Дочь Велеса

      День не задался с самого утра.       Всю ночь Ялике пришлось отмахиваться от назойливого комарья, судя по всему и давшего название небольшому селу, на которое ей уже поздно вечером посчастливилось набрести после многочасовых скитаний по лесам да болотам. Конечно, покидать дом мудрой наставницы страсть как не хотелось, но где еще, окромя странствий по свету, можно набраться столь необходимого опыта?       На ее удачу, в Комарищах оказался постоялый двор, потому не пришлось стучаться в хаты в робкой надежде найти место для ночлега. Лишь незадолго до рассвета юной ведунье удалось наконец-то задремать, когда духота прошедшего дня, казалось, только усилившаяся после захода солнца, сменилась долгожданной утренней свежестью, все-таки разогнавшей надоедливых насекомых.       В довершение ко всему, хмурая и невыспавшаяся Ялика, умываясь, случайно зацепилась подолом сарафана за лавку, на которой стояли глиняные чаша и кувшин для умывания. Утвари не повезло. Упав на пол, она, конечно же, разбилась, разлетевшись по всей комнате множеством осколков. Чертыхаясь и поминая всю нечисть, какую только могла припомнить, Ялика принялась собирать черепки, и один из них самым наиковарнейшим образом умудрился порезать ей левую ладонь. Хорошо еще, что в дорожной котомке нашлись заблаговременно припасенный отвар шиповника и тряпицы для перевязки. Вспомнив добрым словом нравоучения наставницы, старушки Яги, о том, что у любой уважающей себя ворожеи всегда должны быть наготове средства для первой помощи, Ялика, морщась и шипя, перевязала кровоточащий порез смоченной в отваре тряпицей.       Кое-как собрав разлитую воду удачно подвернувшимся под руки полотенцем, ворожея осознала, что проголодалась, о чем тут же и возвестил желудок, издав требовательное урчание. Она, несмотря на то, что была в комнате одна, украдкой оглянулась, не услышал ли кто.       Спустившись со второго этажа корчмы, где располагались гостевые комнаты, в обеденный зал, Ялика растерянно оглянулась в поисках хозяина, которого, впрочем, не оказалось в пределах видимости. И удобно устроившись за столом около раскрытого окна, позвала:       — Корчмарь!       Тот не замедлил явиться, широко позевывая и лениво почесывая необъятное пузо, свесившееся через пояс.       — Я кувшин умывальный разбила, — смущенно сказала она, рассеянно стряхивая со стола крошки.       Мужчина равнодушно пожал плечами и меланхолично заявил гулким раскатистым басом:       — Эка невидаль. Бывает. Заменим.       Попытавшись пригладить широкой ладонью взлохмаченные соломенные волосы и с трудом подавив зевок, он добавил, уставившись на гостью отсутствующим взглядом:       — Трапезничать, пресветлая, будешь?       — Да, — коротко кивнула Ялика и, нетерпеливо поерзав на лавке в неловких попытках скрыть настойчивое урчание оголодавшего желудка, смущенно спросила: — А что имеется?       — Бобовая похлебка, грибная похлебка, каша ячневая, каша перловая, капуста кислая, капуста моченая, рулька запеченная, творог, пироги ягодные… — начал занудно перечислять корчмарь, зачем-то уставившись в потолок и поочередно загибая пальцы на руках.       — Неси-ка грибную похлебку, — нетерпеливо перебила ворожея грозившее затянуться до вечера перечисление снеди, имеющейся в корчме.       — Как скажешь, пресветлая, — все так же меланхолично пробасил мужчина в ответ.       — Подскажи, мил человек, будь любезен… — задержала Ялика собравшегося было удалиться на кухню хозяина постоялого двора.       — Горыня я, — отозвался тот, и немного помявшись, смущенно проронил: — Сельчане меня Пузом прозвали.       — Горыня, — спрятав улыбку, продолжила, как ни в чем не бывало, Ялика, — а не найдется ли в селе работенка какая для человека знающего, отвары приготовить, настои да зелья лечебные?       — Эх, пресветлая… — корчмарь растерянно почесал затылок. — Травница в селе есть уже. А нечисти всякой, сколько себя помню, в округе-то и не водилось никогда. Разве что леший иногда тропы путает, так на то он и леший!       Ворожея печально вздохнула. Денег, что выдала ей Яга на первое время, считай что и не осталось совсем.       — Ступай, — грустно улыбнулась она растерявшемуся Горыне.       Тот поторопился скрыться за дверью кухни, откуда донесся его раскатистый бас:       — Радмила, ну и где тебя леший носит? Гостья есть хочет, а ты опять запропастилась незнамо куда!       Раздался тихий неразборчивый женский голос, и в обеденный зал из кухни тихо прошмыгнула невысокая худенькая девица в простом домотканом сарафане. Подойдя к столу, за которым сидела Ялика, она принялась протирать с него полотенцем многочисленные крошки и пятна, оставшиеся от прошлых трапез.       Ворожея приветливо улыбнулась. Радмила с растерянностью посмотрела на гостью и робко улыбнулась в ответ.       — Сейчас, я мигом, пресветлая, — тихим, похожим на журчание ручейка голосом проговорила она.       В этот момент через распахнутое окно послышался дробный перестук копыт, тревожное лошадиное ржание и заполошный женский визг, сменившийся неразборчивыми причитаниями.       Ялика встрепенулась и с удивлением воззрилась на Радмилу.       — Пойду, узнаю, что стряслось-то, — не без растерянности в голосе ответила та на невысказанный вопрос ворожеи и смущенно улыбнулась.       — Бабку Ведану зовите! Травницу! — донеслись со двора встревоженные крики.       С неожиданно громким стуком распахнулась дверь, и двое сельчан торопливо внесли на руках тихо стонущего мужчину. Сразу же запахло гарью и паленой плотью.       Ялика стремительно вскочила, решительно оттолкнув остолбеневшую Радмилу, и кинулась на помощь.       — На стол его! — решительно скомандовала она, заметив, что за вошедшими тянется тонкий кровавый след, и уверенно засучила рукава.       Весь правый бок мужчины представлял собой обугленные, сочащиеся кровью лохмотья плоти, сплавившиеся с тканью рубахи. Раненый протяжно стонал, скрежеща от боли зубами, то и дело закатывая глаза. Ялика нежно положила ему ладонь на лоб, беззвучно зашевелив губами. Её пальцы стали полупрозрачными от идущего сквозь них призрачного сияния. Мужчина судорожно вздохнул и обмяк. Дыхание сделалось ровным, а искаженные невыносимой мукой черты лица разгладились.       — Нож. Чистые полотенца. Воды. Много воды, — отрывисто велела ворожея, бросив быстрый взгляд в сторону растерянно хлопавшей глазами Радмилы.       Та, кивнув, кинулась выполнять распоряжения.       — Это что здесь… — начал было вышедший из кухни Горыня, расталкивая столпившихся в зале селян, но, встретившись с серьезным взглядом Ялики, осекся и, быстро оценив ситуацию, зычно гаркнул: — А ну, пошли все вон!       Мужики и бабы возмущенно зароптали. Видимо, подобные происшествия не часто происходили в забытых всеми богами Комарищах, и никому не хотелось пропустить ни минуты из потревожившего сонное благополучие села происшествия, о котором еще долго будут судачить местные, встретившись в корчме или у колодца. Пузо, не особо церемонясь, отвесил пару звонких оплеух, что помогло быстро выпроводить селян взашей.       Притащившая ворох тонких льняных полотенец Радмила сгрузила их на соседний стол и стремглав убежала на кухню за ножом.       — Так это же Могута! — неожиданно воскликнул корчмарь, узнав безвольно лежащего на столе раненого. — Он у Огнеяры в имении старшой по охране. И как его угораздило-то?       — Потом все разговоры, — оборвала его Ялика, забирая у запыхавшейся Радмилы принесенный кухонный нож. — Подсоби-ка лучше. Подними его.       С помощью Горыни, приподнявшего бесчувственного Могуту, ворожее удалось аккуратно распороть рубаху вокруг кровоточащей раны, стараясь не повредить неаккуратными движениями слипшиеся с тканью обгоревшие кожу и мышцы, сквозь которые кое-где проступали ребра, казавшиеся ослепительно-белыми на фоне безобразного месива обуглившейся плоти.       Едва она закончила, как Могута резко открыл замутненные глаза, попытался привстать, но, скорчившись от боли, смог только вцепиться левой рукой в край стола.       — Пить… — едва слышно прошептал он.       Ловко оттеснив Горыню, Радмила, только что с трудом притащившая огромную кадку, зачерпнула ковшиком воду и поднесла его к губам Могуты. Тот, сделав пару жадных глотков, бессильно откинул голову назад. Его прояснившийся взгляд на мгновение задержался на ворожее.       — Дети… С-спас… Помоги… — взгляд раненого снова затуманился и он, протяжно застонав, обмяк, задышав часто и отрывисто.       — Радмила, — засуетилась Ялика, раздавая поручения. — Бегом ко мне в комнату. Принеси мою котомку. Горыня, рану промыть надо.       Корчмарь беспрекословно повиновался, принявшись аккуратно лить воду из оставленного Радмилой ковшика на обгоревший бок Могуты.       — Погоди, руки вначале мне ополосни, — прервала его ворожея, протянув сложенные лодочкой ладони.       Тоненькая серебристая струйка воды наполнила подставленную пригоршню и, повинуясь неслышному приказу, обволокла пальцы и ладони тонкой, призрачно светящейся пеленой, неторопливо истаявшей под удивленным взглядом корчмаря, словно впитавшись в побледневшую, лишившуюся всякой кровинки кожу.       Закусив губу, Ялика распростерла руки над раненым мужчиной так, чтобы ее побелевшие ладони зависли на расстоянии в полвершка от его раны и, решительно кивнув Горыне, медленно прикрыла глаза.       Струящиеся потоки воды, стекая с пальцев, приобретали бледно-голубой оттенок, а попав на обожженную плоть, тут же впитывались в нее. Кожа рядом с раной вдруг стала полупрозрачной, обнажая сеть капилляров и сосудов, по которым побежали синеватые всполохи. Ялика, побледнев, натужно засопела.       Горыня растерянно хмыкнул и с тревогой посмотрел на нее.       — Все в порядке, — коротко ответила она, словно почувствовав его взгляд сквозь плотно прикрытые веки.       Обожженное мясо на боку Могуты вдруг запульсировало, разрастаясь, и в следующее мгновение скрыло под собой обнаженные ребра. Прекратившая кровоточить плоть в один миг покрылась темной коркой, которую мягко обволакивало исходящее от рук ворожеи свечение.       Мертвенно-бледная Ялика глубоко вздохнула и не спеша убрала руки. В ту же секунду истаяло и свечение, словно впитавшись во все еще страшную, но уже начавшую рубцеваться рану.       Тяжело опустившись на стоявшую рядом лавку, Ялика измученно прикрыла ладонями глаза, под которыми залегли глубокие темные круги.       Ошеломленный Горыня с удивлением уставился на её почерневшие, словно обуглившиеся пальцы.       — С тобой все хорошо, пресветлая? — неуверенно поинтересовался он.       Ялика устало мотнула головой, как будто прогоняя морок, и коротко кивнула, резко взмахнув руками. С кончиков пальцев сорвались язычки темного пламени, лениво осевшие на пол темным пеплом.       Подоспевшая Радмила, бросив встревоженный взгляд в сторону распростертого на столе Могуты, дышавшего ровно и размеренно, протянула Ялике котомку. Суетливо покопавшись в ней, та извлекла на свет два пузырька из темного стекла.       — Это, — она протянула Радмиле первый, — дубовый отвар. Раствори в воде и смочи ей полотенца, а потом перевяжи рану Могуты. А в этом, — ворожея передала второй пузырек, — зверобойное масло. При каждой перевязке делай компресс с ним.       — Да почто это все Радмиле-то? — удивился оживившийся Горыня. — Отнесем Могуту к травнице, уж она-то точно все сделает, как требуется.       Ялика устало пожала плечами и, поднявшись, нетвердой походкой направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.       — Хорошо, — бросила она через плечо. — Дело ваше. А мне поспать надобно… Вроде, Могута говорил, с ним дети были. Что с ними?       — Благодарю тебя, пресветлая, — донесся ей во вслед раскатистый бас хозяина корчмы. — Жизнь Могутину спасла… А с детьми все улажу, не беспокойся зазря. Отдыхай.       — Добро. Вот только не спасла, а помогла, — коротко ответила поднимающаяся по лестнице Ялика и, обернувшись, добавила под удивленные взгляды Горыни и Радмилы: — Теперь от него самого все зависит. Ежели жить хочет — выкарабкается. Тело излечить не велика наука, а вот душу, по своей воле на просторы Нави устремившуюся, не в моей власти вернуть…       Поднявшись к себе в комнату, она без сил рухнула на кровать, тут же забывшись тяжелым сном.       Снилась ей стена ревущего огня, окружившая ее кольцом, и то ли ограждавшая от гигантской фигуры, чьи очертания с трудом угадывались за ярящимся пламенем, то ли, наоборот, не дававшая убежать прочь. От сумрачного образа веяло древним, первородным злом и изначальной тьмой, выворачивающей наизнанку и душу, и разум.       Ялика почувствовала себя маленькой и беззащитной. Сознание затопила волна всепоглощающего страха, заставившего оцепенеть. Вокруг заплясали серебристые огоньки, закручиваясь в светящуюся искрящуюся спираль. От нестерпимого блеска заслезились глаза, заставив Ялику часто заморгать в попытках прогнать наворачивающиеся слезы. А в следующее мгновение напротив нее прямо из пустоты возникла знакомая фигура в кожаном плаще до пят и широкополой шляпе, из-под которой в отсветах огня таинственно поблескивали стеклянные окуляры птичьей маски с длинным изогнутым клювом.       — Мортус, — одними губами прошептала ворожея.       Тот, ничего не говоря, неожиданно схватил её за руку и вложил что-то в раскрытую ладонь. От прикосновения призрака кожу обожгло ледяным холодом.       Ялика испуганно отпрянула назад. Мортус коротко кивнул, сверкнув окулярами, и неторопливо растаял в воздухе, так и не сказав ни слова.       Преодолев тягучее сопротивление сна, Ялика подняла руку к глазам и к своему удивлению поняла, что сжимает рукоять того самого клинка, которым совсем недавно положила конец страданиям Мортуса, отправив того в ледяное царство Мары. По тонким граням лезвия пробежали ослепительно-белые искры. Наблюдая за их танцем, становившимся все быстрее и быстрее, ворожея вдруг осознала, что ей необходимо сделать.       Широко размахнувшись, она резко опустила покрытый белым пламенем и неожиданно удлинившийся клинок, словно вспарывая им саму ткань реальности сна.       Огненная стена замерла. Неподвижные языки пламени вдруг покрылись частой сетью трещин и с тихим мелодичным звоном осыпались кусочками битого янтарного стекла. Скрывавшаяся во тьме фигура вздрогнула, как от удара, и, испустив оглушающий рев, превратилась в черный невесомый дым, клубы которого тут же подхватил налетевший неведомо откуда порыв пронизывающего ветра.       Ялика открыла глаза и подскочила на кровати, ловя ртом ставший вдруг нестерпимо густым воздух.       Длинный багряный луч клонившегося к закату солнца, прорвавшись сквозь неплотно занавешенное окно, словно разделил сумрачную, окутанную тенями и полумраком комнату на две части. Пытаясь припомнить, были ли занавески прикрыты в тот момент, когда она совершенно измотанная вернулась в комнату, Ялика неторопливо оглядела помещение. Ее блуждающий взгляд неожиданно наткнулся на совершенно целый умывальный кувшин, все так же стоящий на низкой лавчонке в дальнем углу.       «Должно быть, Радмила кувшин меняла, вот и прикрыла занавески», — успокоившись, решила Ялика.       Только в это мгновение она неожиданно осознала, что продолжает что-то сжимать в руке. Этот был тот самый клинок. Клинок, вложенный в ее ладонь призраком Мортуса.       «Неожиданный подарок», — чуть заметно улыбнулась ворожея.       Приступ безумного голода, грозившего свести с ума, заставил её, наскоро умывшись, спуститься в обеденный зал.       Корчма оказалась заполнена местными жителями, видимо, обсуждавшими за кружкой холодного пива или медовухи утреннее происшествие. Едва ворожея сделала последний шаг с лестницы, как тут же десяток пар любопытных глаз с интересом уставился на нее. Появившаяся словно из ниоткуда Радмила аккуратно взяла ворожею за руку и, настойчиво потянув куда-то, тихо бросила:       — Пойдем, пресветлая, для тебя Горыня место отдельно приготовил. Там спокойнее будет.       Небольшой стол, за который девушка усадила Ялику, оказался в дальнем углу корчмы, несколько в стороне от всех остальных, так что возобновившийся гул болтовни местных завсегдатаев долетал сюда сильно приглушенным.       — Проголодалась? — то ли спрашивая, то ли утверждая, заявила Радмила, рассеяно протерев стол.       Ялика добродушно улыбнулась.       — Целого порося съесть готова!       Радмила с удивлением округлила глаза, смущенно уставившись на продолжающую улыбаться ворожею.       — Да нет, что ты! — ответила та на невысказанный вопрос. — Запеченной рульки с грибами достаточно будет.       Быстро расправившись со снедью, Ялика, вспомнив о неожиданном подарке Мортуса, спросила убирающую со стола Радмилу:       — А кузнец у вас в селе имеется?       — А то как же! — не без гордости заявила та. — Богданом звать. Дом его в конце улицы, если от корчмы направо идти. Чуть на отшибе стоит. Там увидишь, пресветлая. Как же нынче без кузнеца-то? Он и плуг починит, и инструмент какой в порядок приведет, сбрую для лошадей смастерит, коли нужда будет.       Отстранено улыбнувшись, Ялика задумалась, перебирая в мыслях подробности приснившегося ей кошмара и продолжая вполуха слушать жизнерадостное щебетание девушки, самозабвенно нахваливающей работу сельского кузнеца.       — Ой, — осеклась вдруг Радмила, всплеснув руками. — И как я запамятовать-то могла? — затараторила она, смущенно теребя подол сарафана. — Ведана-травница тебя, пресветлая, ее проведать просила.       — С Могутой что? — уточнила Ялика, с усилием прогоняя нахлынувшее чувство отчаяния и страха, сопровождавшее давешний сон.       — Не ведаю, — мотнула головой Радмила. — Заходила, когда ты, пресветлая, спала беспробудно. Узнала, что ты отдыхаешь, беспокоить не стала. Просила только тебе передать, чтобы ты ее проведала сразу, как сможешь. Я провожу. А то стемнело совсем, заблудишься еще, неровен час, пресветлая.       Ялика, согласно кивнув, поднялась из-за стола и уверенно направилась к выходу.       — Я мигом, только Горыне скажу, что отлучусь, — бросила Радмила ей вдогонку.       — Добро, я снаружи обожду, — отозвалась ворожея, открывая дверь на улицу.       После жара согретой постоянной готовкой и дыханием посетителей корчмы ночная прохлада показалась ей обжигающе холодной. Зябко поежившись и вздохнув полной грудью, Ялика запрокинула голову, уставившись на безоблачное, удивительно глубокое небо, яркая темнота которого разгонялась колючим и холодным светом частых звезд, рассыпанных по небосводу искрящимся ковром и ласковым призрачным сиянием народившегося полумесяца. Злой порыв стылого ветра, налетевший со стороны сумрачной громады леса, чьи вершины угрожающе возвышались над крышами потонувших в ночной мгле окрестных домов, донес до ушей ворожеи едва слышный голодный вой то ли волка, то ли еще какого обитателя чащобы.       Ялика вздрогнула, заметив, что от тени соседнего дома судорожным, рваным, движением отделилась призрачная фигура, напоминающая своими очертаниями изломанного покореженного человека. Высоко в небо взлетел злобный вороний грай, и от этого леденящего звука, казалось, враз померкли звезды, застыв неподвижными потусторонними огнями.       — Отступись! — расслышала она вдруг недоброе ядовитое шипение.       Темный силуэт сделал ломаный конвульсивный шаг навстречу окаменевшей Ялике. Её сердце судорожно забилось, словно стараясь выскочить из груди, убежать, скрыться от надвигающейся фигуры, распространяющей вокруг волны страха и неприкрытой угрозы.       — Ты не изменишь того, что предначертано. — Безучастный свистящий шепот, ворвавшись в оцепеневшее сознание Ялики, достиг сердца, заставив его замереть в предчувствии неминуемой гибели.       За спиной пронзительно скрипнула дверь, и узкая полоска света, вырвавшись из корчмы, словно остро заточенный нож, вспорола сгустившийся плотный сумрак, настойчиво отвоевывая пространство у зловещей мглы и оживляющим теплым потоком, смывая плотную завесу чувства обреченности и смерти.       Ялика испуганно обернулась. На пороге застыла Радмила, с тревогой вглядываясь в посеревшее лицо ворожеи.       — Что с тобой, пресветлая? — обеспокоено спросила девушка.       — Все… Все хорошо, — бросив быстрый взгляд туда, где еще секунду назад возвышалась угрожающая сумрачная тень, ответила ворожея, с трудом разлепив пересохшие губы. — Наверное, от воздуха голова кругом пошла, в корчме натоплено сильно.       Видимо, удовлетворившись ответом, Радмила протиснулась мимо Ялики и жизнерадостно произнесла:       — Чудесная ночь.       Ворожея смогла только утвердительно кивнуть и неторопливо побрела следом, поминутно оглядываясь назад, на то место, где ей привиделся кошмарный фантом. Скрывшаяся в тени сумрачная фигура проводила удаляющихся девушек внимательным взглядом и, едва они растворились в ночной мгле, тут же расплылась пятном тьмы, из которой выпорхнул огромный черный ворон, стремительно взмывший в ночное небо.       Проводив ворожею до старого, слегка покосившегося и будто наполовину вросшего в землю дома сельской травницы, Радмила, простившись, поторопилась вернуться обратно, на постоялый двор, оставив Ялику в одиночестве, на которую тут же накатила волна неконтролируемого страха перед тем неведомым, что встретило ее за порогом корчмы.       Немалых усилий стоило ей прогнать начинающуюся панику, медленно сковывающую и тело, и душу в своих ледяных объятиях.       Ялика робко постучала. В следующую секунду распахнувшаяся дверь обдала её мягким обволакивающим потоком тепла, пахнущим пряными травами, выпечкой и еще чем-то неуловимо знакомым. Именно таким запомнился ей запах, царивший в избушке Яги Егоровны, затерянной среди вековечной чащобы.       За порогом в тусклом, пляшущем по стенам свете застыла маленькая сухонькая старушка с милым улыбчивым лицом, на котором, словно два игривых огонька, сверкали поблекшие, но все еще полные силы и непреклонной воли внимательные серые глаза.       — Входи, пресветлая, — пригласила травница, бросив настороженный взгляд куда-то за спину почему-то смутившейся ворожеи.       — Что там? — нервно спросила Ялика, оборачиваясь.       — Ничего, дочка, ничего, — ответила бабка Ведана, успокаивающе улыбнувшись. — Ничего не вижу, да вот токмо чую, что зло какое-то за тобой по пятам ходит, неровен час, схарчит да не подавится.       — Какое зло? — непонимающе переспросила Ялика, входя в сени, скупо освещенные горящей в светце лучиной.       Травница, подслеповато щурясь, опасливо посмотрела в ночную тьму и захлопнула дверь.       — Не ведаю, дочка, — вновь ласково улыбнувшись, отозвалась она. — Токмо чую. Я, может, и не так сильна в волшбе да ведовстве, как ты, да вот куда как опытнее. Годы научили смотреть так, как другие не умеют. Не в свое ты дело влезла, пресветлая, будет время, ответ нести придется.       Протянув сморщенную ладонь, старушка зачем-то робко коснулась плеча растерянной Ялики и тут же, нахмурившись, опасливо, как от огня, отдернула руку.       — Ты не слушай меня, старую, мало ли что мне на склоне лет привидится, — ласково обронила она. — Пойдем, я пироги напекла, молочком свежим угощу. Опосля и потолкуем.       Несмотря на робкие отнекивания, старушка провела ворожею из сумрачных сеней в ярко освещенную горницу, где за столом уже сидела пара светловолосых детишек лет одиннадцати-двенадцати от роду. Мальчик и девочка до того походили друг на друга, что Ялика тут же догадалась — близнецы. Беззаботно болтая ногами под столом и тихо переговариваясь о чем-то своем, ребятишки уплетали свежеиспеченные пироги, запивая их молоком из больших глиняных кружек, и, казалось, даже не замечая гостью.       — Это Огнеяры дети, — пояснила травница. — Те самые, которых Могута спас. Святозар и Лада. Ты садись, пресветлая, не менжуйся.       Услышав свои имена, дети разом пристально, не по возрасту настороженно посмотрели на аккуратно присаживающуюся за стол Ялику, пред которой тут же появилась заботливо поставленная старушкой кружка, до краев заполненная молоком.       — Бабушка Ведана говорила, что ты придешь, — серьезно заключил Святозар уже начавшим ломаться, но все еще остающимся по-детски высоким голосом, внимательно разглядывая ворожею.       — Ты знаешь, что с мамой? — печально спросила Лада. Сорвавшиеся с ее губ слова походили на нежный перезвон весенней капели. — Черный зверь маму забрал?       — Допили молочко-то? — строго прервала близнецов Ведана, ласково погладив по голове девочку. — Будет вам гостью расспросами пытать, да силу нечистую к ночи поминать. Лучше идите-ка, ребятишки, спать. Будет день светлый, будут и вопросы с ответами.       — Ну, бабушка, рано же еще… — в два голоса заканючили дети.       — Что вам велено было? — строго отозвалась Ведана. — Ступайте, я вам в горнице уже давно постелила.       Когда разочарованно бормочущие себе под нос ребятишки ушли, нахмурившаяся старушка тяжело опустилась на лавку напротив задумавшейся Ялики.       — Ох, соколики несчастные, — сокрушенно вздохнула Ведана. — Сиротками сделались. И что с ними теперь будет?       Мрачная ворожея оторвала взгляд от стоящей перед ней кружки и посмотрела на старую травницу.       — У меня дом хоть и большой, все поместятся, — горестно пояснила между тем Ведана, заметив сочувственный взгляда Ялики. — Да вот только совсем старая я сделалась, с двумя дитятками-то, поди, и не управлюсь… Ну, да ничего, сладим как-нибудь…       — Ведана, я же знать-то не знаю, что произошло, — оборвала старушку ворожея.       — И то правда, совсем я, старая, запамятовала, — согласилась та, досадливо всплеснув руками. — За тем тебя и позвала. Могута с тобой потолковать хотел, да умаялся с хворобой своей биться, спит, небось. Я-то думала, ты раньше проведать придешь…       Ялика требовательно молчала. Ведана настороженно покосилась на дверь горницы, в которой спали дети, и горестно вздохнув, принялась рассказывать, понизив голос почти до шепота.       — Пожар, пресветлая, случился у Огнеяры в имении. Да такой, что сельчане, туда ходившие, говорили, все дотла выгорело. Могута вот только и сумел, что детей вынести из огня, да сам еле ноги унес, а остальные все вместе с хозяйкой-то и погорели. Ох, не зря люди, видать, говорили, что Огнеяра колдовством черным промышляет. А я, старая, не верила. Я ж ее, Огнеяру-то, еще совсем малюткой помню, матери ее разродиться помогала. Ни тогда, ни сейчас не видела я на душе ее мрака да тьмы. А вот оно как оказалось. Быть такого не может, чтобы целое имение от искры одной так полыхало, что все в пепел выгорело.       — И не такое бывает, — осторожно заметила Ялика и спросила: — Дети о черном звере что-то говорили?       — Вот он-то и есть колдовство черное, — кивнула старушка. — Могута тоже, когда ко мне его принесли, о черном звере бредил. Я, как он в себя пришел, тихонько его и расспросила. Говорит, что в хоромы хозяйские, мужиков да девок дворовых раскидав, зверь огромный, что твой медведь, прошмыгнул, да такой черный, будто смоль. Опосля и полыхнуло, да до самых небес. Он внутрь кинулся — а там уже все в дыму да пламени, с трудом детей нашел, бока свои обжигая. Подхватил ребятишек, значит, да на улицу, а следом за ним крыша-то хором и сложилась. Глянул, а вокруг все постройки, все сараи да избы, уже до самого неба полыхают. Могута коня, что из конюшни горящей в страхе выскочил, за уздцы поймал, детей следом за собой посадил, да и в село наше поскакал, кровью от ожогов истекая.       — Так и было, — услышала за своей спиной Ялика тихий, но уверенный, бархатистый мужской голос.       Чуть ли не сметя со стола посуду, ворожея резко обернулась на звук и увидела Могуту, который, отрывисто дыша, прислонился к стене рядом с дверью, видимо, ведущей в дальнюю горницу. Он морщился от боли, прижимая здоровой левой рукой раненый бок, замотанный в белоснежную льняную ткань, на которой проступило большое ярко-красное пятно крови.       — Ох, соколик, встал-то зачем? — запричитала Ведана, вскакивая из-за стола, и поторопилась на помощь к раненому. И усадив его за стол, заботливо спросила: — Иван-чая хочешь, заварю?       Могута только покачал головой, даже не посмотрев в сторону суетящейся Веданы и, в очередной раз поморщившись, отрывисто произнес, вперив тяжелый взгляд в смутившуюся от такого пристального внимания ворожею:       — Права Ведана. Колдовство это было. Да только не Огнеярой наведенное. Нечего люд слушать, языки у них длинные, а голова им для того дана, чтобы было, куда ложку поднести. Толки о колдовстве хозяйки после того пошли, как муж ее, Тихомир, на охоте сгинул позапрошлой зимой. Вот и стали кумушки деревенские языками чесать, мол, Огнеяра мужа со свету колдовством черным сжила. Куда им знать-то, что я тело его изодранное в лесах нашел. Волки задрали. Зима суровая выдалась, вот зверье и осмелело.       Ялика отрешенно кивнула, прислушиваясь к тому, как ярится неожиданно поднявшийся на улице ветер. Разбушевавшаяся стихия словно пыталась проникнуть в ярко освещенную светлицу и, затушив гневным дыханием все лучины, отвоевать у света право безраздельно властвовать в возведенном самонадеянными людьми убежище, затопив его своим яростным воем и отдав обитателей на потеху ночной тьме. Ворожея зябко повела плечами, прогоняя морок.       — Если ты уверен, что колдовство не Огнеяра призывала, — немного рассеяно произнесла она, обеспокоено поглядывая в окно, — то кто, по-твоему, мог бы это сделать?       — А вот это мне не ведомо, пресветлая, — сокрушенно заметил Могута, пытаясь проследить за ее взглядом.       — Ялика, — чуть помедлив, отозвалась ведунья. — Меня Яликой при рождении нарекли.       — Хорошо, Ялика, — тут же подтвердил мужчина, чуть заметно скривившись от боли в обожженном боку, и мучительно, словно через силу вздохнув, продолжил: — Мы с Тихомиром друзьями были. Вместе в дружине княжьей служили, вместе кровь проливали, а когда он в родовое имение вернулся, меня с собой позвал, предложив в охранение к нему пойти, старшим над караулом сделав. Мне и возвращаться-то особо некуда было, родных давно схоронил, в родном селе и не ждет никто. Согласился я.       Могута на секунду замолчал, переводя дыхание. В этот момент его глаза затуманились поволокой боли, и он судорожно выпустил воздух сквозь плотно сжатые зубы. Ведана, тихонько охая и что-то неслышно бормоча, поставила перед ним кружку, наполненную исходящим горячим паром иван-чаем. Бросив неловкий взгляд в сторону внимательно слушавшей ворожеи и скорбно покачав головой, старушка ласково погладила сухой ладонью наморщившегося мужчину по голове, а затем аккуратно присела на краешек лавки, словно настороженная, охраняющая свой выводок птица, готовая в любую секунду вспорхнуть и прийти на помощь.       Справившись с приступом боли, Могута, удивленный неожиданной лаской, изумленно приподнял бровь и неторопливо продолжил:       — Незадолго до своей погибели Тихомир, будто смертушку чуя, попросил у меня клятву кровную, что, ежели его на этом свете не станет, то я в ответе за жену его да детей малых сделаюсь. Огнеяру уберечь — не уберег, так хоть детишек спас. А теперь знать хочу, кто колдовство навел, да жизнь невинную сгубил. А будет воля Богов, так и отомстить, чтобы после смерти своей, в Нави с Тихомиром да Огнеярой встретившись, ответ перед ними нести. Что скажешь, Ялика, по силам тебе? Отплачу серебром да златом, скопил кое-чего за годы службы верной.       — Так сгорело же все, — невпопад заметила ворожея, неотрывно наблюдая за окном, где, как ей казалось, начала сгущаться сумрачная угроза, заставляющая тоскливо сжиматься сердце в предчувствии скорой беды.       — Где монеты добыть, то моя дума, — натужно усмехнувшись, ответил Могута.       Едва стихли его слова, как Ялика заметила, что оконное стекло покрылось сетью расползающихся трещин, сквозь которые внутрь дома просачивались тоненькие ручейки черного змеящегося дыма, словно сотканного из ночной тьмы. Сквозь усилившиеся завывания ветра обомлевшая ворожея расслышала то ли тоскливый вой, то ли печальные женские стенания. В ту же секунду стекло лопнуло, разлетевшись по светлице полчищем сверкающих капель. Ворвавшийся внутрь ветер яростным порывом затушил мигнувшие на прощание лучины, погрузив дом в почти непроглядный мрак.       Странное оцепенение сковало тело и разум ворожеи. Она словно со стороны наблюдала за тремя застывшими неподвижными куклами-фигурами, оцепенело смотрящими на разбитое окно, не в силах даже пошевелить рукой. Затем вдруг ощутила, что кожу обожгло ледяным замогильным холодом, и отстраненно заметила, как с губ Могуты, в бессильной ярости вращающего глазами, сорвалось облачко заискрившегося в ледяной темноте дыхания. Вновь, на этот раз уже ближе, сквозь неистово завывающий ветер послышались тоскливые стенания, переходящие в едва слышимое бормотание. Спустя мгновение все стихло, и воцарилась гнетущая, терзающая разум тишина.       Ялика чувствовала, как, отдаваясь болезненным стуком в ушах, заходится ее сердце, в обезумевшем танце пытаясь прогнать сгустившуюся кровь по заледеневшим венам и сосудам. Видела, как безвольными кулями завалились на пол Ведана и Могута. Видела, как в затопленную половодьем мрака светлицу сквозь разбитое окно проскользнула размытая тень, сотканная из переплетающихся друг с другом языков тьмы. Видела, как тень, задержавшись, приняла очертания высокой худой женщины, чей дымчатый силуэт, укутанный в полуистлевший саван, засветился бледно-зеленым гнилушным светом, чуть разогнавшим сгустившийся мрак. В этом свечении, мягко обволакивающим окружающие предметы, Ялика заметила плавно развевающиеся, будто покачивающиеся на волнах, волосы пришелицы и смогла разглядеть ее худое изможденное лицо, с глубоко ввалившимися глазами и напоминающими пергамент мертвенной кожей, сквозь которую просвечивали кости черепа.       Женщина неспешно повернула голову в сторону беспомощной ворожеи, изо всех сил противившейся волнам онемения, и, приложив костлявый палец с длинным черным ногтем к бледным тонким губам, едва заметно улыбнулась, чуть обнажив игольчатые белые зубы.       — Багровая Луна обагрила кровью один плод, живородящее Солнце напитало соками второй… — услышала Ялика шепот, напомнивший ей шуршание туго переплетенного клубка змей. — Грядет жатва… Мои…       С этими словами призрачная фигура, качнувшись словно от порыва ветра, величественно проплыла мимо неподвижной Ялики. Дверь, ведущая в комнату детей, распахнулась и, пропустив фантома внутрь, тяжело, с протяжным тоскливым скрипом захлопнулась.       