Без надежды

      Харон подождал, пока исчезнут последние язычки пламени в ночном костре, аккуратно погасил тлеющие угли и только после того позволил себе расстелить спальник и улечься сверху, примостив под голову рюкзак. В принципе, можно было бы идти домой: луна уже встала высоко на небе — огромная, почти идеально круглая, залитая зловещим кровавым оттенком. Вряд ли кто-то сегодня еще придет. Но шагать к пустому дому сквозь густые кусты орешника и колючие плети ежевики в темноте было просто лень. Да и ночь в середине октября выдалась теплая, безветренная. Чаю в термосе он заварил вдоволь: еще утром будет горячим. Отчего бы и не вздремнуть до утра под россыпью звезд?       Он уже закрыл глаза и начал проваливаться в сон, когда чуткий слух выхватил далекий хруст веток под чужими ногами. Сон как рукой сняло. Приподнявшись на локте, он вгляделся в густую темень леса. Раз или два мелькнул за редеющими листьями неяркий луч фонарика.       — Кого там еще принесла нелегкая, — пробурчал Харон, протирая глаза, и принялся аккуратно скатывать постель. — Ни днем, ни ночью покоя нет.       Да, рабочий день у него ненормированный, но должны же люди чувствовать хоть какие-то рамки…       Он громко покашлял, давая о себе знать. Где-то неподалеку в ответ заухал филин. Пришлось заново развести костер, чтобы его можно было легко отыскать в темноте — при должной сноровке это не заняло много времени.       Девушка — а то, что это была именно молодая девушка, Харон определил по шагам прежде, чем увидел очертания ее фигуры, — вышла к костру минут через десять. Постояла недолго, переминаясь с ноги на ногу, выключила фонарик и спросила с легкой хрипотцой в голосе:       — Вы Проводник?       — Я Проводник, — не слишком приветливо ответил Харон. — Что так поздно приспичило?       Девушка снова переступила с ноги на ногу и виновато пожала плечами.       — Ждала, пока мать уснет.       Мать. Выходит, девица бежит не к родным, а от родных. Он окинул девичью фигурку еще более неприветливым взглядом. Явно не бедствовала, и с голоду не помирала. Невысокая, не слишком худая, в добротных кожаных ботинках с высоким голенищем, в форменных штанах и гимнастерке с погонами.       — Дезертир, что ли?       — Да нет, — она снова неопределенно пожала плечами. — Это форма брата.       — А брат теперь в чем на службу выйдет?       Девушка потупила взгляд и после некоторой паузы тихо произнесла:       — Брат уже там.       — Одну, значит, мать бросили? Ну и детки пошли…       — Она не одна. Да и я ей уже сто раз предлагала, — словно оправдываясь, затараторила девушка. — Она не хочет, боится.       Харон махнул рукой.       — Ладно. Дело твое. Пошли, что ли.       Он во второй раз загасил заново разведенный костер, пристегнул постельную скатку к рюкзаку, взвалил его на спину. Молча ступил на серебристо-розовую дорожку, любезно проложенную кровавой луной. Не оборачиваясь, слышал, что девушка послушно идет за ним.       Она очень старалась не отставать. К долгим переходам непривычная: Харон невольно отметил, как участилось ее дыхание. Он замедлился, — словно бы определял дорогу, хотя на самом деле знал ее наизусть и мог бы пройти ее всю от начала до конца спиной вперед, с завязанными руками и закрытыми глазами. Но эта заминка дала девушке возможность нагнать его и поравняться с ним. Шагов через триста она прочистила горло и с легкой хрипотцой в голосе сообщила:       — Я Кора.       — Мне все равно, — грубовато ответил Харон.       Это была правда. Ему действительно все равно, как зовут ее и других. Так или иначе, он забудет о ней, едва его лодка снова коснется берега, с которого отчалит.       К воде они вышли минут через двадцать. В тихой глади реки могли бы отражаться звезды, но не отражались: тонули в широкой полосе тумана, устлавшего темные воды.       — Тут всегда так? — поежилась девушка.       — Не всегда. Дни были теплые, вода нагрелась, — неохотно ответил Харон. — Не передумала?       — Нет, — без запинки ответила девушка.       — Тогда садись. Да не на нос, на корму.       Он помог ей забраться внутрь, подсказал, как правильно сесть, чтобы лодку не кренило. Взялся за шест, осторожно шагнул в центр днища.       — Ой, это же вам! — спохватилась девушка, снимая с плеча увесистый рюкзак, и спросила с надеждой: — Этого хватит?       — Хватит, — буркнул он, не глядя отложив рюкзак на узкую перемычку в носу лодки.       — Но вы даже не посмотрели, — огорчилась она.       — Могла бы совсем ничего не приносить, я бы и так перевез.       — Правда? — удивилась она. — А мне люди говорили…       — Люди, люди… — проворчал он, отталкиваясь шестом от берега. — Болтают разное, слухи разносят, а меня уже небось в крохоборы записали…       Он мог бы и отдать ей рюкзак, да смысла в том не было никакого. Туда с поклажей не сунешься. Все, что надето на тебе, — то и останется с тобой, но не более.       Девушка помолчала, всматриваясь за борт лодки. Попробовала коснуться рукой белой полосы тумана. Харон привычно оглянулся на берег, оценивая пройденное расстояние, и нахмурился.       — А как оно… там? — вдруг тихо спросила она.       Кора. Ее зовут Кора, напомнил он себе.       — Не знаю, — грубовато отрезал он. — Я там не был.       — Правда? — она удивленно посмотрела на него. — А я думала…       — Правда. Оттуда не возвращаются.       — Но вы же…       — Я только Проводник.       Он оттолкнулся шестом еще раз — лодка послушно скользнула вперед. Харон снова оглянулся на берег и нахмурился еще больше.       — Мать твою за ногу, — выругался он себе под нос. — Ну надо же, чтобы сегодня…       — Что? — встрепенулась девушка. — Что-то не так?       — Не так, чтоб этой луне провалиться. Придется возвращаться. Сегодня не получится.       — Но… — она испуганно сглотнула и вцепилась пальцами в деревянную скамью. — Почему?       — А потому. Цвет луны видишь? Кровавое полнолуние. Думал, обойдется, но нет. Сегодня и в ближайшие дня три-четыре на ту сторону Путь закрыт…       Кора нервно оглянулась и наверняка поняла, о чем говорил Харон. Сколько бы ни толкался он шестом от илистого дна, сколь бы резво ни скользила лодка по тихой воде, а расстояние до берега не менялось.       Выругавшись еще раз, Харон спрыгнул на берег, хлюпнув сапогами по мелководью, подтянул лодку к берегу и помог неудачливой девице выбраться на сушу. Один за другим перекинул на берег рюкзаки.       — Не судьба. Приходи, как луна начнет убывать, — развел он руками. — Отведу тебя назад, к костру. Оттуда дорогу найдешь?       — Не могу я назад, — тихо сказала Кора, глядя на него широко распахнутыми глазами. — Нельзя мне.       — Набедокурила все-таки? — с досадой предположил он.       — Да нет… — она снова сглотнула и доверчиво посмотрела на него. — Меня… жертвой выбрали. Завтра утром, если я не явлюсь на площадь…       — Понял, — махнул рукой Харон. — Нечего на жалость давить. Ступай за мной.       Он повел ее через бурелом к своей неприметной сторожке. Когда они добрались, девчонку разморило до зевоты.       — Есть будешь? — спросил он, переступив порог дома, который еще хранил накопленное за день тепло.       — Нет, я… спать хочу, — честно призналась она и смущенно переступила с ноги на ногу.       — Ладно. Сейчас постелю.       Харон поставил рюкзаки у порога, шагнул к старомодному деревянному комоду, достал чистое, еще не успевшее напитаться сыростью белье. Постелил поверх своего на единственной узкой кровати.       — Кхм, — деликатно кашлянула девушка.       — Чего тебе еще? — с нарастающим раздражением спросил он.       Навязалась же на его голову…       — А помыться тут… можно?       — Завтра в речке помоешься, — буркнул он неприязненно. — Ложись, за ночь не протухнешь.       — А вы? — Кора села на постель и начала расшнуровывать ботинки.       — Во дворе переночую.       — А не будет холодно?       — Я и так собирался ночевать в лесу, пока ты не пришла. Ложись уже. Если по нужде надо будет — во дворе, за домом.       — Кхм, — снова кашлянула девушка, как есть, в форме укладываясь в постель и натягивая на себя одеяло.       Харон с горестным вздохом обернулся на пороге.       — А у вас тут есть какое-нибудь оружие? — поспешила спросить Кора.       — Зачем? Не понадобится. Спи спокойно, сюда никто не сунется.       — Там, это… в рюкзаке… еда может испортиться. Положите в холодильник.       — Холодильник? — хмыкнул Харон. — Девочка, ты здесь электричество видела?       Она растерянно втянула голову в плечи. Он ухмыльнулся. Наверняка переступила бы с ноги на ногу, если бы уже не лежала в постели.       — Есть у меня холодное место, — зачем-то сказал он. — Положу туда, не испортится. Спи.

