Momentum

      — Дамы и господа, будьте осторожны, поезд N прибывает к третьей платформе!       — Мама! Мама, смотри, там паровоз!       — Боже мой, София, держись подальше от края платформы!       — Пожалуйста, пропустите! Извините ради Бога, мы опаздываем на посадку!       Бенволио прикрывает уставшие глаза, которые с каждым мгновеньем, как ему казалось, всё больше превращались в два тлеющих уголька, в которые к тому же ещё и насыпали песку. Его слегка покачивает, ибо тот поезд, с которого он неловко сошёл всего лишь несколько минут назад, не располагал к комфортным поездкам, скорее напротив — выявлял среди пассажиров самых стойких к размашистым качкам из стороны в сторону. Сплетение шума движения массивных колёс и звуков доносящихся со всех сторон голосов, из-за ядовитого звучания которых в воображении Бенволио рисуются самые гротескные картины с участием самых нелицеприятных мистических существ, похожих на те, что он видел по обыденности в книгах со страшными историями, от вида которых он зачастую не мог уснуть долгими ночами, тут же окружает его плотным облаком. Именно такими крикливыми и пугающими представлялись чудовища из книги няни маленькому Бенволио, столь же ярая какофония звуков окружила его и в сию минуту. Кажется, в одно мгновенье чей-то тяжёлый чемодан весьма ощутимо бьёт его по коленям, а в следующий миг его чуть было не сбивают с ног грубым окриком, растворившемся среди сотни ему подобных, и довольно сильным толчком в грудь. Бенволио непонимающе оборачивается, двигаясь медленно, словно в страшном сне, от которого он никогда не сможет сбежать, а после неуклюже отходит в сторону, слыша за спиной недовольные негромкие выпады, смысл которых испарился для самих их исполнителей в тот же миг. Бенволио в ответ лишь посильнее зарывается носом в большой оранжевый полосатый шарф, завязанный на французский манер, скорее по привычке, чем по необходимости спрятаться от жалящих его метких пчёл, в коих превращались грубо брошенные заслуженные каждым его шагом обвинения. Резкое похолодание в совершенно чужом для него городе также не располагало к благополучному распутыванию узла из ядовитых змей, в которых превратились сплетения самых горьких чувств, не дающих ему покоя на протяжение нескольких месяцев…       …И Бенволио знает, что самый первый росток пустил свои крохотные щупальца в его разрушенный мир ещё тогда — стоило ему только опуститься на колени в чужой комнате, что в один лишь миг превратилась в фамильный склеп. Подобные ему ростки продолжали опутывать его бешено стучащее сердце, когда юноша осторожно касался пальцем слишком холодного и бледного лба брата, зарывался всей ладонью в слишком тёплые в противовес этому волосы, проводил дрожащими губами по чужой худой щеке, оставляя на ней собственные слёзы. Первые крепкие их сети окончательно опутали его сердце, стоило только Бенволио удариться головой об острый угол стола, не удержавшись на ногах после первой в его жизни пощёчины от дяди.       Крохотный шрам над левым глазом предательски заболел, точно издевательски напоминая о том совсем недавнем злосчастном дне, а Бенволио беспомощно обнял себя руками, в жалкой попытке согреться хотя бы снаружи, продолжая уверенно шагать куда-то туда, где столь давящая на него толпа хоть немного рассеется, а гудящий шум многочисленных поездов не будет больше разрывать его слух. Он чувствует, как длинные полы чёрного пальто хлопают его по ногам, то и дело цепляясь за столбы и чужие сумки. Плотная бархатная ткань тут же покрывается тяжёлой пылью, однако Бенволио не пытается очистить её, лишь посильнее пряча в шарфе покрасневшие от колючего мороза ладони, впрочем, холодные капельки растаявшего льда, коим покрываются кончики его отросших волос из-за слишком горячего дыхания, падая на них, жалят онемевшую кожу не хуже тысячи иголок. Бенволио вздрагивает и ускоряет шаг, желая как можно быстрее наконец-то уйти от холода, не только сковывающего его изнеможенное тело, но и застудившего всю его душу.       