Статус: живы, здоровы, долго и счастливо

      Хлопнула входная дверь. В предрассветной полутьме снова наступила тишина, которую еще не скоро потревожат. Сизая дымка окутывала каждую комнату, и совсем неяркие еще нежно-розовые лучи огладили занавески и окна.       Честно говоря, я боялся, что наша жизнь после переезда в Кардифф станет еще более напряженной, но мой пессимизм меня в этот раз подвел — и слава Богу. На время, правда.       Да, на работу с утра пораньше выходили теперь оба родителя: папа мчал в Министерство, играл добропорядочного волшебника, и на все вопросы о срочном переезде сводил к просьбе жены вернуться в город; мама была успешно принята на свою прежнюю должность. Я же взял на себя большинство домашних дел, чтобы не быть совсем уж бесполезным ярмом на шее.       За окном уже давно распевались птицы, шуршали гравием машины, звучали разговоры. Я перевёл глаза на стоящий на тумбочке будильник. Восемь утра. До сигнала еще целый час, можно полежать.       Было трудно привыкнуть к вечному шуму за окном. Когда мы жили в собственном доме, единственными звуками, которые до нас доносились, были песни птиц и шум леса. Звуки были мягкими и успокаивающими, под них было здорово задрать голову к небу и наслаждаться солнцем и голубизной небосвода, а во время дождя или даже громыхающей тут и там грозой казалось, что энергия и магия, которыми было переполнено все вокруг, бушуют. На это с большой охотой, почти как на зов луны, отзывался волк, и это была еще одна вещь из небольшого списка, спрятанного даже от меня самого, в которой я был с ним солидарен.       Здесь же, в городе, в котором была вечная суета и духота, постоянно звучал монотонный раздражающий шум, надсадно дышал город. Чувствительные уши реагировали на него слишком резко, и потому в них часто звенело. Пахло здесь тоже не привычной лесной свежестью и спокойствием, а уличной пылью и резковатыми ароматами туалетной воды и очистителями воздуха с примесью масла для жарки.       Папа первым обратил внимание на мою растерянность. Из-за запахов и звуков я немного терялся в пространстве, и приходилось останавливаться хотя бы на секундочку, чтобы сориентироваться.       – Тяжело? — спросил он меня. Прошла неделя после переезда, а я все настороженно оглядывался, будто искал несоответствия с увиденным.       – Немного, — заторможенно ответил я под вопросительным взглядом мамы, — но это ничего, я привыкну. Просто запахи и звуки тут резче.       Папа лишь улыбнулся как-то смущенно и виновато. Вид у него был изможденный, на лице добавилось морщинок.       Вскоре, стоило мне хоть слегка освоиться, меня повели знакомиться с городом.       – Здесь много старых замков. Если хочешь, можем купить тебе энциклопедию и путеводитель, чтобы ты почитал о них. Сомневаюсь, что мы сможем в скором времени их посетить.       Мне, привычному к загородной жизни, было несколько дико наблюдать за спешащими людьми, сигналящими машинами и домами, почти упирающимися крышей в небо. Зато мама чувствовала себя здесь в своей тарелке — она уверенно водила меня по улицам, показывая те или иные запоминающиеся ориентиры, знакомила с магазинчиками, лавками и маршрутным транспортом. Домой после таких экскурсий я приходил оглушенный и ослепленный, долго отмаргивался и заново привыкал к обстановке.       Да… Это было тяжеловато, но родителям неприятностей я приносить не хотел, тем более, что в памяти всплывал опыт ориентирования, непонятно откуда взятый, правда. Периодически в голове мелькало что-то, но я все никак не мог на этом сосредоточиться, постоянно отвлекался на кажущиеся более важными мне дела и забывал об этих мыслях до случая.       Через недели три меня спокойно смогли оставлять одного. Отец с мамой были уверены, что, если мне что-то понадобится, то я точно не заблужусь. К моему пробуждению меня всегда ждал завтрак, лист с заданиями по программе от папы и советы от мамы. В холодильнике и шкафчиках дожидались продукты, в одном из ящиков была припрятана поваренная книга, запасные ключи и банка с деньгами: маггловскими фунтами и магическими сиклями.       Отец теперь работал наизнос: брал заказы по устранению, работал с какими-то новыми чарами и документами. Жизнь в доме была дешевле, причем намного, и именно поэтому мама была вынуждена тоже выйти на работу.       Звякнул будильник. Я откинул одеяло, распахнул окно, впуская теплеющий с каждым днем воздух в комнату, и вздрогнул от визга несмазанных петель и тремора стекла. Начался мой новый день.       Одеться, умыться, расчесаться — все по отработанной привычке. На столе под крышкой дожидался завтрак, оставленный мамой, и графин с соком. Я распахнул кухонное окно и чуть поежился: пусть воздух уже и теплел, предчувствуя скорую весну, задувающий иногда ветер гонял по коже мурашки. На плитке обнаружился чайник, и даже воду в него можно было не добавлять — судя по всему, родители сегодня обошлись соком. Глянув на заварочник, убедился в своих словах — тот в разобранном виде сох.       