Разгорающееся где-то в области груди обжигающее свечение вырвало Ялику из опутавшего ее омертвения, вернув способность повелевать телом. Схватившись рукой за нестерпимо горячий и обжигающий ладонь оберег с руной Велеса, она со всех ног кинулась к захлопнувшейся двери, распахнув которую застыла в изумлении, не в силах сделать и шага.       Безвольно раскинув по сторонам руки, обездвиженные дети медленно парили в воздухе вокруг призрачной женщины, подобно светящейся статуе возвышающейся в центре горницы. С ее лица так и не сошла зловещая улыбка.       — Время жатвы… Мои… Наш-ш-ши… — шипел призрак, протягивая костлявые руки то к одному, то к другому ребенку, и осторожно, почти с материнской лаской и заботой, касался их лбов кончиками черных когтей, от чего из голов детей начинали виться тоненькие светящиеся голубоватым светом нити.       Мерцающие в темноте линии сплетались в пульсирующий клубок. Исходившее от него сияние в такт биению детских сердец то почти затухало, то вновь разгоралось с новой силой, заливая горницу мертвенным светом.        «Лойма. — Ялика наконец-то узнала фантома. — Неужели близнецы — ее неклюды? Нет, и я, и Ведана давно бы догадались!»       Ворожея судорожно потянулась рукой к котомке. Но, не обнаружив ее на обычном месте, вспомнила, что оставила сумку на постоялом дворе.       «Ох, и разиня!» — сокрушенно выдохнула ворожея.       Память тут же услужливо подкинула образ недовольной Яги, которая не раз ругала молодую ученицу за брошенную где попало котомку.       «Может и так статься, — не единожды наставительно повторяла Яга, в очередной раз обнаружив сумку в самом неподходящем месте, — что от того, что в котомке твоей схоронено, будет жизнь твоя зависеть».       Мерцающая в темноте лойма не обращала никакого внимания на ошарашенно застывшую на пороге ворожею, лихорадочно пытавшуюся вспомнить какое-нибудь средство, способное прогнать духа туда, откуда он пришел.       — Ж-жатва… — продолжал шипеть призрак.       Клубок светящихся нитей, висящий в воздухе перед лоймой, прекратив пульсировать, стал разгораться все ярче и ярче. В этом сиянии, залившем всю горницу, ворожея увидела, как ввалились глазницы на лицах детей, а их посеревшая кожа стала напоминать полуистлевший пергамент.       «Она же их убивает! — пронеслась суматошная мысль в голове Ялики. — Силы их пьет!»       — Хватит! — что есть мочи прокричала она.       «Кровь — с нее все начинается, ей все и заканчивается, — прошелестели в голове наставления старушки Яги. — Великая сила в ней заключена!»       Лойма на мгновение замерла. Неспешно обернувшись на крик, уставилась на ворожею. В белесых глазах медленно разгорелись огоньки, пламенеющие потусторонним светом. Призрак с угрозой оскалился, обнажив ряды маленьких острых зубов, и поплыл навстречу Ялике.       Не теряя ни секунды, та впилась зубами себе в правое запястье, разрывая кожу и сосуды. Теплая солоноватая жидкость потекла по губам. Затем, поморщившись, торопливо нараспев прокричала, вцепившись левой рукой в висевшую на шее руну Велеса:       — Здесь ты и руна твоя! Здесь я и кровь моя! В ней сила твоя, в ней сила моя!       С каждым словом, срывающимся с губ, по венам ворожеи прокатывалась волна жара, сокрушающим потоком устремляясь к окровавленному запястью.       — Прими же кровь в дар! — срывающимся голосом выкрикнула она. — Оставь в ней силу, как дар!       С последним словом ворожея резко взмахнула прокушенной рукой. И с кончиков её пальцев в сторону неспешно надвигающейся лоймы брызнули рубиновые капли, на лету наливаясь и разгораясь ярким багровым пламенем. Едва коснувшись духа, они, ослепительно сияя, растеклись по эфемерному телу рваными алыми кляксами. Призрак оглушительно завыл, вскинув вверх голову, беспорядочно замахал руками в попытке стряхнуть с себя прожигающие плоть капли и в следующий миг распался на языки мрака, промелькнувшие невесомыми клубами мимо застывшей Ялики и вылетевшие на улицу сквозь разбитое окно. В ту же секунду парившие в воздухе близнецы с глухим звуком рухнули на пол.       Ворожея, облегченно выдохнув, кинулась к распростершимся на полу детям.       — Что с ними? — услышала она встревоженный голос Могуты, замершего на пороге.       — Живы, хвала Богам, — глухо отозвалась она и, прикрыв лицо руками, расплакалась, давая волю бурлящим в груди переживаниям.       — Ну, будет, — тихонько произнесла подошедшая Ведана, ласково погладив её по голове, и спросила: — Лойма была?       Ялика лишь кивнула, захлебываясь от душивших ее рыданий.       — Тяжело тебе, пресветлая, пришлось, — то ли спросила, то ли заключила Ведана, заметив рваную рану на запястье. — Кровиночку в ход пустить пришлось.       — Сама виновата, — буркнула Ялика, утирая рукавом катящиеся слезы. — Она вернется. Отсидится в лесах до полуночи, сил наберется и вернется.       — Вижу, — прошептала Ведана, разглядывая детей подслеповатым прищуром. — Связала себя, нечистая, с ними узами черными.       Уложив так и не проснувшихся детей в кровати, они вышли из горницы, прикрыв за собой дверь.       Тяжело дышащий от боли в боку Могута тут же опустился на лавку за столом и тяжелым мрачным взглядом сопровождал засуетившуюся Ведану.       Травница, завесив разбитое окно старым потрепанным одеялом, разожгла лучины и помогла Ялике перевязать запястье, рваная рана на котором покрылась черной обуглившейся коркой.       — Что делать-то, пресветлая, будем? — нарушил молчание Могута, когда все расселись за столом.       — Ты и Ведана — ничего, — на секунду задумавшись, тяжело заключила Ялика. — Ты говорил, что колдовство кто-то навел.       Могута мрачно кивнул.       — Лойма не просто детей поглотить хотела, — продолжила она, задумчиво разглядывая перебинтованную руку. — Она пыталась связать их души с собой. Колдовство нужно разрушить. Иначе лойма вернется. Не завтра ночью, так через день, через два, может, через неделю, но вернется, чтобы завершить начатое. И тогда ни я, ни Ведана, ни тем более ты, Могута, не сможем защитить детей.       Ворожея замолчала, бросив настороженный взгляд на прикрытое одеялом окно, и, словно соглашаясь со своими мыслями, решительно кивнув, добавила:       — Поутру отправлюсь в имение Огнеяры. Может, след какой найти удастся.       Могута насупившись, посмотрел на Ялику и, не говоря ни слова, тяжело поднялся из-за стола и отправился в свою горницу. Едва за ним прикрылась дверь, Ведана чуть слышно произнесла, бросив встревоженный взгляд на ворожею:       — Ты видела, пресветлая? Детей-то уже, считай, и нет на этом свете, души их почти в серые пределы следом за нечистью ушли. Что их в Яви еще держит, поди, одним Богам и ведомо.       — Видела, Ведана, видела, — горестно вздохнув, отозвалась Ялика. — Потому-то колдовство и надобно разрушить. Как дом от нечисти оградить, знаешь?       Старая травница молча кивнула.       — Вот, утром, как уйду, и сделай так, как надобно, — посоветовала Ялика.       Как только забрезжил рассвет, и деревенские петухи поприветствовали восходящее солнце, ознаменовав начало нового дня, так и не сомкнувшая глаз Ялика покинула дом старой травницы. Эх, если бы она не забыла вчера свою сумку, то, может, и не пришлось бы прибегать к магии крови, призывая на помощь Велеса. Не зря ведь наставница без устали повторяла ей, что кровь — это последнее средство, когда другого выхода уже нет, и без крайней нужды прибегать к нему не следует. В следующий раз Боги могут и не откликнуться. Поэтому она первым делом зашла на постоялый двор за оставленной там котомкой.       Встретив Радмилу, встревоженную её долгим отсутствием, Ялика как следует расспросила девушку о пути до имения Огнеяры, и, узнав все требуемое, поспешила к кузнецу, справить ножны для неожиданного подарка Мортуса. Не дело — оставлять оружие без надлежащей защиты. Еще сломается в самый неподходящий момент, а то и вовсе предательски вопьется в бок или бедро, ежели просто так подвесить его на пояс.       — Ладная работа — мастера достойная, — заключил кузнец, пристально рассматривая серебряный кинжал и, подозрительно сощурившись, спросил: — Откуда он у тебя, пресветлая?       — Так ты, Богдан, ножны-то смастеришь? — раздраженно спросила Ялика, которой его взгляд и тон не пришлись по душе.       — Не серчай, пресветлая, — примирительно произнес кузнец, возвращая кинжал. — Нет нужды мастерить…       Коренастый Богдан с густой, рыжей бородой, в подпалинах от царившего в кузнице жара, стал суетливо копаться на верстаке, захламленном различными инструментами и поделками. Разворошив мускулистыми руками груду, по всей видимости, забракованных заготовок, он извлек из-под них искусно сделанные ножны, украшенные витиеватым узором рун и символов, переплетающихся друг с другом.       — Вот, помню же, что где-то здесь были, — вытерев пот со лба, пробасил кузнец и протянул ножны Ялике. — Пару месяцев назад, по весне, кажись, заходил к нам в село странный путник. Имя еще у него какое-то диковинное было, запамятовал. Так просил он меня ножны сделать, точь-в-точь к такому же клинку, который ты мне показала, поэтому и спросил, где его взяла…       — Мортус? — осторожно уточнила Ялика, разглядывая плавные изгибы узоров на поверхности ножен.       — Точно! Мортусом его звали! — старательно закивал Богдан, приветливо улыбнувшись. — Сам он набросок и сделал. Я тогда еще подивился чудно́му рисунку. Но заказ-то исполнил, да только заказчик пропал, ни следа, ни духу.       Аккуратно вложив кинжал в ножны, ворожея поразилась тому, как ладно они подходят друг к другу, и спросила:       — Сколько за работу возьмешь?       — Вперед плачено, — кузнец покачал головой. — Чую, не вернется заказчик за работой, посему забирай.       — Не вернется, — чуть слышно заметила Ялика с грустью. — В царство Мары отправился.       Поблагодарив кузнеца и прикрепив ножны к поясу, она, следуя наставлениям Радмилы, отправилась к сгоревшему имению.       Еще издали Ялика почувствовала удушающий запах гари. Казалось, этот смрад пропитал все вокруг: и дорожную пыль, и зеленеющую на полях траву, и раскачивающиеся от дуновений легкого ветерка вершины деревьев, громадными исполинами возвышающимися чуть вдалеке. Даже проносившиеся по небесной синеве невесомыми призраками пушистые облака пахли недавно приключившейся бедой.       Когда показались первые обугленные остовы изб и хозяйственных построек, запах стал совсем невыносимым. К нему добавилось зловоние паленой плоти и шерсти. Видимо, вместе с постройками погорели и все их обитатели, включая животных. Над воцарившимися вокруг смертью и разрушением не властно было даже летнее солнце, лучи которого, казалось, обходили проклятое место стороной.       Зябко ежась, Ялика бродила среди остывшего пепелища, поднимая настороженными шагами облачка пепла и сажи, тревожно вглядываясь в останки некогда богатого имения в попытках обнаружить хоть что-нибудь, позволившее разглядеть причину случившегося несчастья. Как вдруг уголком глаза заприметила быстро промелькнувшую тень, тут же скрывшуюся за неведомо как уцелевшим и покрытым языками копоти колодцем.       — Выходи, — устало позвала она. — Я тебя видела.       Из-за колодца, словно нехотя, вылез черный взлохмаченный кот, мельком посмотрел на нее блюдцами желтых глаз с вертикальными зрачками и, жалобно мяукнув, принялся вылизывать грязный растрепанный хвост.       — Прекрати прикидываться, — строго заметила ворожея.       