Воин с локоток

Как в народе говорят, утро вечера мудренее. Добрыня был сердечно согласен с сией мудростью предков. Да и вообще, утро всяко лучше ночи. Когда только-только светает, Добрыня чуть-чуть приоткрывает плотную штору на окне и впускает в квартиру маленьких и юрких солнечных зайчиков. Тихонько топая, они разбегаются по полу, кровати, стенам , дружно хохоча, и айда играть друг с другом! Носятся по дому, как угорелые, прыгают, стоят на голове, тащат Добрыню водить хороводы, плясать да еще всяческие глупости делать. Которые приличному домовому делать не пристало. Но, какая хозяйка, такой и домовой, потому и пляшет, и на голове стоит, и рожи корчит, как шут гороховый на ярмарке. Но стоит только зазеваться, как один из зайцев резво вскакивает на кровать и начинает татем красться прямо к хозяйке. Забирается по лицу, карабкается на глаза – и ну прыгать! Чай батут какой нашел. Она ворочается, смешно морщась во сне, а Добрыня лохматым вихрем взлетает прямо к обнаглевшему гостю и за шкирку стаскивает его на пол. Не время еще ей просыпаться, раным-ранешенько. И так вон скоро глаза фиолетовыми станут, шутка ль, совой уродилась девка. Добрыня горестно вздыхает, свесив ножки со стола. Даже новая красная рубаха, подпоясанная широким кушаком сегодня бог весть не радовала. Больно ночь тяжкая выдалась. Опять эти ночные вороги повыползали из своих нор, ни секундочки продыху не дали. А ему ведь уже даже не сто лет! А вот рубаха, кажись, за ночь постарела как раз лет на сто – изорвали ведь всю, искололи… Нехристи. Знали бы, сколько сил, терпения, труда в нее вложено, своими ведь домовиными руками ткал! Резкий звук басурманской речи вырвал из мыслей невеселых. Телефон хозяйки рычал, словно тигр, хрипел, как воин в схватке, да будто проклинал всех вокруг как злобный колдун. Страшный, верно, люд живет в Немеции… а домовые, поди, и того хуже. Телефон орал, гудел, готов был разорваться – а ей хоть бы хны. Как спала, так и спит. Сладко сопя носом. Нет, не дело это, ей же в этот, как его… университет надо. Учение – свет, неученье – тьма, так разумел Добрыня, поэтому тихо, как мышка, подполз к краю одеяла и давай его стаскивать с ног мирно сопящей девчонки. Чтобы замерзла и проснулась. А та ну брыкаться, сжимать в кулаках тряпицу, как кусок хлеба последний , вот же противная, куда ему, маленькому домовому с ее локоток, с ней тягаться?! Круглое румяное лицо покраснело от натуги, сравнявшись с рубахой. Наконец он обессиленно бухнулся на диван и сердито погрозил опять безмятежно спящей пухлым пальцем. Ничего, сейчас он ей устроит хорошенькое утро… И, победоносно топая, к телефону пошел. Кое-как поднял и подтащил прямо к уху хозяйки, уселся с хитрой улыбкой и принялся ждать. Alle warten auf das Licht Fürchtet euch, fürchtet euch nicht! Он и не знал, что хозяйка умеет так высоко подпрыгивать. Сидит и хлопает сонными глазами, растрепанная, малек испуганная, но зато теперь в школу свою не опоздает. Ой, в университет, то есть. Школу-то она три года назад закончила… запамятовал, дурень старый. Быстро времечко-то летит. Сидит еще. Добрыня уже начинает переживать, с нее станется и в таком виде уснуть, но нет, поднялась и еле-еле перебирая ногами, побрела в ванную. Все. Хотя, однажды, она и в ванной заснула. Соня-засоня. Надо бы каши хоть сварить, завтрака-то нет. Но не может же каша сама по себе из воздуха появиться, еще напугается девка, одна-одинешенька же живет. Ну, думает, что одна, а про него и слыхом не слыхала. Вот она, домовиная участь – никогда