Золотисто-рыжий свет покрыл собой большую часть стены и мятного кухонного гарнитура, ветер, пахнувший талой водой, трепал кремовые ажурные занавески. Вообще, мамина квартира по своему виду мало напоминала папин дом, весь состоящий из дерева и разных оттенков коричневого. Здесь был уже упомянутый небольшой кухонный гарнитур с серебристыми вставками, такой же серебристый, покрашеный под металл стол со стульями, кремовые занавески с обоями, по которым змеился ненавязчивый цветочный арнамент, и большой диван из какого-то, медного вроде, плюша, слева от которого стоял небольшой стеллаж с книгами. Места тут было немного, всего две комнаты: моя и гостиная с диваном, на котором спали родители, совмещенная еще и с кухней.       Я набрал воды в чайник, зажег газ и отошел к шкафчикам. На нижней полке стояло несколько баночек с травами, специями и покупным крупнолистовым чаем. Если я правильно запомнил, мама вчера упомянула бергамот, значит, его и заварю. Баночка нашлась у стенки. Столовая ложка заварки, еще ложка бергамота, а потом залить кипятком.       Через пару дней мне исполнится одиннадцать. Вроде ничего не значащая дата, но папа из-за нее сильно печалился. Видимо, это было как-то связано с жизнью в волшебном мире, куда мне путь был заказан. Ликантропия ставит крест на моем будущем среди магов, и даже страшно представлять иногда, как будет для меня складываться жизнь через несколько лет, когда я буду совершеннолетним и сидеть на шее у родителей будет уже просто стыдно. Хотя, собственно, даже среди обычных людей мне не сильно повезет. Это было… обидно. Я здоров, не дурак, способности кое-какие у меня есть, но вряд ли мне будет светить что-то хорошее.       Засвистел чайник. Я обхватил ручку прихваткой, выключил газ и залил кипяток в заварочник, оставив чай томиться. Вытащил стакан с сушилки, налил сок. С улицы, заглушенная ревом машин и скрипом обуви, раздалась ненавязчивая мелодия. Наверняка какая-то новинка по радио из кафе напротив. Покачивая головой в такт, я наконец уселся за стол и убрал крышку, накрывавшую тарелку.       – Ммм!.. — как же мама все-таки здорово готовит! От одного запаха уже слюнки бегут.       Надо будет еще список дел поискать. Папа наверняка оставил мне материал для разбора, как и мама, собственно. Еще нужно будет продукты проверить.       Солнечный луч двинулся дальше, задев заварочник. В воде мерно плавали чайные листья и травы, насыщая чай и придавая ему глубокий красноватый оттенок. «Похож на гранат», — мелькнуло в голове. Заискрили блики, листья отбрасывали на стол причудливые тени. «Видимо, до очередного полнолуния уже недалеко», — передернулся я, заставляя глаза отвлечься от деталей. Фантомные боли от приближающейся трансформации уже прямо сейчас готовы свести меня с ума, ха. Волк внутри на это лишь ехидно фыркнул и, будто пугая, поскреб когтями, мол, готовься, скоро встретимся. Брр, вот же язва. Как у меня только такой волк получился?       Вилка скрипнула по тарелке. Пришлось убрать ее в раковину. Стакан из-под сока отправился туда же.       – Я тебя не боюсь, — пробурчал я мрачно, намыливая тарелку.       Вру, конечно. Еще как боюсь. И волк это знает.       А как бы вы себя ощущали? Чем взрослее я становлюсь, тем сильнее становится моя связь с волком. Я буквально каждой клеточкой чувствую его присутствие, раздражение и злость оттого, что его удерживаю в себе я, вибрацией рыка прокатывающиеся по глотке, ребрам и хребту; чувствую его ликование, отсчитывающее дни и часы до восхода полной луны. Я до ужаса боюсь времени трансформации, когда я сам собой больше не могу управлять, когда становится неизвестно, что произойдет дальше, что сотворит это чудовище, пока я в ступоре.       После перезда было страшно оставаться в квартире на полнолуние. В конце концов, тут негде было надежно запереться, поэтому папе пришлось пересмотреть свое решение на эту тему. Почти две недели он трудился над портключем в подвальную комнату нашего старого дома и обратно, несколько часов тестировал и проверял, затем с торжественным видом вручил мне.       – Это на тот случай, если меня не будет рядом.       – То есть? — не понял я. Цепочка уже болталась у меня на шее.       – То есть, тебе следует активировать портключ только в том случае, если трасформация приближается, но я самостоятельно так и не успел переправиться с тобой домой и не запечатал сам подвал. Ты понял?       Да, наверное, это была какая предосторожность. Хотя сам ее смысл я так и не понял. В итоге после нескольких удачно прошедших перевоплощений я убрал цепочку в ящик стола за ненадобностью. Отец всегда появлялся вовремя, брал необходимое и трансгрессировал со мной в дом. До нужного часа я занимался своими делами, а затем следовала уже испытанная практика: я снимал одежду, уходил в комнату за тяжелой железной дверью, папа запечатывал меня заклинаниями, а потом начинались первые судороги. Уже утром, когда я превращался обратно, папа забирал меня и отправлял матери. Та до времени выхода на работу ухаживала за мной. За сутки я справлялся с болью, восстанавливался и возвращался к своим обязанностям.       