Кот, уставившись на нее, прищурился и совсем по-человечьи резким писклявым голосом изрек, растекаясь клубами черного дыма:       — И не скрыться-то ведь. И чего тебя сюда понесло?       В следующую секунду перед Яликой предстал маленький косматый бесенок, раздосадовано перебирающий крохотными копытцами. На голове, покрытой черной шерстью, красовались два небольших обломанных примерно посередине рожка.       — Ну, чего зенки вылупила? — огрызнулся бесенок, яростно помахивая коротким хвостиком. — Мешу, что ли, никогда не видела?       — Не видела, — честно призналась Ялика, с любопытством разглядывая бесенка.       — Ну, любуйся, — оскалился меша и демонстративно повернулся кругом. — А теперича давай проваливай.       — А ты-то чего здесь забыл? — словно не услышав, спросила Ялика.       — Чего-чего? — искренне удивился нечистый. — Ищу чем поживиться. Люблю, знаешь, человечинку, копченую да прожаренную как следует.       Бесенок плотоядно облизнулся и сердито топнул копытцем, подняв облачко пепла, тут же подхваченное дуновением ветра. Заметив посуровевший взгляд ворожеи, он тут же осекся и чуть смущенно добавил:       — Жил я тут.       — Знаешь, что произошло? — поинтересовалась Ялика.       — А то как же! — не без гордости заявил меша. — Кадуковы дела!       — Кадук, значит, — задумчиво повторила ворожея и ласково спросила: — Расскажешь?       — Еще чего! — искренне возмутился бесенок, смешно мотнув рогатой головой. — Чтоб меня опосля Кадук в болотах утопил?       Ялика нахмурилась и, потеребив прядь пшеничных волос, задумчиво протянула:       — Сперва я тебя… — она осеклась, силясь придумать кару пострашнее, — … со свету сживу. Сам рад будешь Кадуку в лапы попасть.       — А силенок-то хватит? — с вызовом поинтересовался бесенок, предусмотрительно отступив на шаг назад.       — Уж хватит, будь уверен, — с притворной лаской в голосе произнесла Ялика, угрожающе нависая над съежившимся упрямцем.       — Вот почто грозишься-то? — спешно затараторил тот. — Без угроз-то никак? Все расскажу.       Бесенок, что-то сердито бормоча себе под нос, вскарабкался на край колодца, за которым совсем недавно пытался спрятаться, и по-хозяйски устроившись на нем, с самым невозмутимым видом продолжил:       — Баба глупая здесь жила. Да и мужик-то ее — не семи пядей во лбу. Нечего противиться кадуковой силе, особливо ежели сам по добру и воле договор с ним заключил.       — Договор? — удивленно переспросила Ялика.       — А то как же! — важно кивнул меша. — Они никак ребеночка зачать не могли. Ну, не получалось у них никак. А тут мужик ейный Кадука в болотах встретил. Он как раз старцем прикинулся. Так мужик все ему и выложил. А Кадук-то умный! — Бесенок глупо хихикнул и, давясь смешками, продолжил: — Кадук, значит, ему и говорит, что средство есть. И раз, уже ему пузырек с водой болотной да семенем своим нечистым под нос сует, мол, вот он, эликсир волшебный. Выпьешь — поможет, стало быть. Только, говорит, расплатишься плодами древа своего.       Меша набрал побольше воздуха и, скривив кошмарную рожицу, продекламировал тоскливым замогильным голосом:       — Когда багровая Луна обагрит кровью один твой плод, а живородящее Солнце напитает соками второй, тогда плодами древа своего со мной и расплатишься.       Ялика, вздрогнув, обмерла. Те же зловещие слова она уже слышала сегодня ночью от ворвавшейся в дом старой травницы лоймы.       Бесенок опять захихикал.       — А мужик-то глупый, взял да на радостях и согласился, думал, о яблоне какой речь идет, — давясь смехом и нелепо подпрыгивая на кресле, вымолвил он. — Баба его об этом узнала, уже когда на сносях была. Ох, и серчала. Да делать нечего, уговор есть уговор. Только деток своих отдавать, ох, как ей не хотелось. Стала она ведовским премудростям учиться. Да только куда ей! Разве ж против Кадука кто из смертных встать сможет! Пришло время, Кадук за обещанным лойму — из тех, что позлее да посильнее — и послал. В общем, баба чего-то там напутала в своих чарах неумелых. Вот все вокруг и спалила. Да сама сгинула. На счастье, деток ее из огня какой-то мужик дворовой вытащил.       — Лойму, значит, послал, — эхом отозвалась ворожея, задумчиво покусывая палец.       — А то как же! — подтвердил меша, непоседливо поковырявшись в ухе. — Кто ж еще, окромя лоймы, может с неклюдами управиться?       — Так дети Огнеяры — кадуковы неклюды?! — заключила Ялика, озаренная догадкой.       Бесенок с притворным разочарованием прикрыл лицо ладонью, мелко засеменив висящими в воздухе копытцами.       — До чего ж вы, смертные, порой глупые, — шумно простонал он, кривляясь. — Ну, конечно, а почто ему человеческие детеныши-то? Свое вернуть хочет.       Опешившая ворожея с отсутствующим видом заходила перед колодцем. Сидящий на краю бесенок с напускным равнодушием принялся наблюдать за ней. Два долгих шага вперед, два — обратно.       Впрочем, её молчаливые раздумья быстро наскучили меше, и он, лихо спрыгнув на землю, стал карикатурно вышагивать вслед за ворожеей, словно передразнивая ее.       — Так! — Ялика неожиданно остановилась.       Бесенок, не ожидавший такого, налетел на нее и, раздосадовано охнув, повалился на землю. Хмурая ворожея, стремительно наклонившись, взяла его за шиворот, резким рывком поставив на ноги, и присела перед ним на корточки так, чтобы ее лицо оказалось вровень с мордочкой растерявшегося духа.       — Ну, а ты-то зачем мне это рассказываешь? — полюбопытствовала она, стараясь заглянуть в глаза меши. — Неужто и вправду моих угроз испугался?       Меша тут же отвел взгляд. Потом попятился, смущенно спрятал ручки за спиной и, уставившись куда-то вниз, принялся скорбно вычерчивать копытцем пологую дугу, поднимая облачка сажи и пепла.       — Тут такое дело… — начал он, подобострастно осклабившись. — В общем, надоело мне пакостить.       Брови ворожеи в изумлении подлетели вверх.       — Баба местная, хоть и глупая была, да понимающая, — продолжил смущенный меша, старательно подбирая слова, будто боясь сболтнуть лишнего. — Едва видеть нашего брата научилась, меня прочь не погнала, хоть и могла, на пакости да шалости мои не серчала особливо, наоборот, лакомства какие подкидывала, сахарку кусочек или варенья миску оставляла.       Он споткнулся на полуслове, словно поперхнувшись.       — Жалко мне стало ее, — пояснил бесенок, видя требовательный взгляд наблюдавшей за ним ворожеи. — Я сдуру и сболтнул, как от Кадука избавиться. Обмануть, стало быть, его.       — А ты знаешь, как? — не поверила Ялика.       — Ведома мне эта тайна, — с загадочным видом кивнул меша и зачем-то погладил обломанный рог. — Да только тебе за просто так не скажу. Сделку предлагаю.       Изумленная ворожея выпрямилась и сверху вниз посмотрела на наглого духа, который тут же предпочел спрятаться за колодцем.       — Сделку, — подтвердил он, настороженно выглядывая из своего убежища. — Я к тебе в услужение пойду, коли ты с Кадуком сладишь.       — И почто ты мне сдался? — удивилась ворожея.       — Эх, молодо-зелено! — тяжело вздохнул меша, выходя из-за колодца. — Я ж про нечисть всякую поболе вас, людей, ведаю. Секреты всякие. Соглашайся! Я тебе, как с Кадуком сладить, поведаю, а ты меня к себе в услужение возьмешь.       Извернувшись, Ялика ловко схватила бесенка за шиворот и подняла над землей. Тот сразу обмяк и умоляюще уставился на нее.       — И чего это ты, мил друг, так ко мне в услужение набиваешься? — ехидно поинтересовалась она.       — Так все одно, — жалостливо заметил меша, нелепо болтая в воздухе ножками. — Я ж перед Кадуком уже провинился. Он и без того меня сил лишил. Так, на мелкие пакости только оставил. А теперь-то после того, как Огнеяра с ним не сладила, он точно в болоте сгноит. А ежели тебе Кадука обмануть сил достанет, то, стало быть, и меня от гнева его защитить сможешь.       Бесенок выразительно сплюнул на ладонь и протянул ее ворожее.       — Ну, что? По рукам? — спросил он умоляюще, доверительно вглядываясь в лицо Ялики.       Неожиданно сильный порыв налетевшего ветра поднял и закружил в воздухе прогоревшую золу, тут же забившуюся в нос ворожеи. Она чихнула, выронив бесенка, который, не теряя времени, отбежал на почтительное расстояние и выжидательно замер, пытливо уставившись на нее. Крупные хлопья пепла, кружащиеся вокруг в неспешном, степенном танце, на мгновение скрыли солнце, погрузив округу в гнетущий сумрак. Впрочем, следующий порыв ветра подхватил пепельное облако, унося его высоко ввысь.       Проводив его слезящимся взглядом и чихнув напоследок еще раз, ворожея взмахнула волосами, стряхивая с них осевшую сажу, и, приветливо улыбнувшись, согласно кивнула ожидавшему ее решения духу. В это мгновение ей почудилось, что где-то рядом, как будто у нее за спиной, удовлетворенно прорычал медведь. Испуганно обернувшись и не найдя взглядом никого, кто мог бы произвести такой звук, она облегченно вздохнула, дивясь своему разыгравшемуся воображению.       Словно не заметив ее испуга, меша вразвалочку подошел к ней и протянул обе ручонки, словно прося поднять его.       Догадавшись, чего он хочет, и рассмеявшись про себя, Ялика подхватила оказавшегося почти невесомым бесенка и усадила себе на плечо.       — Да не на правое же! — тут же скривился дух, ловко перебравшись на другую сторону. — Пойдем, все расскажу, покажу. Нам в сад надобно.       Против ожиданий, сад почти не пострадал от случившегося пожара. Лишь местами на невысокой каменной ограде, отделявшей его от остального имения, виднелись длинные языки подпалин, да вездесущий пепел покрыл листву произраставших здесь яблонь, груш и вишен, на которых, к удивлению Ялики, совсем не было не то, что плодов, даже следов маломальской завязи. Она порывалась было спросить об этом мешу, но, заметив, что тот, насупившись, молча думал о чем-то своем, решила погодить.       В самом же центре сада возвышалась одинокая яблоня, чьи ветви склонились почти к самой земле под тяжестью налившихся красным плодов.       — Эту яблоню муж Огнеяры собственными руками посадил, — пояснил бесенок, обратив внимание на застывший на лице ворожеи молчаливый вопрос. — Давно, когда они только поженились. С ее помощью-то и можно Кадука обмануть.       — Плоды его древа, — догадалась Ялика.       Обрадовавшийся ее сообразительности, меша удовлетворенно кивнул.       — Так поступить надобно, — доверительно начал он. — Кукол из сена сделай, яблоки заместо сердца положи, только капни на них по капле крови деток. Морок навести сможешь, чтобы куклы как живые были?       Внимательно слушавшая ворожея лишь коротко кивнула.       — Сделать это надлежит до того, как лойма вновь явится, — наставительно заметил меша. — В прошлый раз Огнеяра ей помешала завершить дело черное. Не смогла лойма души детей в единое целое с семенем Кадуковым сплести, что внутри них вызревало, своего часа ожидая. Не успела, поганка, к себе привязать.       — Она уже завершила начатое, — поникшим голосом отозвалась Ялика.       Бесенок уставился на нее округлившимися от ужаса глазами. В следующее мгновение, ловко спрыгнув с плеча, он в панике заметался между остолбеневшей Яликой и яблоней, заламывая в отчаянии ручонки.       — Ох, и угораздило же меня! — заголосил надрывно, задрав голову к небу и закатив глаза. — Надо ж было с такой дурехой связаться! И чего ты раньше молчала-то? Теперь-то точно меня Кадук живьем сожрет.       — По делу говори, — оборвала его причитания ворожея.       — Плохо дело! — заключил поникший бесенок и со злостью пнул копытцем некстати подвернувшийся паданец, отправив его по пологой дуге в глубину сада. — Коли все так, как ты говоришь, то за детьми сам Кадук уже явится. Его, как лойму, простым мороком не проведешь.       — Ну, а делать-то что? — обреченно вздохнула Ялика.       Плюнув под ноги, бесенок задумался, внимательно изучая землю перед собой и растерянно почесывая лохматый затылок. Придя к какому-то выводу, он еще раз отрывисто сплюнул и, упрямо мотнув головой, заявил:       — Тяжело будет. Но коли сдюжишь, то и детей спасешь и Кадука прочь в болота его, не солоно хлебавши, спровадишь.       Он помедлил, словно набираясь храбрости, и торопливо продолжил:       — Перво-наперво, тебе нужно разорвать связь лоймы и детей, а для того придется на изнанку мира отправится, в Навь, но не в царство Мары, а туда, где все духи, да нечисть обитает. Это будет самое легкое. Там найдешь лойму, у которой семя Кадуково припрятано, с детьми связанное. Одолеешь поганку, в Явь возвращайся. Опосля нужно будет добычу твою связать с мороком подменным, куклами соломенными, стало быть. А когда Кадук явится, то охранять их пуще жизни, чтобы он подвоха не почуял. Едва он куклы приберет, то колдовство вмиг и рассеется, и не будет власти его ни над детьми, ни над миром живых. Придется, проклятому, в болота убираться. Да силу злобную до следующего раза копить.       Договорив, бесенок обреченно плюхнулся на землю, поджав колени к груди и в отчаянии обхватив рогатую голову.       — Да только ты не сдюжишь, — пробубнил он, даже не повернувшись в сторону ворожеи. — Нутром чую, не сдюжишь…       — Будет тебе, — упрямо вскинув подбородок, прервала она его причитания. — Поживем — увидим.       Меша поднял голову, посмотрел на нее печальными глазами, на которых вот-вот готовы были навернуться слезы, и, раздраженно махнув рукой, пробормотал:       — Ступай, нечего лясы точить. Я тебя здесь подожду.       Бросив быстрый взгляд на солнце и прикинув, сколько времени осталось до заката, Ялика торопливо сорвала с яблони два приглянувшихся спелых плода и, спрятав их в котомку, поспешила уйти, оставив за спиной тоскливо всхлипывающего бесенка, одиноко сидящего под деревом.       Едва она переступила порог дома Веданы, как на нее с расспросами налетел Могута, незнамо где раздобывший кольчугу и надевший ее прямо поверх домотканой рубахи.       — Узнала что? — пробасил он, бросив полный надежды взгляд.       Ялика коротко кивнула, присаживаясь на лавку. После чего оглядела горницу, где во всех углах появились пучки сушеных трав, у порога и под окнами горсти рассыпанной соли и золы, а на стенах, где углем, где мелом, были выведены разнообразные защитные руны.       — Ладная работа, Ведана, — одобрительно заметила она и ободряюще кивнула.       — Ото ж! — грустно улыбнулась старушка. — Я дело свое знаю, только сердцем чую, не поможет это. Сказывай, что разузнать удалось.        Утаив лишь о сделке с бесенком, Ялика торопливо рассказала все то, что ей удалось вызнать. Выслушав сбивчивый рассказ, и без того мрачный Могута сделался еще более мрачным и насупившимся, а Ведана, старательно разгладив складки на сарафане и тяжело по-стариковски вздохнув, воинственно заявила:       — Значит, так тому и быть.       Бравый настрой травницы заставил Ялику слабо улыбнуться. Покопавшись в своей котомке, она протянула старушке плотно завязанный мешочек.       — Это одолень-трава, — пояснила она, заметив удивленный взгляд Веданы. — Будем зелье готовить, чтобы я на изнанку мира смогла отправиться, а отвар мое тело живым поддерживать будет, пока душа моя странствует.       Пока старушка кипятила воду и заваривала высушенные цветки, Ялика с помощью Могуты, притащившего со двора здоровенные охапки соломы, мастерила кукол, как и советовал меша.       Когда соломенные чучела были готовы, ворожея придирчиво осмотрела результаты своего труда и удовлетворенно кивнула.       — Душно как-то, — пробормотала Ведана, поставив кружку с дымящимся отваром одолень-травы на стол. — Видать, гроза будет.       — Может, и будет, — согласилась Ялика. — Сейчас другие заботы.       Достав из котомки принесенные с собой яблоки, она решительно отправилась в горницу близнецов. Дети лежали в точно таких же позах, в каких она их видела, уходя из дома с первыми петухами. В горнице стояла удушающая тишина, которую нарушало лишь тяжелое, отрывистое, еле слышимое дыхание пребывающих в забыть и детей. Даже пробивающиеся через небольшое окно лучи яркого солнца не могли разогнать сгустившийся полумрак, воцарившийся вокруг, скользя по стенам и полу жалкими и бессильными пятнами бледного света.       — Так и не просыпались, — встревоженно прошептала на ухо ворожее стоящая у нее за спиной Ведана.       Подойдя к безвольно разметавшемуся на кровати Святозару, лицом более походившему на труп, чем на живого, полного сил ребенка, Ялика аккуратно взяла его руку, оказавшуюся мертвенно ледяной, и аккуратно уколола заранее припасенной иглой указательный палец. На посеревшей, будто ставшей полупрозрачной коже тут же выступила ярко-рубиновая капля крови. Налившись, она сорвалась с кончика пальца и, сверкая и переливаясь всеми оттенками красного, тягуче упала на подставленное ворожеей яблоко, мгновенно растекаясь тонкой, слабо мерцающей пленкой по его поверхности. Затаив дыхание, Ялика завороженно наблюдала, как кровь медленно, словно нехотя, впитывается в кожуру яблока, из глубины которого стало пробиваться пульсирующее в такт сердцу ребенка алое, едва заметное сияние.       То же самое повторилось и с кровью Лады, обагрившей второй плод, после чего ворожея бережно убрала оба бьющиеся в унисон тусклым багровым светом яблока в карман сарафана.       — Пожалуйста, принеси отвар, — попросила она внимательно наблюдающую за ее действиями травницу.       С сомнением покачав головой и горестно вздохнув, та вышла из горницы, что-то тихо бормоча себе под нос. А когда вернулась, аккуратно сжимая в руках кружку с отваром, ворожея, прикрыв глаза, сидела на полу, обхватив руками поджатые к груди колени — точь-в-точь как неродившийся младенец в утробе матери. Дыхание ее сделалось почти неотличимым от дыхания лежащих на кроватях близнецов: такое же едва уловимое, размеренно шелестящее в густой тишине. Рядом с ней стояла открытая котомка и два стеклянных пузырька: в одном, почти пустом, на дне мутно поблескивала вязкая маслянистая жидкость, в другом, напротив, почти полном, искрилась, напоминая чистейший горный хрусталь, прозрачная вода, будто сотканная из света. Услышав осторожные шаги, Ялика заторможенно, словно отчаянно борясь со сном, подняла голову.       — Если до захода не проснусь, — апатично произнесла она, — дашь мне этим напиться. Это живая вода.       С этими словами ворожея передала травнице искрящийся пузырек, забрав из ее рук кружку. Та понятливо кивнула.       — Опасное ты дело, пресветлая, затеяла, — скорбно покачала головой старушка, крепко зажав в руке блестящую склянку. — Не дело это, с живой и мертвой водой играть.       Сумрачная Ялика, упрямо промолчав, отрывисто плеснула в кружку все содержимое второго пузырька. На секунду задумавшись и набрав полную грудь воздуха, будто собираясь нырнуть в бездонный омут, она одним глотком, как это делают запойные пьяницы, осушила кружку, запрокинув голову далеко назад и прикрыв глаза в ожидании.       Неведомая сила тут же стремительно потянула ее за спину, больно ударив об пол, а в следующую секунду, будто хорошо встряхнув, вытолкнула вперед. В ушах зашумело. Сердце, захлебываясь, сорвалось в безумный галоп, отдаваясь в голове болезненным гулом, который с каждым биением делался все тише и тиши, пока не смолк насовсем.       Ялика с трудом разлепила тяжелые, налившиеся свинцом веки. Привычный мир в одно мгновение преобразился. Вокруг клубился сырой промозглый туман, принимающий порой странные изломанные очертания и давящий на глаза серой холодной отчужденностью. Слух терзала звенящая тонко натянутой струной тишина. Всепроникающая, сокрушающая волю и разум, равнодушная и безжалостная тишина.       Не ощущая своего тела, Ялика медленно, увязая в густом тумане, поднялась на ноги. Рядом, прямо в воздухе, безвольно парили Святозар и Лада. Невесомые тела были будто сотканы из сгустившихся обрывков вездесущей хмари, казалось, составляющей основу всего окружающего. От дымчатых тел тянулись прочь две витиевато змеящиеся линии, светящиеся в царившем полумраке бледным зеленоватым светом, казавшимся нестерпимо ярким в окружающем сумраке.       Окостеневшая Ялика завороженно вглядывалась в извивы клубящегося тумана, чувствуя, как из нее по капле улетучивается воля и желание жить.       «Останься. Ни к чему бороться, — словно говорил извивающийся сумрак, мягко и заботливо обволакивая своими дымчатыми клубами, замершую ворожею. — Тебе не победить».       «И вправду, — отрешенно подумала Ялика, расслаблено опускаясь обратно на землю. — Как мне сладить с лоймой? Это ее мир, мои знания и умения здесь абсолютно ничего не значат».       «Останься. Здесь спокойно, — как будто обрадовано прошелестело из сумрака. — И тебя больше никто и никогда не потревожит».       Это холодное, насмехающееся «никогда» выдернуло Ялику из мертвенного оцепенения. Она резко вскочила, всколыхнув туман, испуганно отпрянувший под натиском ее разгорающейся воли, и стремительно пошла вдоль светящихся линий, неразрывно связывающих Святозара и Ладу с лоймой, пленившей их души.       Упрямо продираясь сквозь противившийся каждому шагу сумрак, Ялика совсем потеряла счет времени. Как вдруг извивающаяся хмарь, так и не прекратившая попыток уговорить ворожею остаться, поредела, а потом и вовсе, рассыпавшись на отдельные, уже безвредные, белесые хлопья, отступила, выпустив ее из своего промозглого чрева.       Изумленная ворожея очутилась среди частокола искореженных черных деревьев, голые, лишенные какой-либо листвы ветви которых напоминали гротескные лапы неведомых чудовищ, готовых в любой момент схватить, оплести и задушить в своих объятиях любого, кто по неосторожности оказался рядом. Всесокрушающей лавиной налетели звуки. То тут, то там раздавались тихие поскрипывания, приглушенные вскрики и неясные стенания, переходящие в отчаянный, искаженный мукой и страданием плач. Над какофонией звуков безраздельно царствовал низкий вибрирующий гул, неуловимо напоминающий завывания злого зимнего ветра в печной трубе. Перекатывающийся из стороны в сторону басовитый рокот пробирал до самого естества, заставляя сжиматься и без того будто омертвевшее сердце ворожеи в ледяных объятиях панического ужаса.       Но хуже всего оказалось небо. Мертвый безграничный океан пустоты с редкими вкраплениями злых и колючих немигающих звезд, застывших искрами холодного огня на полотне невообразимой бесконечности. Отчужденное и безучастное небо одновременно было и бездонной глубиной, и низко нависающей громадой, приготовившейся раздавить своей безмерной плотью все, оказавшееся под ним.       Что есть мочи стиснув зубы и моля Богов дать ей сил, Ялика медленно пробиралась в глубину этого странного потустороннего леса, стараясь не прислушиваться к кошмарным звукам, раздававшимся по сторонам.       