Свет

Ему не становится лучше. Свет слепит, сжимает в тисках — Хинакава ищет, где от него укрыться, но тщетно. Среди белых стен не найти спасения. Болит голова, глаза и кончики пальцев, ногти на которых он сгрыз почти до основания. Иногда до крови — но даже ее вкус успокаивает больше. Он на реабилитации уже полгода. Так ему говорят, сам же Шо потерял счет времени. Каждая минута равна бесконечности в ослепительном до боли мире. Он пытается раствориться, исчезнуть, сжимаясь в комок в углу палаты, закрывая глаза ладонями, но от яркого света все равно остаются кровавые вспышки под веками. Это похоже на смерть. От комбинаций препаратов, прописанных местными докторами, он умирает долго, мучительно. Шо сгорает заживо. И пустота внутри него окрашивается в пепельно-серый цвет. Она заполняет до кончиков горящих от боли пальцев, которые Хинакава не перестает сжимать зубами. Он — выжженная пустыня чувств. Пепелище эмоций. А доктора с пластилиновыми улыбками говорят, что ему лучше. Что его оттенок светлеет. Что скоро его выпишут. Но это — ложь, столь же мерзкая, как и их улыбки. // — Здравствуйте, Хинакава… кун? — он с трудом разбирает слова, читая по губам. Их отделяет стекло и незримый океан. Холодная вода окутывает, скрадывая звуки. Пытаясь сосредоточиться, Шо вновь впивается зубами в плоть, где уже нет ногтей — лишь следы запекшейся крови. Под толщей воды у него нет сил выпрямиться — он видит лишь тонкую полоску сухих, искусанных губ напротив. — Хинакава-кун? Я инспектор Бюро Общественной Безопасности, Цунемори Акане, — но ее не слышат. Шо щурится, пытаясь лучше рассмотреть губы, цепляясь за них, как за соломинку — за грустную, теплую улыбку, за еле приподнятые уголки. Она излучает свет, но не слепит, и Хинакава ощущает волнение — забирается на кресло с ногами, кусает ногти и говорит. — У… улыбнись… тесь?.. — он путается в окончаниях, ненароком облизывает сухие губы и сглатывает. Шо давно не общался с людьми. С живыми людьми. В ответ ему улыбаются. Широко и светло. И словно чья-то невидимая рука ободряюще касается плеча, смахивая с души толстый слой пепла, оголяя ростки эмоций, защищая семена чувств. Хинакава поднимает голову и, наконец, видит что-то, кроме белых стен. Кого-то. — Сивилла решила, что вы подходите на должность исполнителя. Поэтому я сейчас здесь, чтобы предложить должность в моем отряде. Но соглашаться или нет — решать уже вам, — Акане не настаивает. Не рассказывает об иллюзорных преимуществах, о мнимой свободе среди грязно-серых стен Бюро. Не пугает поджидающей за каждым углом опасностью и смертью. Быть может, даже от ее руки. Она лишь молча ждет ответа. И все же нарушает затянувшуюся тишину последним вопросом: — Хинакава-кун, вам здесь, в реабилитационном центре, стало лучше? И он неловко улыбается в ответ: — Я в порядке… Теперь… Все в порядке…