please kiss me (it's for science)

Дело не в том, что Энн хотела поцеловать Гилберта Блайта. Правда. Она могла бы подумать о миллионе разных вещей, которые хотела сделать — побыть ужаленной пчелой, оказаться на мели на необитаемом острове после кораблекрушения, заметить, что нога застряла между рельсами пребывающего поезда. Но она должна была поцеловать его. Для знания. Для ее творчества. После разговора с Джозефиной про ее последнюю короткую историю, запоминающийся рассказ о призраках, ищущих одинокие души, чтобы схватить их, было предложено поработать в другом жанре — не в обычных готике и ужасе. Просто чтобы немного изменить стиль, применить различные методы письма. И Энн, которая всегда рада принять совет от одного из ее образцов для подражания, отправилась работать над ее «заданием». Она зашла в заново построенный клуб историй и села на землю, положив бумагу на колени и взяв перо в руку. Начало рассказа было простым — главная героиня работает скромной служанкой у принца, которого знает с детства. Принц обручен с кем-то другим, но влюблен в нее, и горничной приходится бороться со своими чувствами и риском, которые повлекут за собой их отношения. Все было ужасно красиво, но потом Энн оказалась на кульминации. Принц взял служанку на руки, она почувствовала, что больше не может сопротивляться, а потом… А потом Энн не знала, как продолжить. Она знала, что должно было произойти. Они должны были разделить самый страстный поцелуй, когда-либо написанный в истории, все напряжение, о котором она писала, вело к этому. Но она просто не знала, как описать это. В свои пятнадцать лет, Энн еще никогда не целовалась. Это не было фактом, на котором ей особенно нравилось задерживаться, или он действительно беспокоил ее, но сейчас этот факт, помеха, мешал ее написанию. Конечно, она читала про поцелуи. Но если она будет основываться только на этом, придется брать слова у других писателей. И, насколько знала Энн, все эти люди лгали ей, и поцелуи не были такими изумительными и меняющими жизнь, как они писали. Она знала, что не могла спросить людей, которым больше всего доверяет. В прошлом году, когда она спросила Мариллу и Мэтью о поцелуях, они не стали отвечать на вопросы. Что насчет Дианы, то на вопрос «каково было поцеловать Муди?», та ответила, что это произошло менее, чем за секунду, и она ничего даже не поняла. Значит, у нее остался единственный вариант — она сама должна кого-то поцеловать. И она знала, что это должен быть Гилберт. Еще раз, это не потому, что она хотела, а потому что это был единственный вариант. Гилберт был единственным логичным решением. Другие мальчики из школы считали ее омерзительной (это было взаимно). И она никак не могла поцеловать Джерри. Она уже представила его глупую улыбку на лице. Проскользнула мысль о том, чтобы попросить Коула, но она понимала, что, скорее всего, даже не почувствует искру, учитывая природу их отношений. Гилберт не был ее выбором. Это даже не выбор. Это крайняя мера. Когда она думала о поцелуе с ним, то чувство, возникавшее в ее животе, было схоже со шквалом снежинок. Наверное, это был просто побочный эффект ее отвращения к мысли, что именно она из всех людей попала в такую неприятную ситуацию. Но это был единственный выход. Ночью, ложась в кровать, она думала о том, как преподнести Гилберту свою проблему завтра в школе. Естественно, она должна была остаться с ним наедине — не такая и трудная задача, учитывая, что в последнее время у него вошло в привычку провожать ее до дома. Нет, трудная часть заключалась в том, чтобы сказать ему об этом. Она должна была четко дать понять, что то, о чем просила, не было вопросом романтики, лишь помощь друга ради ее творчества. Энн, после долгих проб и ошибок, придумала хорошую речь и начала практиковаться снова и снова. Она повторяла ее во сне. Она повторяла ее перед зеркалом, готовясь к школе и перевязывая свои рыжие косы белой лентой. Она повторяла ее за завтраком. Повторяла, проверяя бальзам для губ, который ей подарила Диана