***

      Проснулся Харон на рассвете — от тихого скрипа двери. Утро выдалось туманным, сырым и промозглым, и он лишь плотнее натянул на себя широкий парусиновый плащ на теплой подкладке. Стараясь не шуметь, гостья осторожно протопала в нужник на заднем дворе, чуть погодя вернулась назад. Но дверью не хлопнула, осталась стоять на пороге.       Харон с досадой потянулся, привстал со своего отсыревшего лежбища и протер кулаком глаза. Девушка с интересом осматривалась вокруг, ее взгляд остановился на старом замшелом колодце. Скосив глаза на Харона, она смущенно потопталась на месте и спросила:       — А этим можно пользоваться?       — Можно. Не утопи ведро только, — хриплым со сна голоса произнес Харон и поднялся.       Отдавленные на твердой постели бока болели. Ногу нещадно ломило на погоду. Потирая поясницу и морщась, он собрал постель, занес в дом. Неторопливо растопил печь и развесил спальник и плащ на колышки неподалеку. Прислушался, как повизгивает и фыркает, умываясь ледяной водой, девушка Кора во дворе. Поколебавшись, нашел в комоде чистое полотенце и вышел во двор, скосил глаза на незваную гостью. Она стояла под лозами жухлого винограда, склонившись над тазом с водой, в форменных штанах и крохотной черной майке на тонких бретелях.       — Вот мыло и полотенце, — буркнул он, стараясь отвести глаза, чтобы ее не смущать. — И могла бы нагреть воды, я пошутил насчет речки. Я печь растопил.       — С-справлюсь, — сквозь стучащие от холода зубы процедила она.       Харон спустился в погреб, достал девчонкин рюкзак со снедью. Чего уж добру пропадать. Снова вошел в дом.       В рюкзаке обнаружился недурной запас провианта. Внушительный лоточек яиц, заботливо переложенных сухим сеном, бутылка домашнего молока, половина свежего пшеничного хлеба, две добрые горсти крестьянского творога, сыр, масло, отрез сдобренного солью сала и запеченная в травах буженина. Поворошив рюкзак еще немного, Харон извлек наружу чистую новую холщовую рубаху, несколько пар чистых носков и теплые подштанники. Ухмыльнулся, поскреб недельную щетину. Девчонка знала толк в подношениях.       От печи повеяло приятным теплом. Поставив сверху закопченный жестяной чайник, Харон бросил взгляд в засаленное и засиженное мухами, потускневшее от времени зеркало. На него мрачно посмотрела помятая небритая рожа с мутными глазами и густой сединой в неухоженных, изрядно отросших волосах. Вздохнув, он снял с полки прямоугольник зеркала с отбитым краем, нащупал там же лезвие опасной бритвы и помазок. Дождавшись, когда Кора войдет, отлил себе в чашку немного горячей воды и бросил небрежно:       — Я чайник поставил. Там сверху на полке чай, кофе, сахар — бери, что приглянется. Чашки в посуднике.       И вышел во двор, не глядя на нее. Протер рукавом никудышнее зеркало, пристроил его у виноградных лоз, смочил в горячей воде помазок, хорошенько намылил щеки и принялся методично сбривать щетину.       Закончив бриться, плеснул в таз воды из колодца, разделся до пояса и кое-как вымылся, стискивая зубы, чтобы не заорать от холода.       Не лето все-таки.       Чуть погодя, выбритый, относительно чистый, с вымытыми и причесанными волосами, он сел покурить на лавочке под виноградными лозами. По чахлым, кое-где пожелтевшим листьям забарабанил дождь. Харон прищурился, вгляделся в затянутое сизыми тучами небо. Нет, обманывать себя нет смысла: эта сырость надолго. Да и нога неспроста стала ныть на погоду. Вздохнул, закурил хорошую, дорогую сигарету из оставленных кем-то подношений. Докурив до самого фильтра, сбросил окурок в прикрученную к плетню жестянку и похромал в дом.       