Бенволио мог с уверенностью поклясться, что тот странный человек вырос перед ним буквально из-под земли и лишь какое-то чудо позволило юноше не сбить того с ног. Замерев, точно вкопанный (и получив при этом ещё несколько толчков локтями прохожих, спешащих на посадку), он неловко вжал голову в плечи, неуверенно заламывая руки, а стоящий слишком близко человек в длинном старом кожаном пальто и форменной фуражке вокзального служащего продолжал смотреть на внезапно появившегося юношу с непроницаемой холодностью. Со стороны, пронеслось в голове Бенволио, это наверняка выглядело нелепо и довольно странно — двое случайных прохожих застыли друг напротив друга среди беснующейся в спешке толпы! — однако он не мог даже пошевелиться от внезапно сковавшего его неожиданного глубокого ужаса, что внезапно забрал его в свои объятия.       — Берегитесь высоких платформ, — низким грудным голосом, подобно затаившейся змее, протянул человек и его глаза-льдинки точно иглы впились в растерявшегося Бенволио, — И не оставляйте свои вещи без присмотра.       Обернувшись, Бенволио и впрямь заметил лежащий в шаге от него небольшой помятый грязный конверт, который он тут же без труда узнал. Не мог не узнать после бесконечных бессонных ночей, наполненных жгучей ненавистью и осознанием собственного бессилия. А мелкие витиеватые строки, давно выведенные рукой ныне покойного отца Лоренцо, точно смеялись над ним в этом душном сумраке, напоминая о самой большой ошибке в его жизни. Внезапно Бенволио настигло жгучее желание оставить злосчастный конверт на его погибель под сотнями спешащих ног, однако странный человек в форме всё ещё продолжал буравить его своим поистине нечеловеческим взглядом, поэтому Бенволио поднял дрожащими пальцами конверт с земли и не глядя сунул его в карман, продолжая шагать прочь от суеты, чужих взглядов, жизни.       Если на сей раз он ничего не спутал (впрочем, Бенволио слабо верил в это, ибо ошибки, похоже, всегда сопровождали его с самого его рождения), последний поезд прибудет с минуты на минуту. Однако Бенволио был уверен в том, что эти минуты окажутся самыми долгими в его жизни. Снова втянув в ставшие слишком тесными лёгкие обжигающий морозный воздух, отдающий привкусом дорожной пыли, машинного масла и тяжелого металла, Бенволио с неожиданным неприятным уколом где-то внутри думает о том, что, кажется, не было в его жизни этих последних двух месяцев, окончательно уничтоженных его надломленный разум. Иначе как объяснить тот факт, что, даже тогда, стоя на коленях над смертным ложем брата, Бенволио мысленно уже переживал этот настоящий момент, наполненный лишь горечью, душным морозным воздухом чужого города, наполненным озлобленными на него людьми и твёрдым ощущением чего-то огромного и смертоносного, что не пощадит его своей безжалостной тяжестью. Прогнав столь неприятное чувство дежавю, Бенволио прибавил шагу, скрываясь в тени возвышающихся над ним грозных паровозов. Он уже успел забыть о неприятной встрече, уверенно шагая в сторону последнего перрона, однако, стоя у самого края платформы, Бенволио снова почувствовал на своей спине чужой взгляд. Зловещий образ человека в форме возник перед его глазами ещё до того, как Бенволио медленно повернул голову назад. Так и есть — странный человек стоял точно в шаге от него, хотя Бенволио мог поклясться, что всё это время не слышал за своей спиной чужих тяжёлых шагов!       Утешая себя тем, что наверняка шёл слишком быстро, чересчур торопясь к своей цели, потому весь мир на мгновенье потерял для него все звуки, Бенволио растянул губы в нервной усмешке, лишь для того, чтобы хоть немного сгладить неловкость ситуации. Заледеневшие от холода и стянутой кожи губы подчинились с трудом. Уже начиная раздражаться на самого себя, этого пугающего его молчаливого человека, на весь мир, что оказался к нему столь нелюбезен, Бенволио снова порывисто отвернулся, ожидая, что человек уйдёт сам. Однако тот продолжал безмолвно наблюдать за ним, склонив голову в сторону, будто рассматривал не самую выдающуюся картину на художественной выставке. И от этого взгляда, замеченного им самым краем зрения, Бенволио стало совсем уж не по себе. Впрочем, ещё до того, как он успел обернуться снова, человек лениво шагнул вперед, оказываясь по правую сторону от него. Теперь он больше не буравил взглядом Бенволио, а напротив, смотрел куда-то вдаль. Прежде чем Бенволио смог подать голос, человек неторопливо запустил руку в нагрудный карман и достал оттуда несколько помятый небольшой листок, небрежно протянув его Бенволио.       — Берегитесь. Обратного билета не будет, — чужой негромкий голос зловеще прошелестел над ухом Бенволио. Тот поднял на говорившего затуманенный взгляд.       — Берегите себя, — снова повторил человек в форме, опуская листок в расслабленную ладонь Бенволио.       Бенволио, впрочем, не сразу взял его из чужой руки. Тот и вправду оказался посадочным билетом на последний поезд. Задумчиво проводя большим пальцем по витиеватым рельефным украшениям на уголках билета, Бенволио неожиданно подумал о том, что он точно не покупал билета по прибытию на вокзал, однако ошибки быть не могло, ибо на грубой жёлтой бумаге чёрными чернилами аккуратным строгим почерком было чётко выведено его имя.       Человек точно ожидал тут же последовавшего растерянного взгляда Бенволио, ибо заговорил прежде, чем тот успел вдохнуть воздуха в ноющую грудь.       — Есть предел, молодой человек, — как бы между прочим заметил он, словно говорил о погоде, снова не глядя в лицо Бенволио, — А вы уже отыскали свой?       Бенволио никак не мог объяснить себе, почему каждая чужая метко брошенная фраза вызывает в его сердце неподдельный ужас, поэтому он лишь нервно сглотнул, снова глядя прямо перед собой и бездумно сминая в руке будто обжигающий его билет. Вдалеке послышался первый раскат паровозного гудка.       — Эти поезда… — неожиданно сорвалось с губ Бенволио и тот неловко обернулся на стоящего чуть позади него человека, в надежде, что тот не расслышал его. Впрочем, незнакомец лишь легко кивнул, глядя куда-то вдаль.       — Будьте уверены, на сей раз они едут лишь туда, куда нужно вам…  — чужой медленный гипнотический голос точно возбуждал снова всю какофонию горечи и тёмной ненависти на самого себя, что Бенволио так отчаянно пытался подавлять. Словно проворная коварная шестерёнка, застрявшая в и без того неладном механизме, в мимолётное мгновенье разрушила его окончательно, заставляя громоздкую, но шаткую и ненадёжную конструкцию осыпаться, подобно сухому песочному замку. Чужой голос, разливающийся в столь простые для постороннего слуха слова, ломают Бенволио не хуже ежедневных пощёчин, получаемых им дома, и он сам не может объяснить себе, почему его так пугает этот зловещий человек с холодным вежливым лицом и тяжёлым безжизненным взглядом.       Если только он не пришёл из глубин его самых потаённых кошмаров.       Бенволио вздрогнул, обернувшись в сторону внезапно донесшегося до него боя часов. На какой-то миг им овладела холодная липкая паника — неужели опоздал? Однако часы и впрямь били ровно три — согласно последнему расписанию, в это самое время отправлялся последний на сегодня поезд. Бенволио глубоко вздохнул, чувствуя, как горло сдавило из-за поистине ледяного воздуха, который без устали ловили его потрескавшиеся губы, расправив руки, точно крылья. Словно поломанный механизм на какой-то мимолётный миг пришёл в давно потерянную для него норму, щёлкнув своими поржавевшими от тяжести суставами, чтобы в следующий миг сломаться окончательно. Впервые за долгое мучительное время Бенволио так легко дышать.       — Не ходите по путям, молодой человек, — за столь короткий — удивительный! — миг представления своего совсем близкого освобождения Бенволио уже успел опять позабыть о неожиданном незнакомце, так что не заставившая себя ждать его новая реплика, будто перевернула и без того сломленный мирок, чьи крошечные обломки уже давно впились в сердце Бенволио. Поймав его испуганный взгляд, незнакомец тихо хмыкнул, впервые проявив нечто, похожее на змеиную улыбку, — И с ума тоже не сходите.       