В прошлое же полнолуние все прошло настолько плохо, насколько вообще было возможно.       Папа практически никогда не задерживался до позднего вечера. В тот раз он уже абсолютно опаздывал, а я хватился искать портключ только после того, как боль от трансформации уже начала захватывать тело. Я верил, что отец придет, что он успеет защитить маму.       – Ремус? — мама боится.       Судороги окончательно свалили меня, я больше не мог подняться. Ящик стола так и остался открыт, а скопившиеся там вещи были раскиданы по комнате.       – Запрись где-нибудь, прячься! — хрипло выкрикнул я и из последних сил пополз к двери. Подтянулся на стуле, заперся на щеколду и уже растекшись по полу попытался припереть ручку стулом.       Страшно, как же мне тогда было страшно! Отца, который всегда ассоциировался у меня с защитой, все еще не было дома, а мама не была надежно спрятана от меня, от чудовища, за тяжелой железной дверью. Я скорчился у стула и стиснул себя руками — нет, нет, ты не вылезешь, ты не причинишь вреда!.. А затем я услышал собственный вой, да в глаза из открытого окна ударил лунный луч.       Очнулся я уже под утро в собственной растерзанной комнате. Со стен свисали располосованные обои, стол, шкаф и пол были в царапинах, стул был сломан, но дверь, пусть и держалась будто на последнем слове, была зачарована, я чувствовал. Папа все-таки успел?       Я притронулся к двери — и чары спали. Что это? Они выдохлись? Папа снял? Или же все было заколдовано именно от оборотня? Я не знал ответа, да и в тот момент меня это интересовало мало. Собрав все силы, придерживаясь за стенку, я вышел в гостиную. Я должен был убедиться, что с родителями все в порядке, что папа и правда успел.       Я застыл на пороге, не решаясь шагнуть дальше от испуга. Большая часть комнаты была разгромлена. Целым и неуместно новым выглядел лишь угол с диваном, от которого я и не мог отвести глаз.       Руки и торс папы… О Боже! Не удержав вскрика, я свалился на пол и засучил дребезжащими ногами, загоняя себя в угол. Сколько крови, сколько ран… В воздухе завис тошнотворный сладкий запах, к горлу подступила рвота, а на глаза набежали слезы.       – Ремус? — тихо позвали меня с того же дивана. Я резко перевел глаза.       Мама. Она смотрела на меня большими глазами, и я не мог понять, что именно засело в глубине ее глаз, скрытое напускным спокойствием и дружелюбием. Я зажал рот руками, чтобы ни новые вскрики, ни всхлипы, ни рвота не вышли наружу, хотя тихие жалкие стоны все равно прорывались сквозь пальцы.       Приподнялся отец. Он тоже смотрел на меня. Расстроенно, укоряюще, даже сердито. А еще разочарованно. Кровь яркими пятнами пропитала бинты, а на лбу у него выступил пот.       Они не говорили. Лишь смотрели. Я слышал их сердца, свое и насмешливый рык волка. Глаза застлили слезы.       – Я не хотел! — пискнул я сквозь пальцы, — Простите! Простите! Я… мне… Пожалуйста, простите!       Я скукожился прямо в том углу, трясясь от страха, просил прощения и качался из стороны в сторону.       Монстр. Во мне живет монстр. Я сам монстр. Я чуть не убил папу. Я подверг опасности маму.       Страшно-страшно-страшно!       Я той ночью чуть не убил своих родителей. Убежденность в защите отца затрещала по швам. С того дня напряженность прошлых лет вернулась, хотя, возможно, она никуда и не уходила, просто сейчас стала еще больше.       Мама сильно сдала. Она не была смелой, не была умелым бойцом, и от инстинктивного страха у нее чуть не отказало сердце. Она продолжила выходить на работу, но я видел, сколько сил ей приходится для этого прикладывать. Мама все еще пыталась показать мне, что все хорошо.       Папе пришлось врать на работе о шрамах. Не знаю, что конкретно он наговорил, но ему, надеюсь, поверили. Он не прекратил заниматься со мной в свободное время, не перестал искать лекарство для меня, но его отношение все-таки ко мне поменялось, я чувствовал. За каждым словом и взглядом будто скрывался укор: не послушался, не справился с таким простым условием. Я не возражал и не обижался. Я ведь в самом деле был виноват.       Интересно, смогу ли я когда-нибудь заслужить прощение и доверие?       Скрипнула под губкой тарелка. Я тяжело вздохнул. Вот так вот.       Волк, учуяв мое состояние, довольно оскалился.       …Как же я ненавижу его. Ненавижу и боюсь. Как же мне иногда хотелось уничтожить его, избавиться от проблемы. Никто бы тогда больше не подвергся бы опасности! Я больше не был бы чудовищем!       До меня донесся собственный всхлип. Я утер локтем глаза и нос, вытер посуду и отправился искать свои задания. Нечего сопли разводить — мне это не поможет.       Если быть совсем уж честным, то мне никто и ничто не поможет.       Хотя, как выяснилось, я в этом сильно ошибался.