С порога его едва не сшибло умопомрачительным запахом жареной с луком и салом яичницы, смешанным с густым ароматом свежего кофе. Девчонка лихо управилась с завтраком: протерла небольшой грубо сколоченный стол, намазала маслом хлеб, расставила тарелки и вилки. Встретившись взглядом с Хароном, улыбнулась.       — Годится?       — Сойдет, — сглотнув слюну и стараясь не выдать охватившего его восторга, ответил он и сел за стол.       Ели в молчании. Девчонка Кора время от времени поглядывала на него, но Харон старался смотреть исключительно в тарелку. Говорить было не о чем.       Впрочем, девчонка так не считала.       — А ты не страшный, — вдруг выдала она.       Харон поперхнулся глотком черного кофе и взглянул на нее исподлобья.       — Мне зарычать?       — Не надо, — радостно улыбнулась она. — Просто… про тебя разное говорят.       Плевать. Пусть себе говорят. Что ему до чьих-то сплетен? Когда людям надо — они так или иначе идут к нему.       — Ты давно этим занимаешься?       — Чем?       — Ну… переправой.       — Давно.       — А все-таки, сколько?       — Какая разница? Ты тогда еще не родилась, — буркнул он, скользнув взглядом по круглому веснушчатому лицу и рыжеватым кудрям, собранным сзади в хвост.       Девчонка поймала его взгляд, опустила глаза в тарелку и притихла. Но надолго ее не хватило. Поковыряв вилкой еще немного, она снова спросила:       — Я тебе мешаю?       — Нет, — ответил он вполне искренне, вымазал последним куском хлеба остатки великолепной яичницы, допил кофе и поднялся. — Мне пора.       — Куда?       — На службу.       — Зачем? — удивилась она. — Ты же сам сказал, что Путь закрыт на время полнолуния?       — Но другие-то об этом не знают. Хочешь-не хочешь, а стоять надо, и заворачивать всех обратно.       — А мне… можно пока остаться?       — Мы вроде вчера это обсудили. Оставайся, пока Путь не откроется.       — Спасибо, — тихо сказала Кора.       Харон покосился на нее, застегнул верхние пуговицы рубашки, натянул поверх подаренную телогрейку и надел плащ.       — Как же ты там… в такую погоду… не заболеешь?       — Я не болею, — сухо ответил он и вышел под дождь.

***

      Сегодня никого не было. Харон почему-то ожидал, что с самого утра примчится мать сбежавшей девчонки, станет охать, рыдать и расспрашивать, но ошибся. И даже почувствовал некоторое разочарование.       Остальным, видимо, в такую погоду не хотелось шляться по буреломам. Даже туда.       Когда-то очень давно Харон еще задумывался — а что же манит людей туда, на ту сторону? Потом понял: вариантов не так уж много. Кто-то бежит, спасая свою жизнь, кто-то хочет уйти от нищеты, кто-то верит, что там исцелится от неизлечимой болезни, кто-то просто ищет приключений на свою задницу. Факт остается фактом: люди уходят, и пока у них есть это желание, у Харона будет работа. Будет и пропитание, и одежда, и бытовые мелочи, которые люди тащат ему в качестве платы. Поначалу ему приносили деньги, но тратить их Харону было негде, для него это был самый бесполезный дар из всех, что можно придумать. Со временем деньги приносить перестали, и Харон только диву давался: как люди прознали об этом? Ведь оттуда и в самом деле еще никто не возвращался.       Бывало, конечно, такое, что кто-то на самом берегу менял решение и уходил обратно. Правда, случалось такое нечасто.       