Новый взгляд — Бенволио чувствует, что что-то невыносимо давит ему на шею. Словно миг высшего и так тщетно искомого им счастья оказался безжалостно раздавлен, заставляя его открыть глаза на весь беспросветный мрак его нынешнего положения. Пытается немного ослабить шарф, однако вскоре понимает, что душит его тугой ком слёз и снова нахлынувший на него панический страх. Новая брошенная фраза — Бенволио кажется, что он задыхается в своём отчаянном безумии, остатки здравого смысла утекают от него, точно вода из-под пальцев. Мир точно кружится перед ним, отчего в висках неприятно ноет, а сам Бенволио до побелевших костяшек впивается ладонями в ближайший низкий столб, дабы хоть немного сохранить равновесие. Впрочем, оно уже не нужно ему, ибо на сей раз он твёрдо уверен в том, что ноги не прослужат ему долго. В этом и будет их наказание — они ведь так и не сумели унести его к брату вовремя. При мысли об этом Бенволио не может сдержать тихого прерывистого вздоха, похожего на сухой всхлип. Словно ища несуществующей опоры, он оборачивается к человеку, однако чужой взгляд ледяных острых глаз сбивает с ног ничуть не хуже скользкой платформы. В следующий миг его плечо обжигает чужое совсем мимолётное прикосновение, но Бенволио может почувствовать его даже сквозь толстый слой пальто. Бенволио пропускает момент, когда холодная поверхность столба выскальзывает из его ослабевших пальцев, а мир на сей раз и в прямь переворачивается с ног на голову.       Первый во всех смыслах удар не заставил себя ждать.       Три.       Боль от разбитого лба (не стоило ему всё-таки так опрометчиво падать головой вниз!) стремительно растеклась по всему телу, впрочем, страх, снова накрывший его своим чёрным крылом был намного сильнее и злее. Бенволио беспомощно поднимает голову, надеясь увидеть в последний раз свет солнца, что согревало его всю его недолгую жизнь в далёкой ему теперь Вероне, куда путь ему теперь заказан. Однако вместо этого он видит лишь безэмоциональную каменную маску человека в форме, что растворяется во вспышке ослепительного алого полумрака — всего лишь предсмертная шутка обезумевшего зрения! Блестящие светлые глаза под форменным козырьком будто провожают его с презрительной лаской и холодным сожалением.       Бенволио может прочитать в их глубине обречённость.       Два.       Щёку обжигает одинокая слеза отчаяния и невообразимого, хоть и короткого, ничем не объяснимого желания жить, от которого у него так колет сердце. В какой-то момент Бенволио чувствует, что из мира точно исчезли все звуки, слившись лишь в один протяжный грохочущий шум стремительно приближающегося паровозного гудка. Он становился всё отчетливее и всё больше походил на долгий, полный боли стон медленно умирающего тела, подобного тому, что уже беспомощно распласталось на оледеневших рельсах — всё ещё досадно живое, несмотря на давно и давно омертвевший рассудок. Бенволио протягивает руку, чтобы уцепиться за край грубого, растрепанного от времени чужого кожаного рукава — не спастись, нет — лишь чтобы убедиться, что всё происходящее — не плод его окончательно надломившегося воображения, однако онемевшие от холода рельс пальцы хватают лишь воздух. Бенволио смотрит с некоторым детским удивлением на собственные руки, на кончиках пальцев которых блестят острые ледяные занозы, не растаявшие от прикосновения к живому на вид человеку. Он не может поверить, что прошло всего пара секунд.       Решающие мгновенья всегда идут мучительно-медленно.       Один.       Кровь с такой силой стучит в жилах, что, кажется, хватит одного лишь лёгкого нажатия на пульсирующий висок, чтобы она вырвалась наружу мощным потоком. Бенволио не смеет на это надеяться. Слишком явственно видит он приближающееся пыхтящее чудовище, слишком отчётливо может различить клубящиеся кольца дыма над его головой, слишком близко раздаётся его пронзительный стон, слившийся с голосом самого Бенволио. О чём оно стонет? Больно ли ему также, как и самому Бенволио? Или же оно так и обречено на бесконечные страдания, не в силах никогда сойти с пути?       