Отвергнутый

Айзек получил сегодня подарок от друзей. Он не понимал от кого именно, но был искренне рад его получить. Он развернул его на обеденном перерыве, и к большому удивлению и радости, обнаружил бережно упакованный кекс. И без проволочек сразу его надкусил. Первый укус сразу отразился острой болью, выпечка покатилась по полу, ускользая под стол. Что-то острое встало вертикально во рту, впившись в небо и глубоко ранив язык. Он раскрыл рот, кашица вывалилась наружу, за ней струйки крови. Дрожа, он пальцами вытащил конец лезвия сначала из неба, потом, с другой стороны. Язык запульсировал и немел, кровь не прекращалась, лезвие было откинуто на пол. Со сторон послышался смех. Детский, чистый и звонкий, звенящий в ушах роковой гогот. Очередная шутка. *** Лучи света заскользили по стенам, становясь тоньше, эфемерней, пока совсем не исчезли за подвальным люком. Грохот, с которым он закрылся еще долго стоял в ушах, мальчик не отрывал взгляда от этой дверцы, что будто разделила мир надвое. Сырая комната, пахло плесенью, по полу мерно и неспешно расползались маленькие черви, жуки и другие неприглядные насекомые, что стали заметны лишь спустя время. Это было их убежище, темное, умиротворенное, неизменное. Его было страшно и неприятно нарушать. С потолка стекла капля воды и одарила своим холодом плечо мальчика. Он вздрогнул от страха, все его тело ныло, в горле было солено от проглоченных соплей и слез. Слезы время от времени вновь подступали к глазам, и он тихо поскуливал, перебирая босыми, уставшими ногами. И так было потрачено много времени, под люком он крайне долго ждал чего-то. То ли того, что проснется, то ли того, что люк откроется и в него заглянет не сумасшедшая женщина, что пыталась прикончить своего сына. А кто-то другой. Было решено идти дальше. Куда бы путь не вел, это движение вперед. В те моменты, когда ты идешь, становится маловажным, есть ли точка назначения, чувствуя прогресс, тревога тихонько, очень неуверенно, но постепенно спадает. А дорог было много, и места тоже. Айзек вошел в новую комнату, она отличалась от пары других, что были пройдены ранее. В этой совершенно не было видно ничего, дальше собственного носа. Послышался шорох и шаги, потом ближе, пока нечто с гортанным рычанием не ринулось вперед, готовое терзать. Мальчик вжался в угол комнаты, от страха забывшись и не отбежав в сторону, когда его настигли, и закричал от ужаса. Нечто было похоже на него самого. Те же глаза, тело, лицо, только измазанное кровью, лишенное дара говорить и зловеще оскалившееся. Замерев в немом крике ужаса, Айзек ощутил, как кожу с плеча сдирают зубы, изголодавшийся рот ходит ходуном, готовый сожрать всю его плоть до единого куска материи. Его трясет как в припадке, а из глаз катятся слезы, они разливаются по грязным щекам, стекая ниже. Чудовище вопит, когда они попадают на его тело, этой секундной слабости хватает, чтобы Айзек лихорадочно перебирая конечностями, вылез из своей ловушки, добежал до двери и выйдя за нее, еще долго приходил в себя. Нежную кожу ног окатила волна позора. Смрадный запах разлетелся по комнате, и нечем было его устранить или перебить. Минуту спустя он увидел, что поранил свои ступни, которые слегка кровоточили, ходить стало неудобно. С опаской он открыл дверь напротив. Она была полупустой, немного забитой булыжниками и с небольшим сундучком у стенки. Не сумев перебороть любопытство, он открыл его, но не нашел ничего интересного, кроме как потускневшей от времени монетки, один цент, и пилюли. Взяв это просто так, скорее, как счастливый предмет, он нашел стоящим себя перед золотой дверью. Она сверкала, будто кто-то не так давно вычистил ее до блеска. Толкнув ее, обнаружилось, что не заперто. За ней лежал одинокий булыжник, чуть ли не посередине, а на нем уже что-то находилось. Айзек понял, что это, только подойдя вплотную. Маска. Темная, лакированная, с небольшим отблеском. Большие прорези для глаз, и прорезь для рта, формирующую то ли пугающую, то ли кричащую от испуга форму. Надеть ее было привлекательной мыслью, и Айзек, будучи падким и любопытным, сделал это незамедлительно. Не произошло ровным счетом ничего, если говорить о осязаемом. Но перемены произошли в самом мальчике. Она отделила его от этого пугающего мира, будто кусок пластика мог защитить от ранений, страха, всего чего угодно. Решительность пробрала его. Он ринулся вперед, уже окрыленный, но на пути вновь встала незнакомого вида дверь. На этот раз сразу можно было понять, что она таит за собой нечто ужасное. «Вперед, вперед, вперед» — стучало в висках, но ватные ноги заставляли остаться на месте. Надо было успокоиться и раскалывалась голова. Когда болело и становилось плохо, надо принимать таблетки. Айзек знал это и проглотив пилюлю, с ужасом заметил, что боль не стихла, а слезы его лились с новой силой, все больше, что, подставив