К вечеру Харон вымок до нитки. Тяжелый парусиновый плащ какое-то время задерживал влагу, но после обеда дождь припустил с удвоенной силой. Термос с чаем Харон сегодня не захватил, как и снеди: девчонка спутала ему с утра все мысли. Костер в такую погоду тоже никак не хотел разжигаться. Пришлось мокнуть до самой ночи. Зато когда вокруг наступила кромешная промозглая темень, Харон с чувством выполненного долга отжал тяжеленный мокрый плащ, закинул за плечо и, хлюпая промокшими сапогами по раскисшей тропе, захромал в сторону дома.       Дом снова встретил его восхитительным запахом — свежевыпеченного хлеба. Харон даже остолбенел на какое-то мгновение, до такой степени непривычным был запах. Запах домашнего уюта, семьи, тепла… В печи весело потрескивали дрова, сверху уютно булькал котелок с душистым варевом — девушка оказалась расторопной и сообразительной хозяйкой.       — Привет, — улыбнулась она, вытирая руки о повязанный поперек живота фартук. — Устал? Я тут похозяйничала у тебя немного. Картошку нашла, овощи. Не будешь сердиться?       — Нет, — скупо ответил Харон, хотя внутри уже млел от происходящего — от уютного тепла, от вкусного запаха, от того, что в его доме есть живой человек.       Да еще такой приятный человек.       Кора подошла ближе, взяла из его рук свернутый толстым жгутом плащ.       — Ого, какой тяжелый, — охнула она.       — Я сам, — бросил он, стараясь на нее не смотреть, забрал плащ и аккуратно развесил возле печи. Потоптавшись, снял промокшие сапоги, поставил рядом, чтобы просохли к утру.       — Я воды согрела, — встала за его плечом Кора. — Ты вымок весь, наверняка захочешь помыться.       Он растерянно оглянулся, она смущенно переступила с ноги на ногу.       — Я выйду в сени, ладно? Позови, когда закончишь.       Много позже, чистый, сытый и совершенно разомлевший, Харон лег у печи на старый, поеденный мышами соломенный тюфяк, кое-как застелив его выстиранным девушкой бельем. Кора успела проесть ему плешь, без конца предлагая вернуть ему законное место на кровати — она, мол, и так навязалась, может и на полу… Пока Харон не рявкнул так злобно, что она испуганно моргнула и наконец-то замолчала.       Он уже начал проваливаться в благословенный сон, когда услышал сквозь убаюкивающий шум дождя тихий вопрос:       — Сегодня… никого не было?       — Никого, — тяжело вздохнул Харон.       — Так может, завтра не пойдешь?       — Пойду.       А куда деваться? Дождь, снег, ураган, солнцепек — все едино. Каждый день, с рассвета до заката, а порою и до самой ночи, Харон должен нести свою унылую службу.       Такова его судьба.       Девчонка еще поворочалась на кровати и на время затихла. Но не спала: Харону не нужно было смотреть на нее, чтобы это понять.       — А ты… не боишься… идти туда? — вдруг выдал он глупейший по своей сути вопрос.       — Боюсь, — призналась она без запинки. — А что делать? У меня выхода нет. Назад мне никак нельзя…       — Мать не жалко?       — У нее еще младшенький есть. Продержится. Ей пенсия неплохая положена, за отца. Он у меня был герой войны.       Харон помолчал. В последние годы он редко задумывался о судьбах людей, которых переводил на ту сторону. Редко кому сочувствовал. Чаще всего он умирал со скуки — что с ними, что с самим собой. Но эту девчонку почему-то было жаль. Какая-то она… теплая, что ли. Светлая. Вроде и неказистая с виду, ничего особенного. А ведь его унылое логово осветила изнутри, словно сама была маленьким солнцем.       — Что ж не повезло-то тебе так? — задал он вопрос в пустоту и повернулся лицом к стене.       Спиной почувствовал ее взгляд.       — Бывает, — философски вздохнула она. — А тебе, скажешь, повезло?       — Я не в счет, — буркнул он и натянул одеяло до самых ушей.       Больше они не говорили.

