До рассвета

Он в спешке протянул мне пистолет, а еще через секунду – запасной магазин. Я растерянно уставился на все это, как будто не понимая, в чем назначение этих вещей. Точнее, их назначение я понимал прекрасно. Эти вещи убивали людей – так, как только что, например, убили мою мать. Это совершил не отец, конечно же. Пистолет принадлежал другому человеку, но теперь разницы не было, и я держал в руках вещь, которая где-то десять минут назад лишила мою мать жизни. Я бы еще долго таращился на этот черный тяжелый предмет, но отец грубовато толкнул меня в плечо. - Не спать. Не спать, слышишь? На тебе - сестра. Слушай меня. Внимательно слушай! Он требовательно посмотрел мне в глаза, силой заставив меня встретить свой взгляд. - Я… я слушаю… - Идите быстро, но не бегите. Тормозить тоже нельзя. Не оглядываетесь, не переговариваетесь. Если заметили, что за вами погнались – бегите, а ты – стреляй. Стреляй безо всяких раздумываний, ты понял меня, потому что в противном случае они пристрелят тебя и твою сестру. - Я не… стой… Он продолжал, даже не слушая меня – только, зажмурившись, помахал головой, как будто отгоняя назойливого комара. - Не садитесь ни на какой транспорт. Идите пешком. Как можно меньше останавливайтесь. Если придется – значит, в темноте, в переулках, и не больше, чем на две минуты! Доходите до восточного парка, а потом – в наше тайное место. Там есть гараж, в который я тебя практически не пускал… Откуда-то спереди, из-за стенки, за которой мы прятались, раздался шум и глухие ругательства. Отец похолодел, взял меня за шиворот и отволок еще глубже, стараясь не обрушить какой-то сваленный здесь в груду хлам. Пару раз оглянувшись, отец продолжил инструкцию, но уже практически не издавая никаких звуков – я понимал его чисто инстинктивно, на каком-то телепатическом уровне, по движению обветренных губ. -…там гараж. Возьми эти ключи, - он протянул мне связку, сильно сжимая ее в кулаке, чтобы не звенела, - вот этот – с зеленой наклейкой, от гаража. Там машина, а в машине найдешь деньги и все прочее. Вот этот ключ – от машины. Вы уедете из города и больше никогда, никогда сюда не вернетесь, и даже не думайте об этом… - Стой! – зашипел я, обретя способность соображать более-менее трезво. – Я не понял, почему… ты… - Ужасная мысль молнией сверкнула в моей голове, и у меня перед глазами снова потемнело. До меня дошло, наконец, почему он тратит время на мой инструктаж. - …Ты не пойдешь с нами? Отец через силу улыбнулся сжатыми в тонкую линию губами. Он был бледен, глаза – влажные, под носом – капельки пота. Он быстро провел рукой по моим волосам, а потом поцеловал мою сестру, которая не могла вымолвить ни слова – она просто смотрела в одну точку, она даже не понимала, что сейчас, следом за матерью, мы потеряем и отца. - Нет, - сказал я. – Нет, слышишь меня? Я без тебя не пойду. - Я все сказал, - глухо промолвил отец, едва унимая дрожь. – Всё, хорошие мои. Всё. Папа останется здесь, папа убьет как можно больше этих тварей, папа постарается продержаться до рассвета. А теперь – вон отсюда. Я надеюсь на тебя, сын. Береги Надюшу, я умоляю тебя, я бы и на колени встал… береги Надюшу. Не оглядывайтесь. И… Я уже понял, что всё, всё, всё, и мне не переубедить его, не взять за шкирку, как он только что хватал меня, не вытащить насилу на улицу через черный ход; что он останется здесь, среди старых швабр, ведер и прогнивших досок; и что, подобно загнанному в ловушку волку, он будет стрелять в них, а когда закончатся патроны – он возьмет кусок доски, а когда его выбьют у него из рук – он будет рвать их зубами. Мое тело уже поняло это, и оно двигалось ближе к черному ходу, дрожащие руки уже открывали тяжелую дверцу, но моя душа отказывалась принять это. Я не мог отвести от папы взгляда. Он тоже смотрел на меня во все глаза, почти плакал, но я знал, что он не заплачет, пока мы не скроемся за дверью – знал это также, как тот факт, что он не уйдет отсюда. Он коротко кивнул, и я услышал фразу, которая, несомненно, продержится со мной до самых седых волос и больных костей, если я выживу сегодня и завтра: - Продержитесь до рассвета. Тогда выживете. Я до крови закусил губу, чтобы, не дай Бог, не разрыдаться прямо здесь, немедленно, в голос, как маленький ребенок – иначе они услышали бы и убили нас всех. - Идите. Мои руки открыли дверь черного хода и прижали к себе Надюшу. Бедром я чувствовал тяжелую черную смерть, заткнутую за пояс брюк. Мои глаза оторвались наконец от укрытого тенью силуэта отца – большого и сгорбленного. Я так ничего и не смог сказать ему больше; мой мозг отключился, оставив управление инстинктам. - Идите… - до меня донесся срывающийся шепот. Не отпуская Надюшу, я, пригнувшись, полз по грязной и мокрой от вчерашнего дождя траве, сквозь кусты. Рукой придержал едва не вывалившийся пистолет. Я все еще дрожал, а в моих ушах стоял этот глухой, почти рыдающий шепот отца: «Идите…».