Под ногами что-то протяжно хрустнуло, и она остановилась, испуганно опустила взгляд. Среди покрывавшего землю толстого слоя серого праха, невесомыми струйками змеившегося между ее ног, Ялика разглядела ослепительно-белый птичий череп с длинным изогнутым клювом, усеянным частоколом кривых острых зубов. В пустых, давно мертвых глазницах вдруг промелькнул слабый огонек, заставивший ее в испуге отшатнуться назад. С каждой секундой пламя разгоралось все ярче и ярче, и в следующие мгновения оно уже окутало весь череп гудящей завесой, стремительно поглощающей извивающиеся языки мертвого пепла. Из беснующегося вихря огня и праха с оглушающим воем выпорхнул объятый неистово ревущим пламенем птичий скелет, на лету обрастающий плотью и угольно-черными перьями.       Проследив за направлением полета ужасающего порождения изнанки мира, Ялика заметила промелькнувший среди переплетения сучковатых ветвей и рядов изломанных стволов знакомый, мерцающий гнилушным светом силуэт. Это, без сомнений, была лойма. Те же развевающиеся лохмотья истлевшего савана, те же, будто качающиеся на волнах волосы. Вот только лицо фантома разительно отличалось от того, каким оно запомнилось ворожее. Сильно удлинившиеся челюсти походили на звериные и из-за огромных саблевидных клыков не могли как следует сомкнуться и удержать в кошмарной пасти покрытый тягучей слюной и гноящимися язвами свесившийся вниз язык, который подрагивал и извивался подобно разъяренной змее.       Не касаясь земли, лойма неторопливо летала кругами среди кривых стволов, бережно баюкая у груди кокон, состоящий из тугого переплетения светящихся нитей. Тех самых, что привели сюда Ялику.       Лойма заметила ее, обмершую от страха, и на миг остановилась, а потом, выронив свою драгоценную ношу, упавшую на землю с глухим стуком, медленно поплыла ближе, вытянув вперед сухие суставчатые руки.       — Не мертвое! Вкус-с-но! — надрывно захрипела она.       «И на что я рассчитывала?» — с ужасом подумала Ялика, испуганно пятясь назад от надвигающейся угрозы, пока не уперлась спиной в шершавый ствол дерева.       В мире живых силу всегда можно было взять взаймы у окружающей природы, щедро делившейся своим могуществом с любым, кто мог призывать ее на помощь. Здесь же, на изнанке мира, все давно и необратимо умерло. Ни одного проблеска жизни. Ничего того, что обычно позволяло ей творить ворожбу. И даже собственное тело не могло прийти на помощь. Сейчас она сама была призраком, душой, лишенной тела, которое осталось лежать на полу дома травницы, почти бездыханное и лишенное проблеска жизни.       «Если лойме удастся убить меня здесь, — пронеслась в ее голове лихорадочная мысль, — то и мое тело погибнет, став пустой мертвой оболочкой».       Лишь чудом ей удалось уклониться от стремительного удара острых когтей призрака, оставивших на стволе, к которому еще секунду назад она прижималась, длинные рваные борозды. А в следующее мгновение возникшая словно ниоткуда прямо перед изумленной Яликой лойма схватила ее за горло, легко приподняв над землей и занося когтистую руку для следующего, уже финального удара.       «Моя кровь», — отстраненно отметила уже смирившаяся с неминуемой смертью ворожея, разглядев на ткани савана призрака темно-бордовые разводы.       «Моя кровь! Живая»! — промелькнула радостная мысль, опалившая огнем робкой надежды на спасение.       Всем своим существом Ялика воззвала к этим кляксам на истлевшей ткани, пылающим ярким огнем перед ее мысленным взором, вкладывая в отчаянный зов свое безграничное желание жить, свою неуемную тягу к познанию, свои робкие надежды, свои самые сокровенные мечты, о которых она боялась признаться даже самой себе.       И кровь, пробуждаясь, откликнулась!       Время словно замерло, а на Ялику налетел вихрь чередующихся с безумной скоростью образов. Солнце — опаляющее, но и дарующее жизнь. Ветер — разрушающий дыханием горы, но и переносящий в своих дланях семена. Упорно пробивающийся сквозь толщу земли побег. Качающие изумрудными вершинами деревья и омывающая их корни вода. Первый крик новорожденного.       Картинки сменяли друг друга в полубезумном калейдоскопе, а в груди Ялики зародилось сперва робкое, но с каждым мгновением все сильнее разгорающееся пламя.       Лойма, на чудовищной морде которой, казалось, промелькнула тень удивления, резко, как будто опалив давно мертвую плоть, отдернула руку, освобождая Ялику, по чьему телу пробегали ослепительно-белые всполохи чистого, первородного огня, из которого зародилось все сущее.       Истлевшая ткань одеяния призрака тут же легко занялась. Лойма яростно взвыла и отшатнулась назад, беспорядочно замахав руками в отчаянной попытке сбить все ярче и ярче разгорающееся пламя. Секунду спустя перед Яликой, в изнеможении рухнувшей на колени, уже лежала лишь горстка слабо дымящегося пепла да обгоревшие обрывки ткани.       Мир, вдруг потеряв резкость, стал расплываться рваными потрепанными лоскутами, сквозь которые проступили мутные очертания реальности.       «Время почти на исходе» — догадалась Ялика и, бегло осмотревшись, со всех ног кинулась к брошенному Лоймой кокону. Повинуясь возникшему словно из ниоткуда наитию, она выхватила из кармана два яблока, в мире изнанки казавшиеся кроваво-красными. Преодолевая легкое сопротивление мерцающей поверхности, Ялика медленно погрузила их в обжигающее холодное нутро кокона, и по нему тут же побежали темные волнистые всполохи. Светящиеся нити, ведущие к нему, вздрогнули, завибрировали и в следующую секунду, ярко вспыхнув, осыпались неторопливо затухающим снопом искр.       Кокон запульсировал, разом увеличившись вдвое.        «Ту-у-дум, ту-у-дум», — билась мерцающая поверхность, то увеличиваясь и разгораясь до ослепительной белизны, то опадая, почти угаснув.       Неожиданно биение прервалось. Кокон в один миг покрылся темной коркой, по ней тут же расползлась паутина трещин, сквозь которые полились лучи мертвенного света, заливая своим сиянием все вокруг. Ялика зажмурилась, прикрыв глаза рукой в попытке защитить их от изливающихся потоков света.       Когда она открыла глаза, кокон спокойно лежал посреди воронки, образовавшейся в устилавшем землю сплошным серым ковром пепле. Рядом с ним едва заметно дымились два яблока, оплетенные клубком бледно мерцающих нитей, подобных тем, что ранее связывали души близнецов с проклятым кадуковым семенем, скрывающимся в глубине излучающего тусклый свет кокона.       Ялика едва успела схватить плоды, как окружающий мир окончательно рассыпался на миллионы крохотных кусочков, медленно истаивающих в окружающей темноте.       Ворожея вдруг очутилась лежащей на полу дома травницы, которая с застывшим на лице беспокойством склонилась над ней, сжимая в одной руке опустошенный пузырек, а в другой — тусклую, едва тлеющую лучину, света которой едва хватало на то, чтобы лишь слегка разогнать царящий вокруг сумрак. За окном разбушевалась налетевшая буря. Грозные раскаты рокочущего грома сменялись дробным перестуком частых капель, падающих на крышу и с тихим звоном барабанящих в стекло.       Испугав резким движением отпрянувшую назад Ведану, Ялика резко села в попытке удержать начавшее ускользать сознание.       — Удалось? — коротко спросила Ведана, пристально всматриваясь в лицо часто моргающей ворожеи.       Вместо ответа та поднялась, едва удержавшись на ногах от налетевшего приступа головокружения, и на ватных, плохо слушающихся ногах подошла к кровати Лады. Склонившись над ней, она внимательно прислушалась. Дыхание девочки стало ровным и уже ничем не отличалось от дыхания любого спящего человека.       — Получилось, — едва слышно прошептала Ялика, слабо улыбнувшись и повернулась к испуганной Ведане.       — Думала, и не вернешься уже, — с вздохом облегчения отозвалась старушка.       — Давно солнце село? — спросила ворожея, поправляя растрепавшиеся волосы и разглаживая образовавшиеся на сарафане мятые складки.       Ведана отрицательно покачала головой.       — Буря вот случилась, потому и темно так, — пояснила она.       — Пойдем, нужно еще обманку доделать, — суетливо бросила Ялика, устремляясь к выходу из горницы. — До рассвета дети не проснутся.       Печально вздохнув и ласково погладив по голове спящую Ладу, старушка нежно поцеловала девочку в лоб.       — Спите, соколики, спите, пока утреннее солнце не коснется ваших лиц, — пробормотала она и, повинуясь возникшему словно из ниоткуда наитию, подойдя к окну, начертила прямо в воздухе перед ним защитную руну.       Обеспокоено посмотрев на мирно спящих близнецов, Ведана неторопливо вышла из горницы, аккуратно прикрыв за собой дверь.       Залитую мигающим светом горящих лучин светлицу тяжелыми широкими шагами мерил встревоженный Могута, к облачению которого добавился висящий на поясе длинный меч, вложенный в простые кожаные ножны, с каждым размашистым шагом бившие мужчину по ногам.       Не бросив даже мимолетного взгляда в сторону замершего в тревожном ожидании Могуты, Ялика сразу направилась в дальний угол, где прислоненными к стене стояли приготовленные соломенные куклы. Окинув их оценивающим взглядом и неодобрительно покачав головой, она, чуть помедлив, достала из кармана яблоки, оказавшиеся к ее удивлению чуть подернутыми гнильцой, и, разворошив солому, поочередно вложила в каждое из чучел. После чего, прикрыв глаза, что-то тихонько зашептала.       По рукам пробежали едва заметные всполохи голубоватого света. Ялика легонько, почти с материнской нежностью, коснулась головы сначала одной куклы, потом другой. Соломенные чучела подернулись мутной дымкой, на глазах приобретая все более и более человеческие очертания. А секунду спустя перед ней уже стояли точные копии близнецов, испуганно вжавшиеся в угол. Они настолько походили на живых, настоящих детей, что не поверивший своим глазам Могута, неслышно подошедший к замершей ворожее, даже положил свою руку на плечо морока Святозара, чтобы убедиться в его реальности.       — Это всего лишь иллюзия, — устало заметила Ялика, мягко улыбнувшись. — Даже до рассвета не доживет.       — Совсем как живые, даже тепло от них человеческое идет, — удивленно пробормотал Могута, отступив на шаг.       Яркий всполох сверкнувшей молнии затопил горницу. Снаружи загрохотало особенно сильно. И, словно эхо, до ушей обмерших людей донеслось злое, полное ненависти ко всему живому завывание.       — Началось, — охнув, одними губами прошептала Ведана, побелев как лист бумаги.       Мигнув напоследок, одна за другой стали гаснуть лучины, погружая светлицу в непроглядный плотный мрак, разрываемый лишь всполохами участившихся молний, в свете которых за окном замелькали размытые темные силуэты. Пол под ногами вдруг мелко задрожал. Стекла в окнах тут же отозвались немелодичным тревожным звоном, грозя вот-вот разлететься на тысячи крохотных осколков.       Растерявшийся было Могута, выхватил меч из ножен и опустив острие к полу, замер, казалось, даже прекратив дышать.       Неожиданно все стихло. Звуки бушующей снаружи стихии поглотила вязкая плотная тишина. Лишь то и дело беззвучно сверкающие за окном молнии выхватывали из темноты замершие в неподвижности то ли человеческие, то ли звериные фигуры.       Нарисованные Веданой руны, покрывавшие стены причудливыми узорами, засветились мягким светом, разгорающимся с каждой секундой все ярче. На дом посыпались тысячи ударов. Стекла в окнах не выдержали, медленно, как во сне, разлетевшись по полу крохотными переливающимися всеми цветами радуги светлячками. Внутрь тут же потянулось множество языков клубящегося мрака. Столкнувшись с исходившим от рун свечением, они испуганно отпрянули, застыв причудливыми змеящимися изваяниями на границе света и тьмы.       