Кто на свете всех милее

Девушка выглядела знакомо: те же волосы, только длинные, пушисто струящиеся по спине, те же глаза и губы, но бледные и дрожащие, уродливо кривящиеся, хнычущие. Винда подняла палочку. — Авада Кедавра! Знала, что не сработает, но слишком хотела это сделать. Хотела годами, до той самой ночи. *** Особняк Розье был полон гостей, и она, никчемная сестрица двух старших красавиц, единственная до сих пор без бриллианта на безымянном пальце, скиталась по залу, любезно улыбаясь, здороваясь, ища кого-нибудь, кто искал бы ее. Но смотрели всегда на других. На тех, кто старше, красивее... На настоящих женщин. Она знала, что не выиграет, и предпочитала не играть на их поле вовсе: отлично училась, носила старомодные косы и закрытые платья и за семейным обедом дерзко заявляла чистокровным родственникам, что маглы ничем не хуже их. Она даже читала магловские газеты и журналы. В тот вечер Винда снова высказала эту возмутительную точку зрения и наслаждалась эффектом, пока мать ледяным тоном не велела ей «пойти прилечь». — У тебя наверняка разболелась голова, дорогая. Она ушла, обернулась в дверях — и столкнулась взглядом с тем, кто смотрел на нее. На следующий прием он тоже пришел, галантно поклонился maman, встречающей гостей, и мимо двух старших сестер перевел свой невероятный черно-белый взгляд на нее. — Кажется, нас не представили. Это было немедленно исправлено, и его раскатисто-музыкальное имя слилось с первыми тактами вальса. — У вас необыкновенные глаза, — прошептала она, когда он закружил ее по залу. Хотелось бы ей сказать это игриво, как умели другие, но получилось до смешного прямодушно. Он улыбнулся. — Я отдал один глаз в обмен на знание. Как Один. В тон его дразнящему голосу у нее самой вдруг вышло так же: — И что же вы узнали? Черно-белый взгляд вбирал ее всю, от макушки до туфель. — Скоро вы тоже узнаете. Проснувшись следующим утром, Винда обнаружила на своей постели платье. Ослепительно-изумрудное, пылающее зеленью — она в жизни не носила таких бесстыдно украшающих вещей. Не став звать горничную и надевать корсет, она решила примерить — и платье обхватило ее талию властно и точно, как сшитое на заказ. На фоне его яркости ее лицо казалось совсем уж бледным, захотелось и на него добавить красок. Тем вечером Винда спустилась в гостиную, полыхая зеленью платья и совершенством раскрашенной маски-лица, и на нее смотрели все. Он тоже, но сказал только: — Я знал. Она непонимающе моргнула. — Знали что? — Что вы прекрасны. Теперь это знают все. О да, они знали, она чувствовала на себе их взгляды и наслаждалась, дразнила собой их всех, одно за другим отвергая приглашения на танец и соглашаясь танцевать и говорить только с ним. — Здесь столько людей — и все на своем месте, — шепнул он ей во время тысячного танго. — У ваших ног. Она тоже была на своем месте — в его руках. Ночь неумолимо кончалась, и вслед за ним Винда бросилась в сад. — Не уходите. Он наклонился и поцеловал ее, на его губах остался кроваво-алый след ее размазавшейся помады, и он стер его медленно, с упоением, слизнул с пальцев, как вампир. И трансгрессировал. Следующим вечером она обнаружила на своей постели изумрудный браслет и, едва коснувшись его, оказалась в сумрачном лесу где-то на горном склоне. Он ждал ее, с ленивой легкостью удерживая в воздухе россыпь хрусталя и серебра: вино, сыры, фрукты, и они пировали вдвоем на окровавленном закатом склоне и говорили о его путешествиях и ее семье, а затем браслет вернул ее домой и остался ей на память. За ним последовало ожерелье и ужин на озерном берегу, бриллиантовая сережка — одна, вторую он вдел ей в ухо сам, на стене крепости где-то в горах, щекоча ей висок своим дыханием, и сказал, что не встречал женщины прекраснее. Той ночью она извивалась на простынях, пока он ласкал ее обрамленное бриллиантами тело, восхищаясь, желая ее больше любых драгоценностей... Отныне ее шкаф был полон красок, и возле каждого зеркала Винда задерживалась и любовалась, читала и бросала в огонь письма с мольбами о встрече и приглашения на приемы и концерты, а в ответ на отцовские речи о магловском сброде только усмехалась и не отвечала ничего. Ей больше незачем было защищать от него тех, кто хуже. Ее отлучки и новые украшения не остались незамеченными: мать и сестры завидовали, маскируя это неодобрением, отец требовал назвать имя ее тайного визави и запретил ей покидать дом, но ждавшая на постели брошь с легкостью перенесла ее на свободу. — Ваши родные говорят, что маглы загнали нас в угол, но сами поступают так же, — сказал он, обнимая ее. — Они вынуждают вас отказаться от самой себя. Так и маглы вынуждают нас таиться и лгать, предавать и прятать то, кто мы есть. Вы защищали их, Винда, но на самом деле защищали всех нас. Нашу свободу поднять голову и явить себя во всей мощи и красоте. Как поступили вы сами. Будьте знаменем моей борьбы, meine Rose. Вместе мы освободим весь наш мир от нужды погибнуть, не дождавшись цветения. Как убедительно он говорил, и как смотрел на нее, нагую и блестящую следами их соединения... Но прежде, чем освобождать других, разве не должна она сама стать свободной? Вспышка холеры предоставила ей эту свободу. «Цветы завяли: болезнь унесла жизни четырех членов семейства Розье». Эта новость была тогда во всех газетах. — Какая трагедия... — сказал он с искренней скорбью, выступив из черного ряда соболезнующих гостей. — Это чудо, что болезнь пощадила вас. Они вышли из траурного зала в сады, подальше от посторонних ушей, и он спросил, что теперь она намерена делать. Винда не знала. Она привыкла делать то, что предлагал ей он. И он предложил: — Розы вынуждены расти там, где их посадили. Они всего лишь украшение. Вы — нет. Этот дом действительно прекрасен. Пожалуй, он достоин вас. Но вы... Вы достойны большего. *** Убивающее заклятие не причинило никакого вреда. Девчонка перед ней плакала, комкала в руках вышитый платочек со своей монограммой. В него что-то завернуто... Кто это любил вышивать, которая из ее сестер? — Это лишь боггарт, meine Rose. Винда громко выдохнула, сжала подрагивающие губы. Геллерт Гриндевальд подошел, встал чуть позади нее, глядя на плачущий, умоляющий призрак. Вышитый платок упал, и стало видно, что девушка держит в руках. Маленькую коробочку с надписью «От крыс». — Все мы на самом деле боимся только самих себя. Того, что сделали, или что не смогли сделать. Что позволили другим сделать с нами. Мы боимся прошлого. Это единственное, что оно может — пугать нас. Простите его за это. И забудьте. — Он коснулся ее спины. — Бабочке не стоит бояться куколки. В магловских журналах, что она читала, были прекрасные фотографии бабочек. А еще в них писали, что отравление мышьяком легко спутать с холерой. Чистокровная семья умерла от болезни бедноты из les non-magiques... Вот это в самом деле смешно. Винда вновь подняла палочку, улыбнулась алой и прекрасной улыбкой, глядя в заплаканные глаза прежней себя: — Ридикулус!