***

      Дождь лил не переставая. Потянувшись и растирая затекшую спину, Харон долго пытался себя убедить, что еще слишком рано, что вставать еще не обязательно… но внутренние часы были неумолимы.       Кряхтя, словно дряхлый старик, он собрал постель и растопил остывшую печь. Девчонка, укрытая одеялом с головой, сонно завозилась, и Харон замер, не желая ее будить.       Не получилось: стоило ему наполнить чайник водой, как она подскочила, как ошпаренная, заморгала глазами и взъерошила растрепанные рыжеватые кудри. Харон невольно скосил глаза на округлые плечи, на глубокую ямку между ключицами, и тут же одернул самого себя.       Вот еще, вздумал старый пень пялиться на малолетку.       — Тебе уже пора? — хрипло спросила она и зевнула. — Подожди, я завтрак приготовлю.       Несмотря на раннюю рань, она захлопотала на кухне с завидным проворством. Вскоре на столе стояла миска разваренной с молоком овсяной каши, вареное яйцо и лепешка вчерашнего хлеба, испеченного Корой. Харон с наслаждением хлебнул кофе и позволил себе взглянуть в ее сторону. Она заботливо заворачивала в холстину еду — ему с собой.       — Сама-то почему не ешь?       — Не хочется, — улыбнулась она виновато. Харон заметил, что глаза у нее красивые, голубые. — У меня организм еще спит в такую рань. Ты уйдешь, и я лягу досыпать. Все равно делать нечего.       Вчера ее «делать нечего» вылилось в выдраенный до блеска дом. Кажется, она даже потолок умудрилась оттереть от вековой копоти.       — Сегодня Путь еще не открылся?       — Вряд ли, — хмуро ответил он. — Кровавое полнолуние держит его закрытым дня три, а то и четыре. Но я проверю.       Он проверил. Перед тем, как заступить на дежурство, сходил к берегу, попробовал отчалить. Не получилось.       Харон полагал, что сегодня, в такой-то ливень и по размокшей дороге, к нему уж точно никто не заявится. Но ошибся. К обеду пришел мальчик в непромокаемом плаще. Шмыгнул носом, испуганно уставился на Харона. Переступил с ноги на ногу. У Харона возникло стойкое ощущение, что паренек прямо сейчас даст отсюда деру.       — Вы Проводник? — спросило юное создание.       — Я Проводник, — мрачно ответил Харон, надвинув капюшон по самые глаза. — А тебе кто нужен?       — Вы и нужны. К вам на днях приходила… девушка? Рыжая. Ее зовут Кора.       — Приходила, — подтвердил Харон, начиная догадываться, кто его сегодняшний гость.       Мальчик печально шмыгнул носом.       — Значит, у нее теперь все хорошо…       Харон неопределенно пожал плечами. Он не был уполномочен вести задушевные беседы с родственниками ушедших и заверять их, что с теми «все хорошо».       — Тебе-то чего?       — Ничего. Мама плачет. Хотела убедиться, что Кора успела уйти.       Харон хотел бы сказать, что успела. Но солгать не смог. А если сказать, что еще не успела — мальчишка, чего доброго, напросится в гости, повидаться с сестрой. А там и мамаша подтянется, и половина деревеньки сочувствующих родственников и друзей.       — Ступай домой, — сказал он вместо этого.       Мальчишка понуро ушел.       Харон встретил ночь в мокром одиночестве. Идти домой почему-то не хотелось. Но когда он и сам захлюпал носом, то понял, что уже пора.       На ужин была аппетитная разваристая картошка, холодная буженина и квашеная капуста. Подперев щеки руками, Кора наблюдала за тем, как Харон ест.       — Что-то случилось?       — Нет, — шмыгнув носом, ответил он.       — Ты заболел? — встревожилась она.       — Я не болею.       Она подхватилась с места, захлопотала у пылающей печи, и вскоре горница наполнилась ароматом пряного горячего вина.       — Вот, выпей, — сказала она, пододвинув ему глиняную кружку.       Харон выпил. Пойло оказалось вкусным. Допив до дна, он поморщился, потер ноющий затылок, повел затекшими плечами. Два дня в сырости и две ночи на полу давали о себе знать. А моложе он не становится.       — Спасибо. Я лягу.       — Постой.       Кора снова вскочила, обогнула стол, зашла ему за спину. Положила ладони на плечи. Харон замер.       Неторопливо, методично, на удивление сильными пальцами Кора размяла одеревеневшие мышцы, перебрала каждый шейный позвонок, разогнала кровь в затылке. Было больно и невыносимо приятно. Харон с трудом сдерживался, чтобы не застонать. Никогда в жизни он не испытывал подобного. На глазах выступили слезы, он украдкой смахнул их кончиками пальцев.       — Так лучше? — послышалось из-за размятой, теперь приятно ноющей спины.       — Гораздо, — отозвался Харон. — Благодарю.       Кора проворно убрала со стола, пока Харон укладывался на привычном месте у печи. Вскоре и Кора прекратила носиться по дому, погасила свечи, забралась в постель.       Стоило ли надеяться, что она просто заснет?       — Можно спросить? — донеслось с кровати.       — Спроси, — обреченно вздохнул Харон.       — Ты так и живешь тут один? Всегда?       — Да.       — И тебе не скучно?       Харон недовольно завозился в неудобной постели.       — А если и скучно, что с того? Все равно ничего не изменится.       