Нет! Какое ему вообще дело? Теперь ему нет дела ни до чего! Совсем скоро он наконец-то воссоединиться с теми, без кого жалкие два месяца в его жизни превратились в ад, наконец-то сможет посмотреть им в глаза и попросить прощения, даже не надеясь быть прощённым! И никто не отнимет этого последнего права у несчастного виновника — никто, даже этот странный человек в дурацкой форме! Бенволио с трудом переворачивается на спину, буквально физически ощущая, как холодное солнце опаляет его онемевшее от холода лицо и пылающую рану на лбу. Затылком чувствует возрастающую вибрацию, что тонким писком оповещает его о скорой и весьма болезненной кончине. Впервые голову Бенволио простреливает короткая, но от этого не менее пугающая мысль о предстоящей боли и он на миг зажмуривается, борясь с желанием закричать, нет, зарыдать в равнодушные небеса.       Бенволио готов истерически смеяться, когда высокая фигура в старом плаще возвышается над ним, подобно палачу.       — Берегитесь… — только лишь срывается с дрожащих губ, прежде чем слёзы наконец-то проливаются на холодные щёки, тут же превращаясь на морозном воздухе в маленькие колючие льдинки и неприятно холодя и без того онемевшую кожу. Впрочем, ужасный пожар в области шеи, сравнимый лишь с самыми пылающими кострами Ада, и удушающая боль в груди с лёгкостью затмевают это ощущение. В последний миг Бенволио почудилось, что он явственно услышал, будто со стороны, как лопнула с жутким хрустом его грудная клетка, высвобождая наружу не только его истерзанное сердце, но и опутывающие его терновые венки сожалений. Попытка набрать воздуха в помятые лёгкие не увенчалась успехом, а самый громкий в его жизни вопль не только отчаяния, но и нечеловеческой боли, оказался не в силах заглушить разрывающий барабанные перепонки последний гудок паровоза.       А после       стих       и       последний       стон.

***

      — Мама, когда паровоз уже поедет?       — Что за задержка, господа? Я так совершенно опоздаю на свою встречу!       — Это просто возмутительно! Позовите начальника поезда!       — Смотрите, смотрите! Кровь, там, внизу!       Первый снег медленно кружился над небольшим вокзалом, укрывая крыши поездов тонким полотном колючих морозных узоров. Морозная осень окончательно вступала в свои права. Одна крохотная снежинка печально, но удивительно точно спланировала на раскрытый голубой глаз, однако не растаяла, а осталась сиять тончайшей звездой на маленьком мёртвом осколке тёплого итальянского неба. Иней под слипшимися волосами вмиг растворился, окончательно сражённый горячим потоком стремительно остывающей пролитой крови.       Всё ещё не снимая с лица маски (а маски ли?) вежливого равнодушия, человек в старой кожаной форме железнодорожного служащего опускается на колени, в близости от чужих окровавленных светлых волос. На первый взгляд казалось, что тело уже безымянного юноши почти не пострадало — единственный прощальный знак смерти проявлялся лишь в стремительно окрашивающемся алым полосатом шарфе — видимо, шея под ним была глубоко перерезана, отчего голова держалась на теле лишь чудом. Удивлённые чистые голубые глаза застыли в выражении горькой обречённости и совсем крошечной толики детской обиды. Человек в форме коротко качает головой, а после протягивает руку, чтобы лёгким жестом закрыть остекленевшие глаза, в которых всё ещё отражается яркое солнце Вероны, а за ним, в самой глубине плескается жалостливая тоска. И в какой-то момент ему кажется, что очередной юноша просто спит, чуть склонив окровавленную голову набок и раскинув худые длинные руки в стороны, даже не стирая с лица расслабленной полуулыбки.       Человек выпрямляется, глядя на ставшую ему уже привычной картину с выражением горького спокойствия. Чужой крик случайных пассажиров, привлечённых душераздирающим лязгом стальных колёс, уже не касается его, пролетая мимо. Самый быстрые из пассажиров разминулись с высокой фигурой в длинном кожаном пальто буквально на короткое мгновенье. Но даже те были слишком заняты тем, что пытались поднять целиком с рельс растерзанное безжалостной сталью тело молодого человека, печальную улыбку на чьих губах не стёрла даже безжалостная печать смерти, потому не услышали при этом короткого дуновения зловещего ветра.       — Соблюдайте правила, добрые, добрые люди…