ладони, он мог бы их довольно быстро заполнить. Руки затряслись. По полу копошились огромные черви. Ростом с Айзека, а по своей длине гигантские. Они хаотично ползали по комнате, раскрывая мерзкие рты, потом испражнялись прямо под себя, с гадливой вонью, и нападали на все подряд. Дверь назад не отворилась. Замерев, задержав дыхание и с раскрывшимися от ужаса глазами, он все же напал первым. Известным ему способом. В надежде он набрал в ладонь слез, выплеснул на спину одного из червей, и увидев, как тот стал изворачиваться от боли, продолжил. Легче всего было встать почти вплотную, чтобы слезы сами лились на чудовище, но для этого пришлось перебороть свою трусость который раз за последнее время. И, о чудо, оно прекратило шевелиться. Мальчик уже без страха провернул тоже самое с вторым, и обходя трупы, услышал звук. Пугающий, но не опасный. Выбор встал между двумя проходами. Красной, будто из живой материи, дыры в полу и темным проходом сбоку. Второй вариант выглядел безопасней. Обнаружить статую Сатаны было необычно и пугающе. Мать много твердила, какое это зло. Демоны, сам Сатана, преисподняя. А еще она видела нечто подобное в самом мальчике. Так что все встало на свои места. Айзек, будто прозревший, уставился на статую. Он здесь за свои прегрешения. Теперь он будет блуждать в аду, терзаемый мучениями, как и все грешники. Неуместная, грустная улыбка скользнула по юному лицу, сокрытому маской. Два помоста. На одном — орудие маминой кары, на другом — лучший, и, пожалуй, единственный его друг. Мертв. Он отирает руки о бока, и бессильно упав на колени, обнимает окоченевший от смерти трупик своего кота. Нежно, полюбовно стряхивает с него паутинку и пыль, еще раз огладив ладонью по голове, и без раздумий хватает нож. Сердце пропускает пару ударов и сжимает от боли, но становится легче. Шагает в дыру он уже спокойно, без страха. Те же комнаты. Вот только теперь все силиться сожрать, раздавить, догнать и разорвать на куски. Айзек не умел драться, и убегать тоже. Всегда оставаясь пассивной грушей для битья, он не знал, что такое дать отпор. Мамочка придет и разберется, а пока будь, что будет. Но сейчас все не так. Один удар, два, три…сотня. Шприцы, пилюли, монетки, ключики. Так много хлама порой можно было найти. Вот только почти везде были враги. В одной из комнат, он нашел мальчика. Он не был похож на Айзека. Слишком безобразен, хотя и трясся, плача, будто он сам. Он не нападал, но из его плоти вылезали пауки, прям из-под кожи. От такого подступила тошнота, и пришлось поскорей зарезать обезображенного, чтоб не оставаться тут подолгу. Но он напугал меньше, чем трупы, повешенные под потолком. Они не представляли опасности, но сам их вид, и то, что кто-то наложил на себя руки, в таком гадком месте, не радовал. Закрались преступные мысли, сделал бы он так сам в отчаянье. Все эти существа, обезображенные, обозленные, пугающие, они казались противоестественными. Если это и есть демоны, то Мамочка была права, это зло. Жаль, что она не поняла, что Айзек им не является. Раз они на него нападают, то он не такой, верно? Он утешал себя этими мыслями, постепенно впадая в гнев. То ко всему вокруг, то к глупой матери, то к самому себе. Даже не заметил шипов, вписавшись в них, упав на корявые штыки и проткнув себе ногу чуть ли не кости. От боли он кричал пуще прежнего и даже выронил из рук драгоценного Гаппи. Пока он бессильно вынимал ногу, как раненный зверек, комната наполнилась светом. Айзек поднял свой взгляд, боясь шевельнуться или даже вздохнуть. Прекрасный, невероятно красивый ангел парил в воздухе. Он расправил крылья, вытянулся во весь рост, искрясь от света, излучая его будто изнутри. Никогда мальчишке не доводилось видеть нечто подобное. Люди не врали, описывая их удивительными и бесподобными. Смущало лишь отсутствие лица. Его правда нет, или Айзеку не дано видеть лица подобного? Он протянул тоненькую ручку, вопрошая и ища помощи. Ему виделось это чудесным спасением, отпущением грехов, ровно до того момента, пока ангел не метнул луч и тело не пронзила острая, невыносимая боль, что аж зубы заскрипели. Ни в чем нет спасенья. Нет друзей, есть только враги. Все причиняет боль. Айзек раскрыл глаза. Он умер. Только что, сам ангел низверг кару за его прегрешения. Значит, он все же богопротивный выродок, каким его считала мать. Это далось нелегко. Но все же, вот он тут, жив. Очнулся перед комнатой с мерзкими кривыми шипами на полу. В его руках милый и добрый Гаппи, что подванивает, но не становится от этого хуже. Айзек в глубине души думал, что это любимый котик защищает его. Так что больше полагаться на ангела он не станет. Пусть даже сам Бог почудиться ему в этих нескончаемых комнатах, он нападет первым. Ран на ноге не было, идти было легко. В очередной комнате, с повешенными под потолком, на полу валялось множество предметов, а также небольшой, весь в заплатках рюкзачок, он свалил туда накопленное тяжело добытое добро, довольный новой находкой и побрел в глубь. Слегка потертая, но все же ухоженного вида книжонка вызывала совершенно противоречивые чувства. Первым порывом было разорвать ее в клочья и не видеть никогда более. Но он оставил ее. И даже неоднократно открывал на случайной странице, прочитывал немного. «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны. Но как они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся, — то и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела. Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, Который благословен вовеки, аминь». Наперсточник сидел на полу и зазывающе указывал на стаканчики перед ним. Айзек не торопился к нему подходить, а когда подошел, медлил с тем, чтоб дать монетку, он боялся проиграть. — Где выход? — неуверенно спросил он, наперсточник упорно продолжал возиться с стаканчиками, хотя мальчику в один момент показалось, что тот пожал плечами. Начал с одной монеты, удвоил выигрыш. А дальше череда неудач. Одна за другой монетки уходили в никуда, хотя мальчик и силился уследить за траекторией. «Это обман» — пульсировало в голове, и когда он спустил почти все монеты, то от горькой обиды набросила на наперсточника с ножом. Тот смотрел незаинтересованным взглядом. Будто кукла. Айзек одернул себя, и с остервенением хлопнув дверью, шел дальше. Идти вглубь и надеяться выйти из сетей паутины, но что оставалось. Когда он было решил, что ничего его не удивит, он встретил ее. Не в привычном виде. Изуродованная, разгневанная, гигантская. Наверное, такой запомнилась она Айзеку, когда нападала на него, такой и предстала. Порочная дева, не такая какая должна быть мать. Мальчик любил свою родительницу, искренне, и никогда в его сердце не закрадывалось сомнений, а сейчас, с горечью разочарования, он был вынужден спасаться от мерзкого воплощения матери вновь. В Библии этот образ теплый, правильный. Он всепонимающий и безгранично любящий, а представшее пред ним нечто — ни что иное как уродство. Не святая дева, а адская тварь. Он швырнул такую любимую ею книгу в нее же. Существо взревело и убежало прочь. Мальчик был собой горд. «Утроба» — так он прозвал это место. Место из горячей зловонной плоти, кишела монстрами, пугала сильней, да и являлось намного более омерзительным местом, что встречались до этого. Айзек буквально бежал из этого места, в собор. Витражи, окна под потолок, тут светло и чисто, можно было бы даже успокоиться, но разве в этой суете получилось бы. Отсюда он бежал тоже, боясь того, что будет после. Он сам, но с ангельскими крыльями. Хотелось усмехнуться такой нелепости, но Айзек, казалось, физически уже не мог издать подобный звук. *** Дверь поддалась, он выронил из рук маленький ключик и заглянул внутрь круглыми от ужаса глазами. На полу раскинулась пентаграмма, будто залитая кровью. Этот символ уже кричал о не дружелюбности и опасности нахождения в этой комнате, а Айзек все равно зашел. Потому что должен был. Ничего больше не оставалось. Нет иных путей, и не появятся. Перехватило дыхание и подкосились ноги. Два огромных красных глаза сияли во тьме, и чуть погодя, в тусклом свете можно было разглядеть саму морду. Козлиная, черная, искаженная от злобы на уродливом лице. Огромные рога скребли потолок, сам он выглядывал из бездны, скалясь и адским смехом приветствуя мальчика. Он пытался удержать нож в неподатливых пальцах, что сейчас будто окаменели. Разум силился удержать его в сознании, но ощущение страха сводило с ума. Казалось, сердце остановится от ужаса, он часто дышал, пытаясь не задохнуться. Сатана протянул руку. «Раздавит» — кричало на грани, где-то там, далеко в мозгу. Но рука опустилась рядом и одним пальцем зловещее существо огладило мальчишку по голове. Айзек обомлел, его продолжали нежно оглаживать, как любимого ребенка. Немного неуклюже, но с непомерной заботой, которую он казалось, никогда не ощущал. Слезы прекратили течь. Дрожь отпустила и стоял он уже уверенно. Теплота заполнила сердце, тело, душу, хотелось рассмеяться или закричать оттого, что вот, наконец он не скован. Айзек видит путь, так ясно и четко, как никогда не мог и не видел в жизни до сего момента. Ликование. Женщина выключила телевизор, устало сползла с кресла, надев теплые тапочки и побрела в гостиную, откуда доносился неприятный запах. Видимо сын от обиды наказания вновь напакостил. С этими мыслями она вошла в комнату и выронила из рук книгу, с которой не расставалась ни на минуту. Айзек, молча, без криков лежал в зажженном камине, обняв колени и повернувшись к стенке. Ей понадобилось секунд десять, чтобы понять, что происходит. Заунывный безудержный крик разрезал тихий, обыденный вечер. Она правда пыталась спасти его, но кожа на нем пузырилась, лопалась, выпуская наружу кровавое месиво. Айзек был мертв.