на день рождения, в кармане платья и выходя из дома в школу. Она повторяла ее снова, и снова, и снова. Гилберт, мне нужно попросить тебя об одолжении, поэтому, пожалуйста, будь тем хорошим другом, которого я знаю, и не смейся надо мной. Я пишу романтическую историю по предложению мисс Джозефины Барри, и два героя, про которых я пишу, на пике их романтического начала. Они должны поцеловаться, понимаешь, но я застряла, потому что никогда не целовалась и не знаю, как правильно описать это. Я хочу спросить, если ты можешь отнестись к этому по-взрослому, ты смог бы меня поцеловать, чтобы я продолжила свой рассказ? Но, как только она увидела его, все слова вылетели из головы. Он стоял возле доски, разговаривая с мисс Стейси, и был ужасно красив, когда смеялся и говорил с ней о книге, которую держал в руке. Она не знала, как добралась до своей парты, не споткнувшись, ведь все ее внимание было сосредоточено на нем. Сосредоточено на его губах и мысли о том, каково будет почувствовать их на своих собственных через несколько часов. Она провела остаток дня так же, сосредоточившись на нем. Это было несправедливо по отношению к мисс Стейси во время урока или к друзьям во время обеда, не обращая на них внимания, пока ее разум находился на другой планете. Она просто не могла с этим справиться. Энн была несбалансированной смесью нервов и волнения, и в школе, кажется, стало только хуже. Сидя и подпирая подбородок рукой, она заметила, что каждую секунду смотрит на Гилберта, пишущего на своей доске, который совершенно не обращает на нее внимания. Не то, чтобы она не замечала его раньше, просто сейчас она осознала все его особенности. Острый угол его челюсти. Вена, выступавшая на его левой руке. То, как его кадык двигался, когда он что-то записывал. Его длинные ресницы, загнутые вверх сами по себе. Его кудри. Энн, которая никогда не признается в этом, часто находила его кудри объектом своих мечтаний, когда позволяла себе думать обо всем без контроля. Она представляла, каково это — накрутить одну из его идеальных каштановых прядей на палец. Или, что еще лучше, запустить все ее пальцы в эти беспорядочные кудри. Она думала об этом, о том, каково было бы протянуть руку и провести ей по его волосам, ощущая мягкость между пальцами, когда Диана прервала ее мысли, ткнув в нее со своей стороны. — Энн, у тебя кровь, — прошептала она, указывая на ее губы. Энн моргнула, протягивая руку и проводя большим пальцем по нижней губе, где она только что прикусила ее, и увидела красное пятно на пальце. — Черт, — сказала Энн, снова вытирая губу, пока красное пятно не перестало появляться. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросила подруга. — В полном, Диана, — сказала она, сунув руку в карман. Она достала маленькую баночку бальзама для губ и макнула мизинец, прежде чем провести им по губам. — Просто сегодня я не могу перестать думать, и, кажется, я перестаралась. Диана улыбнулась вежливо, но любопытно, и Энн поблагодарила ее в мыслях за то, что она не стала расспрашивать. Она умрет от смущения, если ее самый лучший друг узнает, что она не могла сосредоточиться из-за мальчика (по крайней мере, не сосредоточилась на том, на чем она должна сосредоточиться). Когда закончились уроки, она заметила, что Гилберт улыбнулся ей, когда стоял и собирал вещи. Энн поняла, это был намек на то, что он хочет ее проводить. Он делал это в течение нескольких месяцев, с той маленькой особенностью, и каждый раз он ждал ее возле двери, спрашивая, может ли он провести ее. Диана сказала, что, возможно, скоро он будет просить разрешения ухаживать за ней, а Энн сжала челюсть и воздержалась от криков на нее за нелепое предположение. Она встала из-за парты и пошла, чтобы взять пальто и сумку. Надевая его, Энн почувствовала то же самое волнение, что и вчера, при мысли о поцелуе с Гилбертом. Как всегда, Гилберт ждал ее на нижней ступени, засунув руки в карманы и скрестив ноги. Он улыбнулся, когда Энн вышла из школы, и она старалась не покраснеть при виде