I стадия.
Зелёная школьная доска пахла мелом. Мари стояла, склонив голову и пачкая чёрную юбку беспомощно свисающей рукой с мелком. Она нерешительно подняла взгляд на учителя и успокоившись отрешённостью преподавателя, погрязшего в проверки тетрадей, отвлеклась на разглядывание снегопада пушистых лохмотьев снега в окне. Они опускались не быстро и не медленно, и так притягивали к себе взгляд, что хотелось проследить до конца полёт отдельно взятой снежинки. Той, которая уже успела стать особенной, и отличной от своих, так на неё похожих сестёр, той на которой был сосредоточен взор и проведён им до самого конца зрительной связи. И там у самого подоконника эта связь была утрачена. Сев на своё место Мари заметила, что её мысли теряются в воздухе, как комок спрессованного снега под краном тёплой воды.II стадия.
Покосившаяся калитка с облезлой краской скрипнула под надрывистый лай собаки и чёрные гроздья бузины коснулись каштановых волос маленькой Мари. Ей тогда было семь лет. Она была на руках у мамы. Пройдя через заросший двор с низенькой постройкой и рыжей собакой на привязи, они вместе с матерью попали на знакомую бабулину кухню. Слёзные и радостные приветствия бабушки, объятия и поцелуи в обе щёки. С заднего двора пришёл улыбающийся дед. Задорный и счастливый он подбрасывал Мари к потолку. Ей это нравилось, и она смеялась страху в глаза. Бытовые темы долго не затухали, и казалось только набирали обороты, но постепенно бабуля завела разговор в обычное для неё русло. — Я много видала, как люди умирали. Вы то ещё этого не видели. Ну, тоже увидите. Мой уж век к концу подходит. Я, когда мамыньку хоронила хорошо помню, как жасмином пахло. Как, каким жасмином? Смерть-то пахнет жасмином! Слова бабули остались на долго в памяти Мари. Ей было интересно как пахнет жасмин, и она выучила этот запах. Это началось ещё в школе. Старенький чёрно-белый кот заболел в ту пору, когда заморозки случались всё чаще и последние осенние признаки таяли на глазах. Голые серые ветки впивались своими кривыми изгибами в городской натюрморт, а вместе они обвивали дома как тёмная уродливая паутина. Сперва домашний питомец незаметно перестал есть, потом его движение стали скованные и ленивые и Мари испугалась за его жизнь. Она вдруг представила, что он может умереть. Тогда ей вспомнились слова бабули, что смерть пахнет жасмином. Вообразив себе его запах она уже не могла от него избавиться. Жасмином пахло от старого кота, и от рук Мари, что касались его, и она поспешила их помыть в раковине, жасмином пахло и от неё. Страх нарастал с сердцебиением, но кое-как запах перебился. Выйдя из уборной, она поспешила предупредить домашних. — Мне кажется, он не доживёт до нового года! — с горечью воскликнула Мари. Ведь запах жасмина, — это запах смерти. Двадцать девятого декабря умер кот, и пророчество Мари сбылось. Об этом как-то сообщили по телефонному звонку бабуле, и она уверовала в передающийся по наследству мистический талант своей внучки. С покосившейся деревенской калитки снова слезала краска. В заросшем дворе плодовые деревья оккупировали лишайники. После дождя они были отчётливо видны на коре. Даже на гнилом сереньком заборе между дворами распустились блестящие зелёные «цветки». Уже другая собака бегала на привязи и пачкала свою скомкавшуюся шерсть грязью топтаемых луж. Укутанная тёплой душегрейкой и шерстяной шалью бабуля, осенённая идеей, вышла из кухни и со скрипом захлопнула дверь. Она перешагнула прозрачную лужу и вошла в отдельную жилую постройку. Минут десять она искала номер телефона, который она вроде бы положила под клеёнку стола, но обрывок от тетрадного листа оказался за швейной машинкой. — Алло?.. Нина? Нина, это я звоню. Да, чё, чё? Дед вот слёг совсем. Маришка-то дома? Да, позови, раз она дома. Мари взяла трубку домашнего телефона. — Да, бабуль. — Ало, Маришка? Да дед совсем слёг. На кого одна останусь? Ты как, жасмин-то чувствуешь? Если почувствуешь, так скажи, я хоть готова буду. — Щас, бабуль. — Ага. Мари тогда стояла на коленках на стуле и уже еле сдерживала слёзы. Ещё когда её позвала мама, сказала, что дед слёг, запах жасмина, как подмоченная корка земли прилипающая после дождя, казалось прилип к носу Мари. Она была напугана и трудно ей было брать в руки пыльную трубку, но она с мужеством пересилила тяжесть такого разговора и не стала говорить бабуле о том, что даже пыльная трубка пахла жасмином. — Бабуль, а призраки существуют? — как-то спросила маленькая Мари у бабули. — Существуют, детонька. Уж какие люди об этом говорят. А я-то сама, знаешь чё видела? — Чё? — с живостью спросила Мари. — Тебе б такое не видеть. Такого страху натерпишься! Я-то сама много чего вижу. Как-то ко мне вот сюда на кухню один колдун явился. Да как кинет меня со стула, я и грохнулась. Месяц пролежала после этого. Дед твой всё за мной ухаживал. Кормил меня, лечил. Как уж ему не надоело за мной ухаживать? Добродетель мой. — прибавила она ласково и с улыбкой, протерев слезящиеся глаза платочком. — А в последнее время то я слягу, то он. Так и живём. Много, много чего видела. Вон, пишут в газетах, на фотографиях призрак от снялся. На камеру сняли, на кладбище дело было. Вот он погиб, а на фотографии отпечатался. Видимо, ходил там. А вот недавно меня ещё один колдун преследует, городской, маститый, пугает меня. Боюсь я его Маришка! Лягу спать и на занавеске лицо его вижу. Кончусь я таким