Проверка на вшивость

Александр Белов лежал на кровати и пялился в белый с синеватыми прожилками потолок. Потолок был совершенно безучастен к Сашиным страданиям. Во время службы в разведке он слыл унылым трезвенником среди своих коллег, устойчивым к любым питейным искушениям, в том числе и от своего закадычного друга Генриха Шварцкопфа. А тут такой конфуз! И ладно бы по делу пришлось напиваться, — это можно было бы пережить, а то ведь буквально в кругу семьи! Расслабился, называется, утратил бдительность и контроль над собственным организмом. Эх! Белов закрыл глаза, спасаясь от назойливого солнечного света, пробравшегося сквозь задернутые шторы, и глухо застонал. Звук собственного голоса эхом отозвался в тяжелой голове. Мир был жесток к неумелым выпивохам. А ведь все так хорошо начиналось. Позвать в гости Генриха Шварцкопфа, прилетевшего в Москву по делам, было идеей со всех сторон правильной. За прошедший год Белов успел сильно соскучиться по любимому другу, да и начальство не возражало, что было важнее всего. Поэтому товарищ Шварцкопф был тепло встречен в аэропорту и немедленно доставлен в скромную московскую квартиру. Заграничного гостя Беловы встретили радушно. Генрих же, серьезно подтянувший навыки в русском языке, сиял как новый рубль. Учтиво поприветствовав мать своего Иоганна, он вручил ей коробку американских конфет (выменял поди на сигареты, подумал Саша), а с отцом обменялся таким твердым рукопожатием, что старый коммунист одобрительно крякнул. — Наш человек! — сказал он Саше и тут же заявил: — Давайте-ка к столу. Момент, когда появилась трехлитровая бутыль знаменитого в узких кругах отцовского самогона, Белов пропустил: вышел на слезные просьбы соседки глянуть что же такое искрит в подъездном электрощитке. А вот банка с мамиными солеными огурчиками запомнилась отчетливо, как и удивительно слаженный дуэт отца и лучшего друга, напевающий что-то похожее на Интернационал. Еще Саша помнил, как после четвертого круга пытался против пьянки возражать, но тяжелая отцовская рука, опустившаяся ему на плечо, заставила его замолчать. — Твой друг, — отец мотнул головой в сторону Генриха, который нестройной походкой направлялся в уборную, — это, конечно хорошо. Но мы его все равно проверим. Знаю, он — герой, как и ты. Но надо бдить… А ты — иди! Спать иди. — Я. это… буду перер… переводить, — уперся Белов, ощутив чутьем бывалого разведчика какую-то подставу. Последним, что он запомнил, было теплое плечо друга, на которое он, захмелев, уложил голову, и запах свежего черного хлеба в руке. Из кухни послышались шаги, потянуло запахом яичницы, и Саша Белов нехотя стянул с себя одеяло. Диван в его комнате, где еще с вечера постелили Генриху, пустовал и, судя по смятой простыне — не более получаса. Осознав сей факт, Белов лишь мысленно удивился: Генрих Шварцкопф после подобных попоек в эсесовском прошлом тягой к раннему подъему не отличался. Придерживая ноющую от похмелья голову, Белов вывалился на кухню и с удивлением обнаружил отца, неторопливо покуривавшего подаренную Генрихом сигару. — А, проснулся, переводчик, — ухмыльнулся он, глядя на страдающую физиономию сына, — завтракать садись. — А… а где… — промычал Саша и тут же услышал шумящую воду в ванной, — ну… все. — Мать на рынок ушла, — ответил Белов-старший, накладывая в тарелку сына еды. — Придет скоро. Генрих твой вон, умывается. — М… — ничего более связного Саша выдать не смог. Отец, глубоко затянувшись, пыхнул струей дыма в открытое окно. — Ну и хитрец же этот твой товарищ Шварцкопф! Но хиловат, притворяться как следует не умеет. Ты ему расскажи, что водку из рюмки проще не сливать, а разбавлять. Иначе сразу понятно, кто в компании самый трезвый. А вообще, — голос отца неожиданно стал твердым и серьезным, — я вижу, дороже тебя у него никого нет. Не знаю, хорошо это или плохо. Из ванной вышел Генрих Шварцкопф, уже одетый в легкие летние брюки и светлую рубашку. А Саша Белов любовался им, забыв и о больной голове, и о еде, и о том, что сегодня ему, вообще-то, на работу.