В ночь с четверга на пятницу

       Поезд тянулся медленно. Старый, советский, с полками, обтянутыми дерматином цвета гнилой вишни, он едва ли набирал несчастных 80 км/ч. Ближе к полуночи он с протяжным стоном колодок в очередной раз остановился для того, чтобы пропустить экспресс.       Лапки ель, сосен и одиноко стоящих берез настойчиво разрезали небо второй линией горизонта, играя на контрастах с летними сумерками. Окно прилично поддувало, колыхая занавеску в углу, но вся смесь запахов мха, раскаленных тормозных колодок и бесконечности леса оставалась не доступна для Максима – форточка, открывшаяся в последний раз с десяток лет назад, была наглухо залита герметиком. Вообще, конечно, открыв ее с непозволительным усилием, Максим бы решил сразу две острых проблемы – свежего воздуха и курения – но почему–то в его планах было оставить обветшалое купе в первозданном виде. Почему–то он не хотел вмешиваться в этот ход вещей и не ленился бегать в тамбур, чтобы наспех скурить сигарету, не попавшись на глаза проводнику почти преклонного возраста.       Заслонив пейзаж, в метре от него, на расстоянии вытянутой руки за окном в противоположную сторону проносились силуэты пассажиров экспресса, подъехавшего совсем внезапно, и Максим закрыл глаза и полностью погрузился в монотонность стука колес на соседнем пути. Вряд ли существовало на Земле хоть что–нибудь, что расслабляло бы его больше. А отчаянная потребность в покое был тем, что принудило его без лишних раздумий купить билет на поезд в одну сторону в Коми – место, где, кажется, превращение ливня в снег, а луж в сугробы будет единственной перспективой.       Усталость от Москвы наступала быстро. Ритм, который она задавала каждой отдельной частичке своей системы, очень быстро утомлял, оцинковывая сперва мысли, а после и тело. Максим никогда не привыкнет к этому. Многими людьми из московского периода жизни он восхищался, оценивая их достижения, цели и принципы, но никак не мог отыскать хоть каплю чего–то отдаленно напоминающего это в себе. Со всеми мыслями о развитии и банально о деньгах он ощущал себя не в том месте и времени. Провинциальные установки так трудолюбиво вживили в него, что жизнь в состоянии безнадежности и какой–то тихой грусти, о которой не говорят ни в коем случае, стало для Максима единственно верным способом.       Продолжать заниматься самокопанием не хотелось, хотелось курить. Поезд уже набрал скорость, а сумерки сменились на ночь, приглушая и без того тихие разговоры вагона до едва различимого шепота. Открыв пачку сигарет из заднего кармана, Максим тяжело вздохнул. Три оставшиеся сигареты не внушали особой радости – сутки в поезде обещали быть еще более долгими – но за свою рассеянность Максим мог винить только себя.       Он выскочил из вагона как ошпаренный на ближайшей остановке, озираясь по сторонам. Небольшая крытая площадка с белой вывеской, буквы на которой невозможно прочесть из–за отсутствия какой–либо подсветки, горящие не ярче ароматической свечи фонари и всего две машины, одиноко припаркованные в двадцати метрах. Надеяться на увеличение провизии сигарет не приходилось.       Разочарованный, Максим развернулся, чтобы направиться обратно в свои четыре квадратных метра, но звонкий девичий голос остановил его на полпути:       – Угостить?       Ей было лет двадцать на вид, и он бы точно не продал ей сигареты. Собранные в совсем уже неряшливый хвост волосы, майка на три размера больше, которая почти равнялась с длиной шортов придавали ей вид одиннадцатиклассницы, но, когда расстояние позволило разглядеть ее лицо, девушка преобразилась до двадцати, а в ее руках нарисовалась пачка любимых синих. Максим не успел понять, почему, но язык не договорился с любовь к курению, и парень уверенно ответил:       – Спасибо, у меня еще есть три сигареты, – и демонстративно открыл свою пачку. – Когда закончатся, с удовольствием стрельну, а теперь можешь взять мою.       Он знал, как обворожительно может улыбаться. В этом нет ничего сложного: просто тянешь уголок губ вверх, едва обнажая передний ряд зубов и прищуриваясь. Сегодня было еще проще. Вопрос, для чего его рот произносит все эти слова, оставался открытым.       Смотря на все это, девушка сверкнула глазами, а на лице расцвела полуулыбка.       – Это было красиво, – начала она, длинными пальцами доставая сигарету из все еще протянутой пачки Максима и закуривая. – Нет, честно, очень круто. По–моему, у меня даже подкосились коленки.       – Красиво что?       Девушка вопросительно посмотрела на него. Не то, чтобы Максим не понимал, о чем идет речь, скорее было немного неловко.       – Ну, вот это вот все, – после выразительной паузы она сделала неопределенный жест сверху вниз в его сторону, выдохнув дым вместе со словами. – Проникновенный взгляд, гортанный тембр, хотя куда уже больше, эта улыбка и замашки джентльмена. Очень красиво.       – Спасибо, – он закуривает в ответ предпоследнюю сигарету, сполна ощущая себя если не дебилом, то просто дураком, и добавляет: – Я не старался.       – Верю.       – Вряд ли.       – Точно тебе говорю.       – Очень сомневаюсь.       Дым, которого было в два раза больше, чем обычно, растворялся в воздухе лениво. Два потока переплетались, кружа над их головами, а сырость кропотливо превращала их в настоящую вату. После второй глубокой затяжки Максим почувствовал подкрадывающееся онемение среднего, безымянного пальца и мизинца правой руки. Спустя года это не вызывало никакого дискомфорта, и по привычке он зажал сигарету между большим и указательным пальцем, сбив пепел остальными, пока те окончательно не потеряли чувствительность.       – О чем поговорим? – начала девушка, и Максим снова обратил на нее свое внимание.       Впалости под глазами выдавали усталость, тонкая оголенная шея выглядела просто художественно, острые скулы, что рассекли бы пальцы – только попробуй дотронуться. Он не видел глаза: лунный свет падал так, что главной картиной для рассмотрения стал рельеф тела, и едва ли это была грудь. Эти амплитуды свели бы с ума даже самого искушенного скульптора. Максим и сам пребывал в легкой невесомости, бессовестно разглядывая ключицы, по которым можно изучать анатомию, шею, где едва уловимо билась жилка, точеный подбородок, и с усилием заставил себя оторваться.       – Поговорим о тебе? – вопросительно вздернул брови парень, перенося вес на другую ногу и обращая свой взгляд на фасад здания железнодорожной станции.       Девушка уже хотела что–то ответить, Максим это ощущал, отмечая, как она втягивает порцию воздуха в легкие, но время закончилось слишком быстро.       – Молодые люди, остаемся или как? – раздался недовольный голос проводника за их спинами. – Поезд отправляется.       Девушка, сделав последнюю затяжку, бросила окурок на соседний путь, за что получила полный укора взгляд от проводника. Молча, она взобралась в соседний вагон и только в дверях, развернувшись, посмотрела парню прямо в глаза:       – Я много курю, – и скрылась, оставляя после себя приятное горько–сладкое послевкусие.       Максим улыбнулся. Он курил не меньше.