Девчонка помолчала. Харон внезапно поймал себя на том, что хотел бы услышать еще какой-нибудь вопрос. Эти короткие ночные разговоры ни о чем казались теперь чем-то уютным, хорошим. Нужным.       С кровати донесся вздох, и у Харона отчего-то засосало под ложечкой.       — Сегодня опять никто не приходил?       — Приходил. Твой брат.       Харон спиной почувствовал, как Кора подскочила на постели.       — И ты молчал?! Как он? Чего хотел? Что говорил?       — Говорил, что мама волнуется, — неохотно ответил Харон и перевернулся на спину. — Хотел убедиться, что ты ушла.       — И что ты сказал?       — Ничего. А что я должен был сказать?       — А разве тебе нечего было сказать? — обиженно произнесла она. — Ведь я же еще здесь. Мы могли увидеться!       Харон представил, как сейчас надулись ее пухлые розовые губки.       — Хочешь увидеться — иди обратно. Я тебя не держу.       — Я не могу.       — Тогда чего ты хочешь от меня?       — Ничего, — буркнула она и снова улеглась, возмущенно сопя.       Харон вздохнул. Он все сделал правильно, ему не в чем себя упрекнуть. Но на душе почему-то было кисло.       Завтра, возможно, Путь уже откроется, и она уйдет навсегда. И сегодняшний ночной разговор окажется последним. Харону не хотелось, чтобы он заканчивался вот так, обидой хорошей девушки. Эта обида еще долго будет грызть его изнутри.       Но что он мог сделать?       — А бывает такое, что к тебе долго никто не приходит?       Сердце Харона учащенно забилось. Она с ним еще говорит! И в голосе уже не слышно обиды!       — Бывает.       — Что ты тогда делаешь? Как живешь? Ведь тогда тебе нечего есть…       — Обычно хватает запасов, — уклончиво ответил он.       Спроси еще что-нибудь. Ну пожалуйста.       — А если очень долго никто не приходит? Ты выходишь в деревню?       — В деревню мне нельзя. Если тебя интересует, не умираю ли я тут с голоду, то нет. Я могу долго обходиться без еды.       — Как долго?       Любопытство так и сквозило в нагретом печью воздухе.       — Очень долго, — улыбнулся он в темноту.       За окном уютно барабанил по виноградным листьям дождь. Хорошо, когда дождь снаружи, а ты внутри, в сухости и тепле. И впереди еще целая ночь, чтобы выспаться.       Только спать почему-то не хотелось. Хотелось до утра отвечать на глупые вопросы любопытной девчонки.       — Скажи… а можно у тебя остаться?       Харон вытаращил глаза. Приподнялся на локте, посмотрел на кровать. Девчонка, выхваченная из темноты бликами печного огня, не стесняясь, смотрела на него. Обе руки она пристроила под подушку и выглядела сущим ребенком.       — В смысле — остаться? — переспросил он.       — Ну… — она смущенно заморгала. — Не уходить туда. Не возвращаться в деревню. А остаться здесь, с тобой.       Кровь прилила к голове, заухала в ушах, сердце бешено заколотилось в горле.       — Нет. Нельзя.       — Почему? — она смешно оттопырила нижнюю губу.       — Потому что.       — Ну правда? Почему? — она тоже приподнялась на локте.       Одеяло сползло, и Харон снова увидел белое голое плечо, ладную шею, округлость крепкой груди под черной майкой.       — Я живу один. И здесь никого не должно быть.       — Кто так сказал?       И правда. Кто так сказал? Харон всегда был один, это его крест, его наказание. Его судьба — бесконечная, горькая. Он должен перевозить людей с одного берега на другой до тех пор, пока эти самые люди не кончатся. А они все не кончались.       Но разве кто-то обрекал его на одиночество?       Еще ни разу, ни одна живая душа не изъявляла желания остаться с ним.       — Зачем тебе это? — вместо ответа хмуро спросил он.       — Мне страшно. Я не хочу уходить туда, но не могу вернуться назад.       — Так не бывает. Ты должна определиться, — упирался Харон, рассматривая ее уже без стыда. Округлое лицо, вздернутый нос, веснушчатые щеки. Ничего особенно, обычная девчонка. Только улыбка красивая.       — А если я определилась? — тихо спросила она.       Сдернув одеяло, сползла с кровати, босиком перебежала через горницу, как была, в трусах и майке. Харон едва не ослеп от вида голых полноватых ляжек и круглых бедер.       — С ума сошла? — рявкнул он, когда она примостилась рядом, усевшись на колени вплотную к нему. — А ну марш в кровать! Детское время кончилось.       Она обиженно заморгала.       — Я уже не ребенок. Мне почти двадцать два.       — Мне плевать.       — А тебе сколько?       — Столько, сколько люди не живут. Иди спать.       — Ты вообще человек?       — Какая разница?!       — Ты чего так взбесился? Я просто спросила…       — Спать!       — Можно, я тут с тобой?       — Нельзя.       — Почему?       Харон застонал и с силой ударился затылком об угол печи. Отбросил одеяло, неуклюже поднялся, подхватил на руки малолетнюю бунтарку и понес к кровати. Теплое полуобнаженное тело в его руках кружило голову, туманило разум. Как назло, она еще и обхватила его шею руками, прижалась крепче к груди мягкой грудью.       — Ты почему такой злой? Не съела бы я тебя.       — Заткнись, или вышвырну на улицу.

