Часть 1
4 ноября 2019 г. в 00:03
Темнота окружает Петра: он не может разглядеть даже свои руки, лишь лица, знакомые и не очень, что всполохами вырываются из густого, липкого мрака. Лица — тяжёлые белые маски, напрочь лишённые эмоций — только уродливо изогнутые месяцы-улыбки. Лица смеются гадко и хрипло. Смеются над ним, Петром. Слабый, жалкий, никчёмный. Никто и звать никак. Пётр не Петер, а Российская империя не маленькая, но такая родная Голштиния и даже не гордая Швеция. Это так… Большая, холодная и совсем чужая страна. Пётр не хотел бы ею править.
— Ты и не будешь. — Голоса шипят и гогочут, на лицо попадает слюна, заставляя брезгливо морщиться. — Екатерина будет, а ты нет. Ты никто. Никто!
Убежать бы, да ноги словно прикованы к темноте. А может, и ног вовсе нет. А может, и есть. Запутался, запутался, запутался! Вокруг нет ничего, только эти лица, эти голоса… Пётр пытается закрыться от них, спрятать лицо в ладонях, заткнуть уши, но невидимые страхи обступают его, прижимаются всё теснее. Ещё чуть-чуть, и они вовсе задушат Петра, сжавшегося до маленького комочка, такого же тёмного, как и всё вокруг.
— Екатерина будет править. Она будет великой. А ты никто.
Никто. Жалкое и одинокое никто.
Никто никому не нужен.
Никто не любят. Никто не жалеют.
Пётр просыпается, давясь рыданиями и дрожа. Его зовут Карл Пете… Нет, его зовут Пётр Фёдорович. Он наследник престола Российской империи. И почему-то он был вынужден жить в вечном страхе за себя, свою безопасность, а вечный надзор тётушки… Он лишь сильнее пугает.
Кое-как накинув халат, Пётр едва не выбегает из покоев. Он боится оставаться один — с Екатериной они уже давно (казалось, что даже всегда) живут едва ли не на разных концах дворца. Того самого, что по ночам превращается в чудовище, хищника, что охотится на бодрствующих жертв. Того самого, что ненавидит Петра и хочет убить. Все хотят его убить. А он… Он просто хочет домой, хочет туда, где был бы в безопасности.
Двери в покои Екатерины кажутся ещё страшнее, чем весь замок. Они горделиво возвышаются, как будто и вовсе нависают, и перед ними Пётр чувствует себя совсем жалким. Ничтожно маленьким. Кажется, только рискни постучать — тут же лишишься руки. Но оставаться в пустом и промёрзшем коридоре было куда страшнее, и Пётр решается тихо-тихо постучать.
— Фике? Фике, ты спишь? — Ответа нет, но Пётр знает наверняка: Екатерина, уже давно и не Фике вовсе, не спит. Он слышит шаги, шуршание ткани. — Пожалуйста, мне страшно…
Ответа всё также нет и не будет. Пётр привык: после нескольких таких визитов Екатерина начала запираться. Хотя… Это и неудивительно. Кто захочет терпеть… Терпеть… Терпеть никого. Пётр вздрагивает, вновь стучит, ещё неувереннее, чем прежде, прислоняется щекой к двери.
— Пожалуйста, — одними губами шепчет он.
Пётр забивается в угол, как испуганный ребёнок. Дрожит и прячет лицо, уткнувшись лбом в колени. Кажется, что тени тянут к нему свои руки, играют с растрёпанными волосами, пытаются схватить за горло и задушить. Прямо тут, в углу… Всё равно никто не найдёт.
А в покоях Екатерины слышатся шаги, как будто она ходит из стороны в сторону, из стороны в сторону. Монотонное цоканье обуви усыпляет, и Пётр не замечает, как проваливается в сон, тяжёлый и беспокойный. Он жалобно всхлипывает, хочет проснуться, но тени тянут его на дно, тянут за собой во тьму. Это страшно. Это мучительно больно.
— Петенька… Мой бедный мальчик… — Сквозь беспокойную, почти лихорадочную дремоту ему слышится родной, но такой далёкий голос. Кто-то касается губами лба, провёл по волосам.
— Мама, не уходи… — тихо всхлипывает Пётр, пытаясь удержать ускользающий образ, что он видел на портретах. — Я боюсь.
— Чего ты боишься? — мягко спрашивает склонившаяся над ним Екатерина.
— Темноты боюсь. Этой… Глухой… — сбивчиво объясняет он. — Знаешь, там маски, там голоса. А я один… А их много… Душит…
— Пойдём, пойдём. У меня в покоях горят свечи.
У Екатерины и правда горят свечи, горят тихо и немного печально. Но Петру здесь нравится больше, чем в длинном тёмном коридоре, по которому мелькают тени, чем в своих оставшихся покоях, где по углам прячутся всё те же самые… Тени, замирая и готовясь наброситься на спящего Петра. А у Екатерины нет темноты, есть полумрак. Полумрак — это хорошо. Не так страшно, не так глубоко.
— Тебе здесь хорошо? — Екатерина заботливо укладывает Петра в постель, проводит на спутавшимся волосам.
— Д-да.
Пётр, не привыкший к таким прикосновениям, ластится, цепляется за руки, как маленький ребёнок, и тогда Екатерина ложится к нему, позволяет прижаться к себе. Она перебирает его волосы, тихо напевает какую-то немецкую колыбельную, и прежде чем провалиться в сон, Пётр слышит мягкое:
— Спи, Петенька.
— Спи вечным сном, Петенька, пока она будет править, — зашипели под кроватью тени, но Пётр их уже не услышал.