***

      Десятого марта на улице было солнечно, но ветренно. Середина недели буднично задувала в окно аппетитные запахи из кафе напротив и звуки песен, шелесты полуденных разговоров.       Стол в своей комнате я поставил так же, как в прошлом доме стоял стол отца — боком к окну. Я уже несколько минут наблюдал за резвящимися в небе птицами, позабыв про раскрытый справочник волшебных растений. Что-либо конспектировать совсем не хотелось — с самого утра на меня напала странная меланхолия. Ну, немудрено: попробуй не стань тоскливым, когда отец бросает на тебя настолько странные взгляды. У него даже запах чуть сменился, но я не понимал, с чем это может быть связано.       Щелкнул дважды замок входной двери, раздались шаги. Странно, — подумал я, бросая взгляд на часы, — родители в это время еще работают. Я спешно поднялся и выглянул из-за двери.       – О, Ремус! — на кухне суетилась мама, — Привет!       – Привет, — отозвался я, во все глаза следя за ее перемещениями, — А что ты тут делаешь?       Вид у мамы был какой-то радостный. Она суетясь снимала верхнюю одежду, выкладывала какие-то вещи из сумочки, разбирала купленные продукты, а вместе с ними…       – Торт… — я уставился на уже закрытый холодильник. Мне же не показалось? — А для чего...?       – Ну, как же, — тут она хитро улыбнулась и, внезапно подмигнув, накинула на рабочее платье фартук, — твой отец как-то рассказывал, что одиннадцать лет для волшебника — одна из важных дат. Мы обязаны отпраздновать! Тем более, в последнее время у нас не было возможности провести хорошо время вместе…       Меланхолия начала отходить на дальний план. Я, чуть робея, улыбнулся и подошел ближе к столу, где мама уже нарезала овощи для салата.       – Ла-адненько. Чем я тогда могу помочь?       – Взбей яйца для теста, пожалуйста.       Одиннадцать, да? Я не знаю, что может значить эта дата. Мама говорила, что в это время обычные дети поступают в среднюю школу. Что же это может быть у волшебников?       Я отставил миску и венчик, когда закончил с яйцами, и принялся за поданые мамой яблоки.       – Мы сделаем яблочный пирог?       – А почему бы и нет? — еще шире улыбнулась мама.       Ах, как же здорово, что она снова мне улыбается так радостно! Было настолько здорово видеть ее такой… живой и взволнованной! Одно только это сделало мой день счастливым.       – Ну, — вновь обернулась она ко мне, — что интересное сегодня изучал?       – Ой, не поверишь: мандрагоры — это такой ужас…       С улицы доносилась какая-то незнакомая мне позитивная песня. Мы с мамой, смеясь, летали по кухне: мама готовила, а я как мог помогал. В графин залили свежий сок, среди баночек с травами нашелись чарбец и душица, так что я быстро заварил еще и свежий чай.       – Может, попробовать сварить папе кофе? — окликнул я маму.       – О-о, нет, даже не пытайся! — захихикала она, — Ты же знаешь, как он привередлив по отношению к кофе. Если захочет — сварит сам!       Я в ответ пожал плечами.       В духовке томился яблочный пирог, в кастрюле закипала вода для пасты. Мама отправила прикрытую салатницу на полку холодильника и приготовила бекон и сыр.       День казался нереальным. Я не мог припомнить, чтобы у нас было еще что-то подобное. Хотя, быть может, это просто мое ощущение изменилось? В конце концов, раньше я был всего лишь маленьким ребенком, верящим в то, что идеальный мир — это лес и поля за окном, мама с вязанием в кресле, улыбающийся мне папа и ощущение умиротворенного счастья, заботы и защищенности. А теперь… Я оглянулся на маму и не сдержал улыбки: она тихонько что-то напевала себе под нос, медитируя над чашкой с чаем. Глаза были мечтательно прищурены, но смотрела она, похоже, на что-то такое, что никто, кроме нее не увидел бы. Зная, что такие моменты даже в нашей теперешней жизни еще возможны, я счастлив.       Время подходило к ланчу. Праздничный ужин был приготовлен, а приготовленное мною вчера рагу было доедено. Я принес из комнаты справочник и теперь сидел рядом с мамой в гостиной, дожидался папиного прихода. Внутри разгоралось волнение, даже ладони подрагивали.       – Мам, как думаешь…       – Мм? — стопочкой на журнальном столике лежали какие-то рабочие бумаги. В них-то мама сейчас и разбиралась.       – Папа… Он… Как думаешь, ему понравится сегодняшний ужин?       Мама наверняка чувствовала мое волнение. Она подняла голову и пристально оглядела меня, будто ища подтверждение чему-то, о чем она подумала. В итоге она лишь тяжело вздохнула.       – Не знаю, — а затем улыбнулась уголками губ, — давай надеяться на лучшее.       