себя не обнаруживать. И кашу даже не сваришь ее любимую. Рисовую, сладкую до приторности, Добрыня каждый раз пробовал, пока она отвлекалась в свой этот телефон, и плевался. Один сахар на зубах скрипит. Но девочка ела с таким аппетитом, что он смотрел, подперев упитанной рукой большую голову и улыбался. Пущай кушает, коль нравится. Не в духе она сегодня. Хмурится, сердито цокает языком, глаза свои серые закатывает да бормочет, что что-то там хочет сжечь. Добрыня настороженно прислушивается. Университет сжечь хочет? И тупые скучные парни? Пресвятые Кузьма и Нафаня, кто расстроил кровиночку? Ох, это ж она про уроки, пары то есть. Так это-то он каждый день почти слышит, ладно хоть не парней, а то не было бы больше у нее в светлице домового Добрыни. В темницу бы сел домовиную. За то, что желание хозяйское исполнил. Нечай сахараночку родненькую обижать. Вот недотепа, а ведь завтрак-то себе и не сготовила. Видать, потому и не в духе. Пьет чай и пишет в блокнотике что-то. А внутри у нее огонечек. Добрыня каждый раз вздрагивает, когда смотрит туда, глубоко внутрь. Сейчас огонек едва тлел, будто последний уголек в костре, но сверкал так же загадочно, как звездочка на небе. Силушка. Силушка богатырская, не девчачья совсем. Только спит сейчас волк, пока кость не дали. Хозяйка протягивает руки к ящичку с косметикой, и тут у Добрыни глаз дергаться начинает. Ну красивая и же и так, зачем еще мазаться этими снадобьями несусветными? Брови чернить да щеки румянить? А губы зачем разукрашивать, и так розовые, как спелый персик?! И Добрыня начинает вредительствовать. То помаду любимую утащит незаметно да спрячет в укромном месте, то откатит карандаш в сторону, так, что она пятнадцать минут ищет, ругается, что опаздывает, то в ответственный момент пихнет руку ее несильно, так и размажется тушь по лицу. Потом он смотрит на расстроенное лицо девкино, да сразу себя виноватым чувствует. Было бы за что! Нехай красоту сию дивную под забугорным демонством прятать! Но идет и отыскивает правильную, самую подходящую под цвет платья помаду, карандаш для глаз и незаметно подкладывает их прямо под руку господскую. Она радостно выдыхает и продолжает творить ведьмовство невиданое. Ну, кажись, все. Готова. Складывает свои тетрадки в сумку, туфли натягивает, а потом снимает – забыла что-то, как всегда. Пока ищет, Добрыня забирается в ее коробочку с украшениями. - Антипка! Антипка, просыпайся, черт ты рогатый! Уходит уже хозяйка, да без украшения своего! Без оберега! Сонный внучок потирает глаза и широко зевает. И кудряшками своими непослушными трясет, прям, как хозяйка после ванны. - Деда, да, может, я сегодня дома останусь? Чай, не десять лет мамзель нашей, может, и сама о себе позаботиться… - А ну-как помолчи! – прерывает его суровый дедушка, воинственно упирая руки в боки, - Нельзя хозяина никогда без оберега оставлять, а ежели случится чего? Ты потом всю жизнь себя винить будешь, что не было рядом тебя, не спас, не уследил! Я- то домовой, мне нельзя дом наш оставлять, а так бы и сам за ней увязался… - Ладно, ладно, собираюся, - буркнул Антипка, почесав лохматую, светлую, как у деда, макушку. Поднимается, поскальзывается на груде сережек и громко плюхается прямо в ее эпицентр. Там, где лежит любимый хозяйкин браслет черной кожи. С головой и хвостом лисицы, искусно выделанных из бронзы. Антипка щелкает пальцами, и вот на Добрыню уже смотрят хитрые лисьи глаза прямо с браслета. - Ты смотри мне, сторожи ее хорошо! Коли, как обычно, захочет пофилонить, сбежать