этого. И так у нее были рыжие волосы, ей не нужно было покрасневшее лицо. — Не против, если я провожу тебя до дома? — спросил Гилберт, выпрямившись и все еще широко улыбаясь. — Ничуть, — она улыбнулась в ответ, спускаясь, чтобы встать рядом с ним. Он протянул руку, чтобы взять ее книги, обычно нося их, чтобы она могла легче собирать цветы по пути, но сейчас она только прижала их ближе к груди. Почему-то книги, казалось, были единственной вещью, которая удерживала ее на земле. — Я сама понесу их сегодня, — сказала она нервно, слегка улыбаясь ему. Она заметила, что он немного растерялся, но Гилберт просто кивнул и вытянул руку, пропуская ее вперед. Они шли по тому же пути, открытому полю, молча, пока не дошли до леса. Энн не знала, что сказать, как преподнести это, и боялась, что если она откроет рот, то скажет какую-то чушь. К счастью, Гилберт заговорил первым. — Ты сегодня очень тихая, — дразня, сказал он. Она подняла глаза и увидела, что, даже с его кривой улыбкой, в его глазах было только волнение. Он коснулся ее плеча. — Что случилось? Энн остановилась, поворачиваясь, и он тоже замер. — Гилберт, я… — начала она, понимая, что не сможет продолжить, когда он так на нее смотрит и выглядит красивее, чем обычно. Волосы были встрепаны ветром, большие медовые глаза целиком сосредоточены на ней, а еще были его идеальные розовые губы. И она, забыв речь, выпалила это прежде, чем смогла остановить себя: — Поцелуй меня. Ее глаза расширились, когда она поняла, что сказала, а глаза Гилберта по-прежнему были широко раскрыты, только с каждой секундой они становились ярче. — Что? — спросил он радостно, подходя ближе. Она хотела умереть, просто погибнуть на месте. Она могла бы постараться не краснеть, но почувствовала, что как будто ее поглощает жаром ста солнц. Ничего не веселило ее больше, чем факт того, что она не смогла бы посмотреть на себя, потому что была абсолютно уверена в том, что выглядит как идиотка. — Ты не обязан, — выпалила она снова, — то есть я даже не хочу, чтобы ты это делал. Я просто... ты бы сделал мне одолжение, понимаешь? Как друг… я считаю тебя другом! И это одолжение помогло бы моему написанию, потому что мне нужно описать поцелуй, но я не знаю, каково это, потому что я никогда раньше не целовалась, а это просто хороший вариант — поцеловать тебя, чтобы я, наконец, испытала это… И она не смогла договорить. Потому что вместо этого Гилберт опустил книги на землю и сократил то небольшое расстояние, что было между ними. Он обхватил ее лицо руками, наклонился и накрыл ее губы своими. Она на миг застыла, округлила глаза, прежде чем полностью отдаться. Уронила собственные книги, закрыла глаза и, взявшись за его локти, чтобы удержать на одном месте, поцеловала в ответ. Она испугалась, потому что и понятия не имела, что делать потом, когда наконец поцелует кого-то, поцелует Гилберта, но ее чутье взяло верх над волнением. Вместо этого она сосредоточилась на том, как его губы ощущаются на своих, нежно и вкусно, словно это что-то сладкое, что она не могла распознать. Она сосредоточилась на прикосновении его теплых, грубых от стольких лет работы, рук на ее щеках. Она сосредоточилась на том, каково это — разделить одно дыхание на двоих с человеком, чтобы их губы снова и снова встречались в чем-то таком нежном, так напоминающем танец. И тогда Энн поняла, почему люди посвящали так много стихов и песен поцелуям. Сразу чувствовалось столько всего. Как будто розы вырастали из ее легких и окутывали их. Как будто рой самых красивых королевских бабочек нашел их и поселился в ее животе. Как будто светлячки начали кружить вокруг ее сердца, и оно засияло самым потрясающим желтым цветом. До этого она сказала, что не понимает, почему слово «поцелуй» такое небольшое для того, что должно было быть таким огромным. И когда она узнала, что это, то поняла, почему оно было таким маленьким. Поцелуй был чем-то, что было. Это был простой факт, научный закон. То, что должно было быть. В этот момент она поняла, что должна была