Папа вернулся незадолго до восьми. В одной руке он держал портфель, с которым ходил на работу, в другой же сжимал какой-то конверт. Вид у него был расстроенный и даже немного обреченный. Он неторопливо убрал в шкаф теплую мантию, больше походящую на плащ, снял шляпу и как-то неожиданно бережно положил на тумбочку у входа тот самый конверт, а после прошел в ванную мыть руки.       Мы с мамой удивленно переглянулись:       – Лайелл? — тихонько позвала мама.       Поток воды из крана затих. Папа так же неторопливо вышел из ванной и остановился у тумбочки. Постоял немного в тишине, а затем снова взял конверт в руки.       – Пап? — осторожно позвал уже я, — Что-то случилось?       – Письмо пришло, — кратко ответил он нам. Голос у него был глухим, будто не желал подчиняться.       – Письмо? — удивилась мама, — И что же в этом такого?       Она подошла к отцу и тоже взглянула на конверт.       – Какая красивая печать… Ой, оно для Ремуса? Но… Стоп, откуда отправитель знает, где мы живем?       – Это то самое письмо, Хоуп, понимаешь? То самое письмо…       – Оно… для меня? — очнулся я.       Мне никто никогда не посылал писем. Не то чтобы у меня были люди, кроме родителей, которые стали бы мне писать…       Отец обернулся. Я вздрогнул от его взгляда: точно так же он смотрел на меня, когда первый раз отвел меня в подвал — печально и будто даже виновато. Его глаза заскользили по стенам и пространству, он о чем-то глубоко задумался. Чуть заторможенно он дошел до кухонного стола и присел на отодвинутый стул, голова его обреченно и горько повисла, пальцы зарылись в волосы на висках и затылке. Мы с мамой осторожно присели рядом с ним, насторожившись. В тот же момент мама вспомнила о времени и подскочила к еде, накладывая пасту на тарелки.       – Это письмо из Хогвартса, школы для волшебников, — отозвался наконец папа. Его ответ прозвучал настолько резко и неожиданно, что я еле успел подхватить выроненную мамой тарелку. Паста с нее, слава всем богам, не выпала.       – Но мы ведь… — начала говорить мама, но папа ее перебил:       – Туда не надо подавать заявки. С рождением на островах нового волшебника его имя автоматически вносится в список поступающих, и всем до единого на одиннадцатый день рождения отправляют письмо-уведомление.       – То есть… Но это же здорово! — заулыбалась мама.       – Но… почему мне его отправили? Я ведь…       Я затих и опустил глаза. Мама, осознав, тяжело охнула, отец напряженно молчал. Вдруг он дернулся, посмотрел на меня, будто только что понял, что я здесь, а потом неожиданно проговорил:       – Точно… У тебя же день рождения сегодня… Прости меня, Ремус, — он действительно извинялся. Я поднял на него глаза и, всмотревшись, внезапно понял, что он говорил не о чем-то одном. Сформулировать для себя полностью мысль я так и не смог, но волнение растворилось внутри меня, сменившись чем-то большим и теплым, затопившим меня до краев.       – Ничего, пап, — я робко улыбнулся, удерживая слезы облегчения, — все в порядке.       Он попытался улыбнуться. Робко, смущенно, чуть виновато, самыми уголками губ, но все же улыбнулся, и эта улыбка достигла глаз. Я услышал облегченный мамин вздох и успокоился сам.       Папа вновь посерьезнел и уставился на конверт:       – Прости, Ремус, но я вынужден буду написать отказ, — дрогнувшим голосом сказал он, — Еще ни разу не было такого, чтобы оборотень стал образованным волшебником, так что… Не думаю, что сейчас, особенно с нынешней ситуацией, что-то касаемо… что-то могло измениться.       Я тяжко, но понимающе вздохнул.       – Я понимаю, пап, не переживай.       Я вспомнил про улыбку и с трудом натянул ее на лицо. Зашуршала ветром в занавесках тишина.       Мама, будто разрывая наш прошлый настрой, поставила на стол еще одну наполненную тарелку.       – Давайте… Давайте просто поедим и поздравим Ремуса с праздником. В холодильнике еще и торт дожидается… — и первой намотала пасту на вилку.       Как я узнал на следующее утро, отец подписал официальную отказную форму для Хогвартса, где в графе причины указал пункт «по состоянию здоровья». Письмо он забрал с собой на работу и уже оттуда, наверное, отправил совой.       На меня же вновь накатила меланхолия. Чтение и записи у меня не шли, и я просто целый день, ощущая рвущегося на свободу волка под кожей, просидел на подоконнике, немигающе следя за жизнью города за окном. Иногда накатывала предупредительная слабость. Близилось очередное полнолуние.       «У тебя забрали последний шанс, Рем».       «Шанс на что?»       «Выйти на свободу».       В глазах защипало. Я думал вздохнуть — и из легких вырвался всхлип.       Вот и все.