В воцарившейся густой тишине послышались тяжелые, сотрясающие стены дома от пола до потолка шаги, которые сопровождали тоскливые хлюпающие звуки, будто нечто огромное неторопливо шло по раскисшей болотистой почве.       Невообразимой силы удар обрушился на дверь снаружи.       Самым краешком глаза Ялика заметила, как что-то неразборчиво бормочущая Ведана, сцепив руки лодочкой перед собой, отступает вглубь светлицы и упирается спиной в противоположную от входа стену, а плотно стиснувший зубы Могута медленно поднимает меч, изготовившись к бою.       Следующий могучий удар с треском вышиб дверь, которая в облаке пыли и разлетающихся щепок рухнула на пол.       В образовавшийся проем с трудом протиснулась массивная туша Кадука — покрытое густой короткой шерстью тело, отдаленно напоминающее человеческое, с непропорционально длинными, свисающими почти до самой земли, когтистыми руками. Его венчала голова дикого вепря с налитыми кровью глазами и торчащими из огромной, от уха до уха, пасти белесыми клыками.       Едва чудовище переступило порог, как руны, ярко вспыхнув, погасли. С удивлением замершая ворожея отметила, что продолжает видеть все происходящее вокруг, несмотря на сгустившийся мрак.       — Отдайте мне то, что мое по праву! — с яростью прорычало чудовище, поведя устрашающей мордой из стороны в сторону.       Оглушающе закричавший Могута стремглав ринулся навстречу Кадуку, опуская готовый для удара меч, лишь бессильно скользнувший по толстой шкуре монстра, не оставив на ней даже маломальской царапины. Словно не заметив этого, чудовище лишь взмахнуло когтистой рукой и Могута кубарем откатился к стене, так и не выпустив из рук меч.       — Отдайте то, что мое по праву, — повторил Кадук, делая размашистый шаг вглубь горницы.       Прекратившая бормотать Ведана подула на сложенные лодочкой ладони, подняв засеребрившееся в темноте облачко какой-то пыльцы, устремившееся к монстру, и, закатив глаза, без чувств рухнула на пол. Догадавшись, что старая травница сотворила одни из немногих доступных ей чар, Ялика влила свои собственные силы в ворожбу старушки, окутавшую заревевшего от боли Кадука искрящимся облаком, поддерживая и питая нехитрое, в общем-то, волшебство.       Сверкающий туман плавно осел на пол, не причинив чудовищу заметного урона. Лишь местами шерсть, покрывавшая тело монстра, слегка дымилась, распространяя вокруг удушающий смрад.       — Ты! — взревел Кадук, молнией устремляясь к замершей Ялике, не успевшей ни сотворить чар, ни уклониться.       Схватив Ялику поперек туловища, он легко оторвала ее от пола и, вплотную придвинув ее лицо к своей морде, угрожающе зарычал. От мерзкого зловония разлагающейся плоти, исходившего из его пасти и, казалось, даже обретающего вполне зримые очертания, ворожею замутило.       — Тебя предупреждали! — гневно взрыкивая, проклокотал Кадук, открывая бездонную пасть, будто собравшись целиком проглотить брыкающуюся Ялику.       За спиной чудовища, пошатываясь, сначала встав на колено, а потом, выпрямившись, поднялся Могута. Тяжело мотнув головой в попытке справится с головокружением, он заметил извивающуюся в лапах Кадука ворожею. И, выставив меч перед собой, не раздумывая, ринулся вперед. Острие меча с противным хрустом вошло между лопаток оглушающе взревевшего монстра, глубоко увязнув в его плоти.       Именно в этот момент Ялика, извернувшись, смогла дотянуться до пояса. Выхватив протяжно сверкнувший в окружающем мраке клинок, она наотмашь ударила по морде Кадука. Правый глаз чудовища лопнул, обдав ворожею потоком густой черной крови и гноя.       Кадук, отбросив в сторону Ялику, тут же стремглав вскочившую на ноги, душераздирающе завыл. Освободившимися руками он попытался достать засевший в спине меч, лишь с громким звоном обломав лезвие у самого основания эфеса.       Разъяренное чудовище обвело горницу единственным оставшимся целым глазом.       Застывшая каменным изваянием ворожея уже приготовилась к отпору. Висевшая у нее на груди руна пылала нестерпимым взгляду Кадука ослепительно-белым светом, с легкостью разогнавшим царящую темень. С рук Ялики срывались языки зеленоватого пламени. Рядом с ней встал Могута, схвативший обычный кухонный нож. Суровое выражение его лица, на котором ходуном ходили желваки, говорило о том, что он готов биться насмерть. Пришедшая в себя травница снова что-то шептала, рисуя в воздухе перед собой замысловатые символы.       Взгляд Кадука остановился на вжавшихся от страха в угол обманках, изображавших напуганных детей. Не заметив подмены, чудовище, рыкнув и не теряя драгоценные мгновения, ломанулось к ним. Вослед ему с вытянутых вперед рук Ялики сорвался гудящий клубок мерцающего изумрудом пламени. Она намеренно промахнулась. Огненный клубок лишь вскользь задел плечо даже не заметившего этого монстра.       Кадук сграбастал когтистой рукой соломенные обманки, прижав их к груди, торжествующе заревел и вихрем вылетел из горницы, раскидав оказавшихся на пути Могуту и ворожею, кубарем покатившихся по полу.       Клубящаяся снаружи тьма неторопливо отступила, уступая место обычному ночному сумраку. Вновь полил дождь. Уже без грозы. Крупные капли воды, врываясь в дом через разбитые окна, со звонкими шлепками забарабанили по полу. Множество их, сливаясь друг с другом, побежали по деревянному полу веселыми ручейками.       — Все, — облегченно выдохнула Ялика, поднимаясь на ноги. Безуспешно попытавшись оттереть рукой залившую сарафан черную кровь Кадука, она брезгливо наморщилась и произнесла, услышав, как откуда-то со стороны леса донесся разочарованный вой: — Он получил то, что хотел.       — Видать, подмену заметил, поганец, — тихо отозвалась Ведана, прислонившись к стене и обводя взглядом учиненный в горнице разгром. — Ох, и работы будет, — тяжело вздохнула она.       Едва слышно скрипнула дверь, ведущая в горницу, где спали близнецы. Все разом повернулись на звук. На пороге застыла сонно потирающая глаза Лада.       — Мне мама снилась, — вымолвила она. — Только мама злая была, хотела нас с братом чудовищу отдать. Девочка посмотрела на ворожею и, захлебываясь слезами, добавила: — А ты маму убила.       — Тише, детка, тише, — подлетевшая к Ладе Ведана заботливо обняла ее за плечи. — Это просто страшный сон был. Пойдем, я тебе колыбельную спою.       Едва старушка увела девочку, Ялика, посмотрев на Могуту, сказала:       — Я пойду. Смертельно устала я. Колдовство рассеялось. Кадук, небось, сейчас локти от злости на болоте своем кусает. Опростоволосился как-никак.       Могута слабо улыбнувшись, кивнул.       — Приходи утром, — бросил он вослед выходящей из дома ворожее. — Обещал отблагодарить — отблагодарю.       Снаружи, кроме полуразрушенных сеней, ничего не напоминало о ночном вторжении. Лишь кое-где на земле среди луж виднелись немногочисленные следы в форме копыт, быстро заполняющиеся водой.       Вернувшись на постоялый двор, Ялика, устало отмахнувшись от назойливых расспросов Радмилы, сразу поднялась к себе в комнату. Без сил рухнув на кровать, она забылась беззаботным, совсем как в детстве, сном.       Утром, расплатившись за постой и снедь последними монетами, оставшимися от тех, что выдала ей Яга, ворожея покинула постоялый двор и, наслаждаясь погожим деньком, неспешно отправилась к дому травницы.       Могута встретил ее, прилаживая новую дверь взамен сломанной прошлой ночью Кадуком.       — Как дети? — поприветствовав его, спросила ворожея.       — Хорошо. Твоими стараниями, пресветлая, — улыбнулся мужчина. И обтерев руки, испачканные в древесной пыли, о штаны, снял с пояса плотный набитый кожаный кошель. — Это тебе. Как обещал. — Заметив смущенный взгляд Ялики, он торопливо добавил: — И не вздумай отказываться. Заработала.       — А ты что? — спросила она, растерянно принимая дар.       — А что я? — пожал плечами Могута. — Ведана сказала, что дом давно требует мужской руки. Да и она сама в одиночку с детьми не управится. Здесь я буду жить теперь. Авось и работу найду, чай не безрукий.       — Вот и ладно, — кивнула Ялика. — А сама она где?       — С детьми по ягоды да грибы пошла, — неопределенно махнул он рукой.       Ялика собиралась уже попрощаться, как, встрепенувшись, Могута остановил ее. И тут же скрылся в одной из горниц. Вернулся он, неся в руках ее котомку, и, протянув Ялике, словно извиняясь, произнес:       — На, вот, вчера забыла.       — Ну, я и растяпа, — простонала она, хлопнув себя рукой по лбу. — И ведь сегодня утром не вспомнила. Ох, и всыпала бы мне наставница за такое по первое число.       — Всяко бывает, — пожал плечами Могута, пряча добродушную улыбку.       Простившись с ним, Ялика, памятуя о договоре с мешой, отправилась к пожарищу, оставшемуся на месте некогда богатого имения.       Еще издали она увидела бесенка, восседающего на ограде, окружавшей сад, и непринужденно болтающего ногами. Рядом с ним топтался огромный бурый медведь. Заметив приближающуюся ворожею, топтыгин приветливо зарычал и, с легкостью перемахнув через каменную стену, скрылся в глубине сада.       — Много будешь знать — скоро состаришься, — ответил меша на невысказанный вопрос приближающейся Ялики и показал ей язык.       — Дело твое, — безразлично отозвалась она.       Бесенок удовлетворенно кивнул.       — Вижу, сладила с Кадуком, — радостно заключил он.       — Сладить-то сладила, — хмуро согласилась Ялика. — Да вот только почему ты, поганец этакий, не сказал мне, что мать близнецов сама лоймой сделалась.       — Что, правда? — искренне удивился меша, ловко уклонившись от попытавшейся его поймать за шиворот ворожеи. — Правда, не знал.       — Ну, хорошо, — махнула рукой она. — А зачем дети-то Кадуку понадобились, знаешь?       — А как же! — бесенка аж раздуло от гордости. Выпятив грудь, он принялся, чеканя шаг, вышагивать по стене, наставительно подняв указательный палец. — Ох, досталась же ты мне! Глупая! Могла бы и сама додуматься. Девчонка сама матерью уже может быть, а малец вполне дитя зачать. Через них хотел Кадук дитя родить, во всем человеку подобного, да только нутром черным обладающим, душой на нечисть похожего. С его-то помощью и хотел он власть свою укрепить, распространив ее и на мир Яви. Это ж и пню ясно! — Спрыгнув на землю, меша посмотрел на ошарашено застывшую ворожею и примирительно произнес: — Впрочем, тебе откуда знать-то было!       Ялика не сводила с него округлившихся глаз. Она даже и подозревать не могла, от какой страшной участи спасла близнецов, да и весь мир Яви в целом.       Часто перебирая копытцами, бесенок пробежал чуть вперед по ведущей прочь от сада и сгоревшего имения тропинке, и, резко остановившись, призывно махнул рукой, приглашая остолбеневшую ворожею последовать за ним.       — Ну, пойдем уже! — плаксиво запищал он. — Тебя, кстати, звать-то как?       Ворожея задумчиво посмотрела на сад, в котором скрылся медведь, и, отрывисто кивнув своим мыслям, нагнала ожидавшего ее бесенка.       — Ялика, — пробормотала она, поравнявшись с ним.       — Будем знакомы, — меша протянул для рукопожатия свою покрытую черной жесткой шерстью лапку: — Митрофан.       — Нафаня, значит, — улыбнулась ворожея, осторожно пожимая ручонку.       — Митрофан! — аж поперхнулся от возмущения бесенок.       Ялика зашлась звонким заливистым смехом. Меша обиженно посмотрел на нее, а потом, гордо вздернув подбородок и презрительно отвернувшись, обиженно зашагал по тропинке, выбивая копытцами облачка разлетающейся по сторонам пыли.