поцеловать Гилберта. Это действительно было так просто. Он первый разорвал поцелуй. Сквозь полузакрытые глаза она увидела, как он медленно начинает открывать свои, ошеломленный взгляд с его бездыханной улыбкой и окрашенные в розовый щеки делали его неотразимым. Интересно, как она на него смотрит? Он выпрямился, не убирая руки с щеки, и убрал прядь ее волос за ухо. Она вздрогнула. — Ну, — начал он, голос утопал в удовольствии, — во всяком случае, мы нашли способ, как заставить тебя перестать говорить. Она хотела сказать: «Ты ошибся, потому что если собираешься затыкать меня так каждый раз, то я только буду больше говорить». — Гилберт Блайт, ты самый несносный человек, которого я когда-либо встречала, — сказала она в действительности. Энн снова поняла, что краснеет, наклонилась, взяв книги, и уже собралась уйти, как он схватил ее за плечо и остановил. — Да ладно, Энн. Я просто пошутил, — застонал Гилберт, хотя было заметно, что он все еще смеялся. — Это было неожиданно, что ты попросила меня поцеловать тебя, вот и все. — Ну, кажется, тебя и не пришлось уговаривать, — возразила она, скрестив руки и глядя на него с поднятой бровью. Пришло время краснеть Гилберту. — Да, как ты и сказала, — он кашлянул. — Это было одолжение. Для моего друга. Для твоего творчества. — Правильно, — она кивнула. Они оба избегали зрительного контакта, пока Гилберт снова не заговорил. — Это помогло? — спросил он, почесав затылок. — Ты поняла, как описать это теперь? — Думаю, да, — сказала она. И тут ей в голову пришла идея. — Но есть разные виды поцелуев, и я чувствую, что должна хорошо разбираться в них для моих будущих работ. Она надеялась, что выглядела серьезно, надеялась, что не было видно, что ее сердце вот-вот может выскочить из груди. Но, к счастью, он почему-то выглядел таким же серьезным. Он сглотнул и кивнул, все еще смотря на нее. — Да, — пискнул он. — Я полностью согласен. Тогда я могу помочь тебе. Просто так ты соберешь всю информацию, которая тебе нужна. — Хорошо, — Энн улыбнулась. Она почувствовала, что может летать, но знала, Марилла убьет ее, даже если она попытается, — мы можем сделать это завтра. — Договорились, — Гилберт улыбнулся в ответ. Он нагнулся, взял книги и завозился, пытаясь встать. Энн поняла, что никогда раньше не видела, чтобы он возился с чем-то, он всегда был собранным, — увидимся завтра. Она вновь кивнула и повернулась, чтобы пойти домой, почти прыгая все время по пути. Она быстро поздоровалась с Мариллой и Мэтью и понеслась сломя голову к ее спальне, падая на кровать и широко улыбаясь, осознав, что ее поцеловали. Она, Энн Ширли-Катберт, была девушкой, которую поцеловали! Она уже молча смирилась с тем фактом, что, вероятно, умрет женщиной, которую ни разу не целовали, но этого не произошло. Ее поцеловали, и это был самый волшебный, романтический момент в ее жизни (она никогда не скажет Гилберту об этом). (Она также никогда не скажет ему или кому-то другому, если уж на то пошло, что, когда она заснула, ей приснилось, как она снова целовала его в цветущем поле, пока солнце купало их в свете, который почти ослеплял.) На следующий день Энн была более взволнована, чем обычно, собираясь в школу, это настроение заметила Марилла и спросила об этом. Энн быстро ответила, что была взволнована сегодняшним уроком мисс Стейси. Поверила ли ей Марилла или нет, она не знала, потому что сейчас это даже ее не волновало. Не тогда, когда ее ждал второй день поцелуев с Гилбертом Блайтом. Когда она зашла в школу, то увидела его, разговаривающего с мальчиками на их стороне класса. Она заметила, как он перестал говорить, посмотрев на нее, как его улыбка тут же стала мягче и более застенчивой. Это тоже заставило ее улыбнуться мягче, но внутри ее сердце разрывалось. Диана сказала, что сегодня она выглядела гораздо более энергичной, и Энн приняла это за комплимент. — Я чувствую себя энергичнее, Диана, — сказала Энн, украдкой посмотрев на Гилберта, прежде чем решила не обращать на него внимания весь оставшийся день. Все