***

      Вчера была полная луна. Весь вечер я провел в нашем старом доме, и в квартиру маме на руки я попал лишь сегодняшним утром, как и обычно. По телу до сих струилась слабость и прокатывались по скованным от боли мышцам судороги. «Господи, хоть бы это когда-нибудь закончилось», — мрачно подумал я сквозь дрему. Повезло, что я загодя вместе с мамой наготовил много еды, сейчас хоть вставать не надо и тащиться на кухню, чтобы что-то сварить. На тумбочке у кровати стоял графин с водой и стакан, а так же несколько фиалов с обезбаливающим. На меня оно действовало слабо, еще и эффект проходил быстро, так что за все время я привык, что после трансформации меня этих зелий дожидалась целая батарея.       Первой вернулась мама. Дремал я чутко, еще и все чувства после перевоплощения были активированы чуть ли не на максимум, так что ее приход я ощутил еще до того, как она открыла входную дверь. К тому же времени, как она тихо прошла ко мне, я уже не спал и прищурившись следил за ее передвижениями.       – Как ты, волчонок? — обеспокоенно спросила она и зачесала волосы с моего лба назад пальцами.       – Еще не очень, но уже лучше, чем было утром, — попытался улыбнуться я. Видимо, вышло все же не очень, — Не беспокойся, пожалуйста, — я потянулся за ее ладонью, — мне и правда лучше.       Она лишь тяжело вздохнула в ответ.       – Ты ведь ничего не поел, да? — я помотал головой, — Тогда пойду разогревать. Сегодня пятница, так что отец должен сегодня освободиться пораньше.       – Правда? Это здорово.       Буквально через пару минут квартиру наполнил пряный запах картофеля с приправленым мясом. Я подтянулся и разместился удобнее на подушках. В этот же момент вновь открылась входная дверь.       – О, вы есть собираетесь? Как я вовремя! Ремус?       – Я жив, не беспокойся, — отозвался я. Отец посмотрел на меня через всю квартиру и покивал головой, мол, верю. Еще бы он не поверил.       Я прикрыл глаза. Гудела вода в трубах, мама лопаточкой перемешивала подогревающуюся еду, папа мыл руки в уборной. Вот он выключил кран, прошел обратно к столу и, скрипнув стулом, сел и завязал какой-то неспешный разговор с мамой. Обычный вечер перед выходными.       И тут в дверь позвонили.       Все мгновенно смолкло. Я подскочил на кровати и, сжав одеяло, пристально вслушивался, вглядывался и внюхивался. Но вот мама подбежала и прикрыла дверь ко мне, а отец, аккуратно наступая на чуть скрипящий пол, направился к входной двери. Все затаились, даже волк.       Человек за дверью дышал спокойно, где-то рядом с ним тоненько звенели несколько колокольчиков. Пахло сахаром, лимоном и насыщенным смородиновым чаем.       – Кто? — позвал человека за дверью папа.       – Мистер Люпин? Я могу войти? Право, найти вас было довольно тяжело.       Голос был добродушным, но мне незнакомым. Но, судя по резкому удивленному вздоху, отцу человек за дверью был знаком. Он моментально распахнул дверь и отступил назад в прихожую.       – Директор?! Здравствуйте, но…       Испуган папа не был. Скорее, очень сильно удивлен и насторожен. Мама неуверенно переминалась с ноги на ногу.       – Доброго вам вечера! — в голосе чувствовалась улыбка.       Я неслышно соскользнул с кровати и шмыгнул к двери. Из-за тоненькой щелочки между ней и косяком пробивался теплый свет лампы. Максимально придвинувшись, я заглянул в гостиную и наконец увидел первого человека, посетившего нашу квартиру.       Человеком-за-дверью оказался высокий старец с добродушным лицом, длинными белыми волосами и седой бородой до пояса, в которую тут и там за прядки были привязаны маленькие колокольчики на серебристых шнурочках. К самой макушке был сдвинут длинный лиловый колпак, а на кончике длинного носа — похоже, трижды сломанного — держались очки в тонкой оправе.       – П-прошу прощения за наверняка невежливый вопрос, — заговорил после непродолжительного молчания папа, — но Вы к нам в таком виде и добирались? — голос от волнения у него слегка сорвался, и я еле сдержался, чтобы не захихикать.       – О, что вы, разумеется нет, — старец лукаво прищурился, дернул усами и по-птичьи склонил голову, — перед отправкой мне пришлось тщательно изучить нынешнюю маггловскую моду, хотя, как ни странно, те милые люди, подсказавшие мне дорогу к вам, смотрели на меня достаточно удивленно, если не сказать шокированно. С чего бы?       – У вас всегда был довольно… необычный вкус, директор.       – Благодарю.       Директор все с той же улыбкой обернулся в ту сторону, где стояла мама, и выражение его лица потеплело.       – А вы, наверное, миссис Люпин, я прав? — он шагнул к ней, выставив из-за полы разноцветной мантии, расшитой золотистой нитью, забавные туфли с удлиненными носами, и, как оказалось, на них тоже были колокольчики, как и на верхушке колпака, — Счастлив познакомиться со столь милой дамой, — судя по звуку и тому, как он наклонился, он поцеловал маме руку. Бе-е, средневековые заморочки.       – Я… я тоже, сэр…?       – О, прошу прощения, как невежливо с моей стороны. Мое имя Альбус Дамблдор, я директор Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс. Ваш муж когда-то учился в этой школе, и сейчас я пришел сюда, чтобы разрешить вопрос с поступлением вашего сына.       Повисла напряженная тишина. Дернулись колокольчики, и Дамблдор обернулся к моему отцу. Я задержал дыхание, чтобы не выдать свое волнение. «Разрешить вопрос? А он вообще стоит?» — с горечью подумал я и тяжело сглотнул.       – Я сказал что-то не то? — обеспокоенно спросил Дамблдор.       Папа помолчал мгновение, а потом махнул рукой в сторону стола:       – Присядьте, пожалуйста, что ж мы стоим. Хоуп, будь добра, налей директору чай, — и сам уселся на свое прежнее место.       Я слегка подвинулся, чтобы лучше их видеть. Пришлось еще чуть приоткрыть дверь. Директор сел слева от папы, так что мне повезло — я мог видеть их лица.       – Я могу Вам предложить имбирное печенье, директор? — мама вытащила из шкафчика нераскрытую упаковку с лакомством.       Директор широко улыбнулся и кивнул:       – Премного благодарен!       Мама поставила на поднос три чашки с ложками, чайничек и молочник, с легкостью перенесла все это на стол и расставила перед остальными. Сахарница уже стояла на столе.       Судя по папиному виду, он разрывался между приличествующими правилами ведения беседы и резким переходом к волнующему всех вопросу. Вот он тяжело вздохнул под бульканье молочника, которым воспользовался Дамблдор, и пяти ложек сахара, последовавшими в чашку вслед за молоком, и я понял, что выбрал папа второе.       – Ремус не сможет поступить в школу, директор, — максимально твердо для своего характера сказал он.       Дамблдор аккуратно перемешал то, что получилось в его чашке, тихо сюрпнул, а затем перевел глаза на отца.       – Да, профессор Макгонагалл уведомила меня о причине вашего отказа. Но у меня есть предложение. В штат Хогвартса пару лет назад поступила опытная целительница, вышедшая на пенсию и решившая заняться чем-то таким легким как привычные детские болячки и шуточные легкие проклятья. Возможно, — чуть понизил голос старый волшебник, — она могла бы помочь в вашем непростом случае, все-таки это не дело — лишать ребенка возможности обучаться вместе со сверстниками.       – Это… Это не та болезнь, которую сможет укротить даже опытный целитель. Я верю вам, профессор Дамблдор, но я все равно не могу согласиться на ваше предложение. Ремус… — на папином лице пролегла тень, — не может контролировать себя во время… приступов. Может пострадать как он сам, так и кто-то другой.       Я судорожно вздохнул и прикусил губу, чтобы не застонать. Я боялся, что когда-нибудь все-таки эта тема всплывет, но чтобы вот так…       Дамблдор, похоже, о чем-то думал. Затем он слегка удивленно оглядел папу, потом маму, и спросил:       – Вы считаете, что совсем ничего нельзя с этим сделать? Лайелл, мальчик мой — я же могу тебя так называть? — вспомни, ты был достаточно сильным волшебником уже во время учебы. Твой сын, молодой мистер Люпин, наверняка унаследовал тот же потенциал, вам будет сложно самостоятельно справляться с его магией. А, кстати, — директор заозирался, — где же сам Ремус?       – Ему нездоровится, сэр, — тихо произнесла мама, уставившись в свою чашку, — недавно был приступ, он очень ослаб.       – Вот как…       Я прислушался к своим чувствам. Я мог ощутить моменты, когда люди бывали со мной не совсем искренними, но Дамблдор, казалось, был всерьез обеспокоен ситуацией, в которую мы попали. Глаза защипало. Существовал человек, который видел выход, который мог дать мне возможность стать таким же, как все!       Я шмыгнул носом от того количества чувств, что я испытывал, и, видимо, этот звук меня и выдал: глаза старого волшебника, оказавшиеся насыщенно-голубыми, практически лазурными, сразу метнулись в мою сторону. Он удивленно приподнял брови, а затем всем корпусом повернулся ко мне и ласково улыбнулся, прищурив глаза.       – А вот и наш юный мистер Люпин. Выходи, мой мальчик, не бойся.       Я виновато глянул на отца и, приоткрыв дверь, тихо прошел к столу, но не сел. Босые ступни холодил пол, а надетый поверх пижамы джемпер серьезности мне не добавлял.       – Здравствуйте… — осторожно проговорил я, глядя чуть исподлобья. Дамблдор окинул меня любознательным взглядом и чему-то покивал.       – Здравствуй, как себя чувствуешь? Твои родители сказали, что тебе нездоровится.       – Благодарю за беспокойство, мне уже лучше.       Мы немного помолчали, разглядывая друг друга.       – Ты наверняка слышал наш разговор, — хитро блеснул старец глазами, — что сам можешь сказать?       Я вскинул голову, удивленный таким вопросом.       – Было бы несправедливо решать все без тебя, как мне кажется, — ответил на незаданный вопрос директор и глянул поочередно на папу и маму, будто ожидая подтверждения. Те коротко кивнули, с явным сожалением кидая взгляды на меня.       Я взволнованно откашлялся и все так же тихо заговорил:       – Это… Это замечательное предложение, директор Дамблдор, это большая честь: и Ваше посещение, и то, что Вы хотите предоставить мне возможность обучения вместе со всеми, — но…       – Но? — волшебник не выглядел удивленным, но явно хотел услышать окончание моего ответа.       – Но я соглашусь с родителями: я опасен как для других, так и для самого себя. Я был бы очень счастлив учиться с другими детьми в школе волшебства, но я монстр, — я коротко глянул на отца, тот в ответ обреченно прикрыл глаза, — чудовище. Из-за моей глупости и несоблюдения правил безопасности чуть не погибли мама и папа. Я… не хочу, чтобы пострадал кто-то еще.       Дамблдор вновь окинул меня взглядом, на этот раз более вдумчивым. Пристально посмотрел мне в глаза, а затем простодушно пожал плечами:       – Чудовище? Лайелл, Хоуп, вы видите где-то в этой квартире чудовище, о котором говорит ваш сын?       Родители онемели, во все глаза глядя на такую несерьезность. Я даже рот раскрыл от шока. А потом почувствовал поднимающийся по глотке гнев.       – Не видите? А вас мои глаза не напрягают? — я специально дернул головой, чтобы они сверкнули, — А то, что мне не здоровится аккурат на полнолуние? Вы же видите все эти шрамы, — махнул я на себя рукой, — Думаете, я просто поцарапался?       – Ремус! — попытался угомонить меня отец, но его перебило тихое восклицание директора. Тот поспешно встал и осторожно обхватил ладонями мое лицо, поворачивая его из стороны в сторону. Не касаясь кожи провел пальцем по шрамам на лице, оглядел такие же изрытые ладони. Зрение от злости у меня стало очень острым, я замечал каждое движение мимических мышц, следил за бликами в глазах. Профессор посмотрел мне в глаза также пристально, а потом проговорил как-то с грустью и серьезностью:       – Так вот в чем дело, да? Ты его боишься?       – Ненавижу, сэр,— прорычал я.       Обычно я никогда не злюсь. Но сейчас буквально все внутри меня клокотало в иррациональной попытке доказать собственную опасность и правильность решения родителей.       А потом я завис. И понял, что злюсь вовсе не я, а волк, все еще пребывавший во мне под тонким слоем кожи. Он будто не желал, чтобы его жалели, бунтовал, пусть и болезненно хотел свободы. И, раз полнолуние было как раз этой ночью, его чувства и эмоции смогли возобладать над моими.       «Чертов мазохист», — взросло фыркнуло мое подсознание.       Я весь сжался и опустил голову. Вроде даже отступил на пару шагов из-под рук директора.       – Простите… Извините, профессор Дамблдор… Я не… мне очень жаль, что я повысил на вас голос.       Родители молчали, даже почти не дышали.       – Ну что ты, Ремус, — отечески потрепал меня по плечу Дамблдор, колокольчики на его бороде и колпаке мелодично зазвенели.       Я осторожно поднял на него глаза. Тот, казалось, снова о чем-то задумался, нахмурив брови и подергав себя за бороду. Внезапно он просветлел в лице, вернулся за стол и уже довольно спокойно снова всех нас оглядел.       – Что ж, — заговорил он наконец, — с причиной вашего отказа я наконец ознакомился. А теперь все же подумаем о том, что можно предпринять для того, чтобы наш юный мистер Люпин мог чувствовать себя спокойно в Хогвартсе. Лайелл, можешь рассказать, как вы справлялись до этого?       Я снова завис, раздираемый противоречивыми эмоциями. Продолжал злиться волк, бесновался в грудной клетке и тихо взрыкивал. Я же сам был шокирован тем, как отреагировал директор, и тем, что он говорил сейчас так, будто вопрос о моем поступлении уже решен.       И еще… я все-таки тихо, самым краешком своей души надеялся , что директор прав и что я смогу поехать с другими в школу.       Отец закончил краткий безэмоциональный рассказ. Профессор снова задумался, а потом, будто на него снизошло озарение, широко и удивленно улыбнулся.       – Так все же просто, господа! Я нашел решение! — и воодушевленно хлопнул в ладоши.       Где-то глубоко внутри под аккомпанемент раздосадованного воя зверя я ликовал, потому что по ходу рассказа Дамблдора лица моих родителей наконец просветлели.