манером. Уже сил не хватает. Да-а, силы кончаются. Через четыре дня после того звонка Мари приехала на похороны деда. Посреди зала стоял обитый чёрным шёлком деревянный гроб. Рядом на табурете рыдала бабуля, прикрывая рот белым платком. — Да на кого-ж ты нас родимый оста-а-авил!.. — разнёсся по залу пронзительный вопль бабули. Вокруг стояли знакомые родственники и видно было, что у этих молчащих статуй разрываются сердца от такой картины. Были даже знакомые с завода, с которыми работал дед. Вдруг бабуля увидала Мари и подозвала их с матерью. — Внученька-а, посмотри на деда-то. Мари взглянула на восковое, жутко осунувшееся лицо, на котором были чётко видны кости черепа. И всё-таки казалось он был ещё живой и прямо сейчас просто спит, но вдруг откроет глаза и привстанет в деревянном ящике. Мари почти была уверена, что он дышит и даже видела это. От всего тела исходила какая-то пелена, как летом от земли на палящем солнце. Когда его погрузили в газель, Мари не могла решиться сказать остальным, что она как будто бы видела, как он шевелит губами. На поминках для Мари стало неожиданной тяжёлая тишина. Еда была вкусной, но Мари ела через силу. Поднимая вилкой сладкий десерт, она не могла понять, почему до сих пор не плачет. Остановив машину у кладбищинских ворот, чтобы принести завтрак дедушке, Мари со всеми своими вошла за ограду. По дороге Мари непроизвольно стала разглядывать надгробные таблички. Фотографии молодых и, казалось, таких живых людей приветствовали прохожих. Их имена и даты жизни притягивали взгляд не меньше, чем улыбающиеся лица. Мари стало не комфортно среди них, как среди огромной толпы людей. На сороковой день Мари пришла навестить деда вместе с мамой. Проходя могилки она уже замечала ей знакомые лица. Потом ей стало казаться будто на кладбище людно. И наконец, она воочию увидела, как на скамейках сидели посетители, рыдали бабушки и поникнув стояли угрюмые люди. Мари стало трудно дышать. Страх окутывал её со всех сторон. Она их видела и слышала, как покойники говорят. Рухнув на землю, она бесновалась в панике и махала руками, не открывая глаз. К ней примкнула перепуганная мать. — Они все здесь, мама! Я их вижу! Мама!III стадия.
Мари с детства любила рисование. У неё было очень тонкое понимание цвета и она обладала умением уверенно проводить линии. Она выигрывала много конкурсов и её пригласили принять участие в очередном состязании. За неделю она написала чудесную картину и это признали даже её завистливые знакомые соперники. Было в этой картине что-то действительно особенное, что приковывало взгляд и будто затягивало своей глубиной. Проснувшись, Мари застелила кровать и почистила зубы. Поржавевшая раковина и грязное зеркало только подчёркивали нависающую скуку и грусть. Подойдя к мольберту с картиной Мари долго её разглядывала. Оставалось отравить её на конкурс. Она села на диван и будто растворилась в нём. Достала планшет и весь день просидела в сети. Она написала ещё одну картину, но на конкурс ничего так и не решилась отправить. Мари знала, что нужно было это сделать, но ей теперь давались только те вещи, что она делала каждый день и освоила до автоматизма. Недавно её самая близкая подруга переехала в другой город. Они были очень близки и неразлучны. Но Мари даже не почувствовала никакой утраты. Всё было обычно и серо. Постепенно она стала замыкаться в себе. Редко выходить на контакт. Они расстались с парнем. Он ушёл к другой. Иногда она даже не чувствовала этого. Сейчас лёжа на диване и смотря в окно, без интереса наблюдая за листопадом, она вдруг осознала, что давно не рыдала, уже три года. И смеялась давно. По-настоящему. Через два месяца ей стало безразлично на всех, она порвала со всеми друзьями, не звонила маме и быстро бросала трубку. Перестала прикасаться к мольберту. Бросила работу. Она почти отключилась от внешнего мира. Жила только на деньги матери и нехотя ходила в магазин за продуктами. На теле стали проступать отчётливо видные кости. На новую работу она не могла устроиться. Ей было невмоготу решится на такой поступок. Она совсем утратила навык принимать решения. Мысли становились расплывчатые и незаконченные. Как-то перед новым годом начался снег. Широкий диван стоял напротив большого окна во всю стену. Мари лежала на этом диване обессиленная. Она только что приняла душ. Большие пушистые хлопья лепились друг к другу и падали кружевной стеной. Как старые кружева в доме бабули на швейной машинке. Эта стена была на них похожа. И как на том школьном уроке, где она стояла, поникнув головой, она зацепилась взглядом за одну избранную снежинку, но не довела её до конца. Окно пропало и пол и всё превратилось в один нескончаемый снегопад. И вместе с этой избранной снежинкой полетела Мари и где-то её потеряла. По сторонам стали появляться образы людей, они о чём-то разговаривали, их было много, как на площади. А потом она увидела чёрные кресты, заваленные снегом, среди этой толпы и в нос ударил запах жасмина. Она отпрянула, споткнулась и упала на снег. Он был мягкий. Настоящий. Отерев с лица налепившиеся хлопья Мари заметила на себе юбку, испачканную мелом. И вот она у доски. «Кто я?» — вдруг пронеслось у неё в голове. И отчётливо ощущаемый школьный урок начал таять как сугроб снега под тёплым душем, превращаясь в какие-то аморфные силуэты. Через несколько секунд она забудет о том вопросе и задаст новый, совсем бессвязный.