на свете. Не то чтобы там было что-то особенно ценное, но… его журнал шуток и пара клоунских штучек, и письмо мамы. Так глупо. Он ведь и в самом деле надеялся, что мистер Уэйн – отец - с ним поговорит. В луже отражалось облако, похожее на котенка; Артур вытянул руку с букетом, чтобы казалось, будто котик прыгает за ним. Улыбнувшись, Артур поплелся назад. Нужно забрать свои вещи.

***

Пакет лежал на том же месте, нетронутый. Артур не спешил уходить. Не решаясь подойти к главным воротам, он осторожно заглядывал на территорию особняка из-за кустов, надеясь высмотреть темную макушку или бежевое пальто мальчика. Может быть, он снова выйдет поиграть. Артур хотел извиниться; ужасно, что их знакомство прервалось на такой жуткой ноте. Он смог остановиться только благодаря Брюсу. Дьявол, как же он виноват… Брюс выглядел таким серьезным и грустным, и он не испугался его. Разве богатых мальчиков не учат держаться подальше от таких, как Артур? О чем он думал, глядя на странного клоуна за своим забором? Что он подумал о нем потом, после того как… Артур нервно улыбнулся. Конечно, мальчик («твой брат, твой брат, твой…») подумал, что он псих. Все так думали, да и разве он не вел себя как псих? Он облажался по полной программе, он идиот и потерял контроль. Он все испортил, опять. Брюс никогда больше к нему не подойдет. Однако Артур продолжал упрямо стоять возле ограды до тех пор, пока вокруг его ног не образовалась целая гора окурков, пока небо не начало краснеть, а тени кустов становиться такими длинными, будто вознамерились поглотить Артура вместе со всем городом. Волшебная палочка скользнула в потрепанный бумажный пакет. Нужно поторопиться, если он хочет успеть на дешевую электричку. Когда Артур подходил к станции, в лужах не отражалось ничего, кроме черноты.

***

- Радость, это ты? - Да, мам, разве ты ждешь гостей? Пакет остался в коридоре. Артур прислонился к стене рядом с телевизором. Шло какое-то шоу про львов, но Артур не был уверен, что мать смотрела его. Она всегда переключала канал, когда начиналось какое-нибудь шоу про природу. Говорила, они наводят тоску. Мама подняла голову. На ее плечи была наброшена цветастая шаль; тонкая, как у птички, шея подрагивала, как будто Пенни подбирала слова, чтобы что-то сказать, а глаза ее казались совсем прозрачными. Как же она постарела… Он и не заметил. - Приходили полицейские, - произнесла, наконец, Пенни. – Я не открыла. Блядь. - Они хотели поговорить с тобой, Радость, - продолжала она тихо, неровно. - Сказали, придут завтра. Сказали, чтобы ты позвонил. Я им не открыла. Радость? Ты что-то натворил? Артуру пришлось сделать усилие, чтобы улыбка не сошла с его лица. Этого стоило ожидать, верно? - Все в порядке, мама. Наверное, это насчет убийств в метро. - Причем здесь ты? - Я ведь работаю клоуном. Наверное, они проверяют всех. Нужно было сказать «работал», но Артур так и не рассказал матери об увольнении. Как и о сокращении социальной программы. Она бы стала волноваться. Нужно ему поискать другую работу. Пенни улыбнулась одними губами, взгляд ее, до сих пор внимательный и цепкий, словно рассеялся, она перевела глаза на экран телевизора. - Ты проверил почту? Рука сама потянулась за сигаретой; Артур подавил порыв и заглушил нервный смешок, подбирающийся к горлу. - Ничего нет. - Томас ответит, - сказала она с небывалой уверенностью. – Он должен. - Тебе пора спать, мама, - мягко произнес Артур, отмечая про себя почти пустую тарелку на столике – значит, она поужинала. Курить хотелось невыносимо. Пенни почти ничего не весила, она будто таяла с каждым днем. Поддерживая ее за спину, Артур боялся, что хрупкие кости переломятся от одного неловкого нажатия его ладони. Казалось, что он мог бы обхватить плечо матери одной рукой – настолько она была худощава. Тонкая, как ветка, почти прозрачная, она смертельно уставала, сделав несколько десятков шагов. У нее никого не было, кроме сына. Полиция не должна ничего узнать. Артур погасил ночник. Свет телевизора немного проникал из соседней комнаты, то ярче, то тише; в этом полумраке голова Пенни словно сливалась с подушкой, растворялась, только глаза тускло блестели. - Радость, - услышал он слабый голос, - ты больше не сердишься? Артур улыбнулся, грустно, неловко, глядя в серую пустоту спальни. Разве можно сердиться на нее – такую? - Конечно нет, - ответил он. - Спокойной ночи, мама. - Артур… Он замер в дверях. - Где у нас хранятся фотографии? Я забыла, куда положила альбом. Нужно послать Томасу твою фотографию. Он должен видеть, каким красивым вырос его сын. Поищи, пожалуйста. - Хорошо. Конечно, я поищу. Спи, мама. Спи.

***

Сигарета тлела в безвольно опущенной руке. Артур прислонился лбом к оконному стеклу, едкий дым паршивого курева летел прямо ему в глаза, но это не имело никакого значения. Он чувствовал, как из глубины, неотвратимо, будто лавина или приливная волна, поднимается гул, все выше и выше к глотке, чтобы вырваться на волю мучительным лающим воплем. Затушив окурок о стекло, Артур поспешно схватил подушку с дивана - пестрая мамина шаль полетела в сторону, на пол, но у него не было времени позаботиться об этом. Ему стоит поторопиться, если он не хочет перебудить весь дом. Невпопад пришла мысль о том, что он забыл разобрать свой пакет в коридоре, да и штаны не помешало бы выстирать, он, наверное, похож на бродягу, а еще подбородок… Что за чушь. Запершись в ванной, стараясь как можно сильнее заглушить свои вопли, Артур корчился на унитазе, изо всех сил вжимая лицо в подушку, лежащую у него на коленях. Острые, костлявые, деформированные плечи его бешено содрогались под потной рубашкой – вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, в такт безумному, неукротимому хохоту, терзающему его легкие и рвущему горло. У Артура Флека никогда не было ни единой своей фотографии.