***

      Как часто нужно моргать, чтобы не позволить мозгу впасть в сон? Он закрывал веки каждые семь секунд и искренне надеялся, что этого достаточно, однако оставаться в реальности становилось все тяжелее. Монотонный фильм в окне, состоящий из верхушек деревьев и желтой луны, не помогал, заправляя мелкими порциями свинца и без того уставшее тело. А Максим все ждал, когда стук колес станет редеть. Сознание подводило, он временами проваливался в короткую дрёму, оплетая мысли яркими образами, а, когда резко выныривал из нее, судорожно смотрел на часы, не совсем шустро подсчитывая минуты, проведенные во сне.       Следующая станция была крупнее, некоторые проводницы встречали новых пассажиров, что стояли на пироне, озираясь по сторонам с закономерной нервозностью. Где–то в голове поезда слышались приближающиеся звуки ударов работников станции по колесам, на соседнем пути стоял товарник из цистерн. Максим мрачно изучал надписи на них, пытаясь подавить разочарование, что медленно сгущало кровь, пока сигарета в его ладони равнодушно тлела.       Он стоял долго, растягивая ночное время. Кажется, Максим больше не притронулся к сигарете, с максимальной выдержкой оставляя себе оправдание на такое бесцельное ожидание. Хотя, в общем–то, ему действительно не было дела до того, где проводить отведенные часы на поездку в Коми. Единственное – глаза слипались, роняя в уголки глаз что–то похожее на слезы, которые потом неприятно стекали к скулам, и едва кружилась голова. С прогоревшим фильтром Максим не церемонился, а по–свински отправил его под вагон с древесиной на соседнем пути и запрыгнул в свой.       Впервые за несколько месяцев повеял прохладный сырой ветер.