равно он будет ждать ее после занятий. Полуденное солнце было ярким, и когда Энн увидела Гилберта возле школы, ждущего ее, она не могла ничего с собой поделать и покраснела, вспомнив сон, приснившийся прошлой ночью. — Привет, Гилберт. — Привет, Энн, — он потянулся к ее книгам, и в этот раз она отдала их ему. Они шли обычным путем, но вдруг Энн повела их к клубу историй. Она заглянула внутрь, убедившись, что никого внутри нет, и подняла занавеску, чтобы он зашел первым. — Что это? — спросил Гилберт, осматривая книги, подушки и статуэтки, которые принесли Энн, Диана и Руби, когда восстанавливали дом. — Тут наш клуб историй, — объяснила Энн, садясь и хватая листы бумаги, ее перо и чернила, которые хранились в коробке. — Мы пишем истории, а потом даем советы друг другу, чтобы улучшить собственный навык письма. Именно здесь я больше всего пишу. — О, — Гилберт улыбнулся. Он сел рядом с ней, положив книги напротив. Затем он приблизился и наклонил голову, — так ты привела меня сюда для большего «вдохновения»? — Точно, — сказала Энн, поднося бумагу к лицу прежде, чем он смог ее поцеловать. Она посмеялась про себя, когда опустила ее и увидела слегка обиженное, слегка удивленное выражение лица Гилберта. — Во-первых, мне нужно закончить отрывок рассказа, которого я писала, а потом уже начну делать заметки. — Меня устраивает, — он улыбнулся, потянувшись к собственным книгам. Они сидели там в тишине, пока он делал домашнюю работу, а она дописывала ключевую сцену своей работы. Прошел почти час, когда она решила, что сейчас самое подходящее время и взяла чистый лист бумаги. Наверху она написала «Виды поцелуев», а под ним слева — «легкий поцелуй». — Гилберт, теперь я готова, — сказала Энн, кладя лист и поворачиваясь к нему. Он сам положил книги и повторил ее движения, ухмылка на его лице до сих пор заставляла ее живот болеть. — И как я поцелую вас сегодня, мисс Ширли-Катберт? — спросил он, дразня ее, и она не смогла не улыбнуться. — Просто легкий поцелуй, — ответила она, высоко поднимая голову и выпрямляясь, готовя себя. — Я думаю, в работах чаще всего будут случайные поцелуи. Он посмеялся, но потом наклонился, сложив свои губы, и быстро поцеловал ее. Это продлилось менее секунды, но Энн хватило этого, чтобы полностью растаять. Это не сравнится со вчерашним поцелуем, длинным и перехватывающим дыхание, но он был таким же сладким. По-прежнему Гилберта. — Спасибо, — сказала она вежливо и повернулась к своему листу. Он лишь посмеялся и покачал головой, прежде чем вернулся к своей единственной работе. Пока он учил математику, она писала о том, что быстрый поцелуй словно электрический заряд. Просто быстрая искра чего-то, достаточного, чтобы пройти через ее вены, достаточного, чтобы она почувствовала, что в ней что-то зажглось, но также заставить почувствовать, что она могла умереть. Счастливая и романтическая смерть. — Темнеет, — сказал ей Гилберт, выглядывая из дома и смотря на серое небо. — Может, нам закончить завтра? — Конечно, — ответила Энн, собирая вещи и стараясь не выглядеть расстроенной, из-за того что не сможет больше поцеловать его сегодня. — Я очень ценю твою помощь в написании моих работ, Гилберт. — А для чего еще нужны друзья? — сказал он с едва различимой улыбкой. Когда он улыбнулся, Энн заметила небольшие ямочки, появившиеся на его лице. Ночью она писала про них и сравнивала с кратерами на луне. И в течение следующих нескольких дней она писала про качества Гилберта, не только про поцелуи. Хотя ей очень понравился процесс при их написании. Она писала, каково было почувствовать прикосновение его теплых губ к своей холодной щеке. Также она писала о том, как его губы растянулись в улыбке после того, как он подмигнул ей через весь класс, пока никто не видел. И то и другое заставляло ее чувствовать себя подсолнухом, тянущимся к свету. Она писала, каково было, когда он, склонив голову, поцеловал ее в подбородок. Также она писала об остром угле его челюсти, которого бы хватило, чтобы порезать ее руку. И