с уроков, подножку ей сделай или деньги вытащи из кармана, будто потеряла. Потом верни на место только, не запамятуй! А то знаю я тебя… Если совсем невмочь ей станет там, книжку в этом вашем Тырнете найди интересную и ей покажи. Ну или пусть она… ну, чего это я тебя учу, большенький ты у меня совсем стал… Потолок сверху исчезает, появляется рука и забирает браслет с Антипкой. Или Антипку с браслетом, шут его. Добрыня слышит звук открывающейся двери и знает, что она сейчас там, у зеркала, улыбается самой себе. И желает хорошего дня. И верит, что случится что-то хорошее. И он тихо шепчет молитвы Кузьме и Нафане, чтобы день прошел хорошо, а лучше отлично, и чтобы университет она все же не сожгла. Ушла. И скучно как-то сразу стало. И грустно. И не у кого помаду воровать. Правду сказать, не было времени сидеть, столько дел накопилось после ночи… Весь день он ходит по квартире и то воздух очищает от зловонного дыхания ворогов, то по стенам вытирает следы их зубов и когтей, то дверь моет от чернущей как ворона дряни. Давно их не было, ой, давно. Так же давно, как и такого слабо горящего огонька в душе хозяйки. Плохонький совсем с утра был. Даст-то Бог, к вечеру ветер переменится… Не то опять они будут стоять за дверью, низко рыча, а Добрыня – на изготовке, на плече девочки, которая даже не чувствует его присутствия. Зато Доберманов она чувствовала очень хорошо. Хоть и не видела. Вечереет. Добрыня сидит и смотрит на невиданой красоты закатное небо. Только здесь он такое и видел. Красивое. Живое. Красочное. Звук поворачивающегося ключика в двери. Старый домовой сегодня так увлекся, что даже не услышал ее шагов, которые обычно чуял загодя. Хозяйка входит в дом, уставшая, разбитая, входит и сразу падает на диван. Закрывает глаза и лежит вот так. Добрыня осторожно, очень легко прикасается к ее голове. Болит, раскалывается. Ну, это ничего, сейчас он ее в два счета… Хозяйка открывает глаза и улыбается. Огонек, который утром едва тлел, начинает гореть чуть ярче и живее. Она подымается и перетаскивает на колени ноутбук. И начинает писать. Огонек все разгорается и разгорается, сияет, превращаясь в истинный столп огня, светящегося так ярко, как только может светить Сила. Только так может сиять Сила, сокрытая в каждом из рода людского. Тех, кто идет верной, своей дорогой. Свет уже начинает жечь глаза, Аркадий прикрывается ладошкой и слышит лишь шустрый стук пальцев по клавишам. Представляет восторженные глаза, полные любви к своему огню, хриплое дыхание охотника, гонящегося за идеями, и спокойную, мудрую магию слагателей слов. Верен знак, не придут сегодня Доберманы. Злые, черные, печальные мысли. Которые спать не дают хозяйке. Лают и лают в светлой головушке, лают и кусают очень больно. Иногда, когда Добрыня не умеет с ними справиться, до крови. Но так было раньше, когда хозяйка свой огонь забросила, перестала подпитывать, позабыла о нем. Он чуть было не погас, но Добрыня с Антипкой не дали. Все подсовывали ей мысли да людей нужных. Похожих. Правильных. Вот и раздули пламя вновь, храни его Пресвятые домовые. Вечером, когда хозяйка уже ложится спать, счастливая, улыбающаяся, ужасно сонная, Добрыня потихоньку подталкивает ей одеяло. Чтобы не замерзла в ночи, прохладно ведь. И подушку чутка взбивает. Мягче так. И полезнее. - Спокойной ночи, Добрынюшка. И тебе, Антипка, - бормочет она в полудреме. Добрыня секундочку смотрит на нее удивленно, испуганно, а потом посмеивается. И вздыхает. А кашу-то опять не сварила себе на утро. Дуреха.