***

      До утра он так и не смог заснуть. Ворочался с боку на бок, боролся с сердцебиением, растирал ноющую ногу, пил холодную воду. Даже среди ночи вышел под дождь, охладиться.       Ничто не помогало.       Утром она была печальна и молчалива. Не говоря ни слова, приготовила завтрак, собрала еду ему в дорогу. Он ушел.       Путь еще был закрыт. Днем пожаловала женщина, умоляла переправить ее поскорее, но он убедил ее уйти и вернуться завтра.       Вечером он попробовал еще раз. И — о чудо! — кровавая луна ослабила свою силу, ему удалось оттолкнуть лодку от берега. Причалив обратно, он потащился домой.       Дождь наконец-то утих, хотя лесной воздух был по-прежнему напитан противной сыростью.       Кора сидела у печи, уткнувшись носом в шитье. Харон с удивлением узнал в ее руках свою старую обветшалую рубаху.       — Собирайся, пойдем, — сухо сказал он.       — Куда? — она испуганно хлопнула глазами, выронила иглу.       — Путь открылся. Тебе пора.       Ее плечи в братниной гимнастерке поникли. Она отыскала оброненную иголку, сделала стежок, завязала нить, откусила. Покорно встала, воткнула иглу в игольник, сложила рубаху. Посмотрела на него с тоской.       — Ужинать не будешь?       — Буду. Позже. Собирайся.       Она послушно зашнуровала ботинки. Выпрямилась, не глядя на него, произнесла:       — Там, на печи, котелок с грибной похлебкой. Хлеба тебе испекла, надолго хватит. Молоко еще осталось, отнесла в подвал. Когда скиснет — не выбрасывай, можно испечь оладьи.       — Хватит, — оборвал он эту странную пытку. — Идем.       Кора замолчала, уронила взгляд в пол. Харон вышел.       К берегу шли медленно. Она нехотя плелась сзади, путалась в мокрой траве. Но молчала.       Он помог ей забраться в лодку и подумал — когда-то, целую вечность назад, это уже было. Она без напоминаний уселась на корме, отвернулась. Харон оттолкнулся от берега шестом.       Привычный путь на ту сторону занял не более получаса. Он ожидал мучительных попыток уговорить его. Ожидал новых уловок, вопросов. Но Кора молчала.       На той стороне их встретил Туман. Харон знал, что Туман здесь бывает всегда. Здесь он расставался с людьми, которых перевозил. Они просто шагали в этот Туман и исчезали навсегда. Ни крика, ни зова. Несколько раз Харон пытался и сам пробраться внутрь — хотя бы на несколько шагов. Но всегда будто натыкался на невидимую стену.       Путь туда был ему заказан.       Он помог Коре выбраться. На миг задержал ее теплую руку в своей холодной руке.       Больше этого не будет. Сердце болезненно сжалось.       — Как ты там будешь… один? — вдруг спросила она.       — Как всегда, — мрачно ответил он.       — Как всегда у тебя уже не получится.       — У меня нет выбора.       — У тебя он есть. Но ты его боишься, — вздохнула она. — Будешь меня вспоминать?       — Нет, — солгал он. — Тебе пора.       — Да. Мне пора. Прощай, Проводник.       — Меня зовут Харон, — зачем-то сказал он.       Она посмотрела на него удивленно, а затем вдруг шагнула к нему, обняла за шею и поцеловала в губы.       Харон опешил. Задержал дыхание. Почувствовал вкус мягких губ. Руки сами собой потянулись к девичьей талии, чтобы обнять, но она уже ускользнула.       — Прощай, Харон.       Не оборачиваясь, она ступила в Туман.