представляла, каково это — прижать собственные губы к нему. И то и другое заставляло ее чувствовать себя пылающим лесом. Она писала, каково было услышать его смех после того, как она попросила поцеловать ее, а он не воспринял это всерьез. Также она писала о том, как заметила, что он иногда теребил мочку уха, потирая ее пальцами, когда думал. И то и другое заставляло ее чувствовать себя радугой после грозы. Она писала, каково было чувствовать, как его ресницы касались ее в «поцелуе бабочки». Также она писала о том, как он смотрел на нее с широко открытыми, нежными и решительными глазами так, как никто другой. И то и другое заставляло ее чувствовать себя первой снежинкой, падающей с неба и приземляющейся на землю, особенной и хрупкой. Она писала, каково было, когда его нос касался ее собственного, заставляя их обоих краснеть и смеяться. Также она писала о том, как он всегда открывал ей дверь или помогал с ее вещами. И то и другое заставляло ее чувствовать себя листьями, превращающимися из темно-зеленого в светло-оранжевый, по-прежнему красивыми, но уже по-другому. Она писала, каково было, когда его рука прикасалась к ее шее, приближая ее голову к нему, и чувствовать нежный поцелуй на лбу. Также она писала о том, как он стал одним из первых, кто заставил ее чувствовать себя в безопасности, зная, что он хочет, чтобы она добилась своих целей, и никогда не осудит за ошибки. И то и другое заставляло ее чувствовать себя волнами, разбивающимися о берег, громкими и настоящими, какими они и должны быть. Она писала, каково было чувствовать его пальцы на своей ладони, большой палец, поглаживающий ее костяшки, когда он поцеловал тыльную сторону ладони. Также она писала о том, как заметила, что теперь они шли ближе друг к другу, и их пальцы всегда соприкасались. И то и другое заставляло ее чувствовать себя семенами одуванчика, развеивающимися ветром и унося с собой сотни желаний. Ничто в мире, возможно, не сравнится с тем, что почувствовала Энн, когда поцеловала его во вторник, а через неделю она решила, что собрала достаточно информации о поцелуях и, к ее сожалению, закончила свой «проект» с Гилбертом. Он по-прежнему провожал ее, но они оба знали, что не могут просто целоваться и писать об этом. Быть друг с другом. Но в тот день что-то в ней успокоилось, когда она посмотрела на Гилберта. Они были в классе только вдвоем, оба остались, чтобы задать вопрос мисс Стейси насчет урока науки, и он надевал пальто. Он выглядел красивым, невероятно красивым, когда застегивал пуговицы. Когда поправлял волосы, прежде чем надеть шляпу. Энн вспомнила, как впервые увидела его, когда он спас ее от Билли. Она вспомнила, как занервничала, когда ей показалось, что он был самым красивым мальчиком, которого она когда-либо встречала. Как незнакомец, который не знал, кто она такая, заступился за нее. Она вспомнила, как скучала по нему, когда его не было. Как глубоко в душе ей хотелось, чтобы он вернулся домой. Как это желание усилилось во время той проклятой игры в бутылочку, когда она так хотела, чтобы он был там, рядом с ней. И тогда она вспомнила, что сказала и как спорила со своими подругами. Если она хочет поцеловать мальчика, то почему она должна ждать, пока он сделает это? Посмотрев на Гилберта, она не хотела ничего больше. Прежде чем Энн смогла остановить себя, она подошла к нему, когда он накинул шарф на шею. Гилберт едва понял, что она стоит там, когда она взяла его за концы шарфа, потянула вниз и, встав на цыпочки, поцеловала. Соприкоснувшись с его губами своими и ощутив мягкость и сладкий вкус, который она обожала, Энн поняла, как сильно по нему скучала. Она почувствовала, что он улыбается в ее губы и тоже начала улыбаться, отходя, чтобы посмотреть на него. — Что это был за поцелуй? — спросил он с туманными глазами, но с как никогда ясной улыбкой, слегка смеясь. Энн тоже посмеялась, ухмылка пробежала по ее лицу, когда она играла с концами его шарфа, и пожала плечами. Они не переставали смотреть друг на друга. — Только для меня.