Не спеша.

      Будильник на прикроватной тумбочке зашёлся в мерзком дребезжании. Заглох на пару секунд. Зазвенел опять. Будильник был старый, с ржавыми шестерёками, из-за чего секундную стрелку давно уже заело. Тем не менее, время он показывал исправно. Механизм звонка с годами износился и вместо звонкой трели выдавал лишь скрипучее дребезжание, переодически сменяющееся надрывным стуком - заедало.       Из-под зелёного тяжёлого одеяла медленно высунулась по локоть пухлая рука. Короткие толстые пальцы ощупали ближайший к кровати край тумбочки, но достать до будильника не могли. Тогда рука высунулась ещё чуть-чуть. Подушечка указательного пальца упёрлась в металлический корпус. Рука высунулась практически по плечо. Толстые пальцы потеребили крышку будильника, пока указательный не нащупал «колпачок». Рука слегка надавила на крышку, и будильник успокоился и стих. Рука же вернулась под одеяло так же медленно, как и высунулась. Комната вновь замерла в немом спокойствии.       Если внимательно рассмотреть это помещение, то вскоре можно было бы понять, что это спальня, причём подростка. Всю стену занимал огромный шкаф, битком забитый книгами. На одной из его полок расположился целый автопарк - больше четырёх дюжин замечательных моделей различных машин, собранных вручную. Другой шкаф, раза в три меньше первого и образовывающий с ним «уголок» отводился под одежду. На широкой дубовой двери висел постер. У квадратной тумбочки, стоявшей под громозким столом стоял большой старый портфель-дипломат с учебниками. Под окном, а это напротив двери, стояла ещё одна громоздкая тумбочка - та самая, на которой расположился старый будильник.       Слева от тумбочки стояла большая кровать европейского образца. Всё постельное бельё было зелёного цвета. Под большим тяжёлым одеялом в пододеяльнике малахитового цвета лежало что-то большое и грузное, похожее на мешок.       Вдруг одеяло зашевелилось и начало менять форму. Пару минут спустя с кровати медленно слезло нечто, закутавшееся в одеяло, как бабочка в кокон. А потом этот кокон малахитового цвета начал медленно разворачиваться. Процесс акклиматизации к изменениям температуры завершился через несколько минут. Хозяин комнаты, до этого кутавшийся в одеяло, начал застилать кровать. Он ходил кругами, подтыкая и поправляя, и успокоился лишь когда постель была заправлена идеально. Лишь после этого он медленно двинулся в ванную комнату.       Что же можно сказать об этом юноше, еле-еле переставляющем ноги, будто он смертельно устал? Зовут его Катаяма Норио. Этот восемнадцатилетний парень учится в старшей школе города Курозу. Фигура его была непримечательна: рост чуть ниже среднего, вес, напротив, чуть больше верхней нормы. Круглую голову обрамляли чёрные, коротко стриженные волосы. Единственное, что сильно бросалось окружающим в глаза - несимпатичное курносое лицо Норио. Узкие раскосые глаза напоминали проведённые средней кистью линии или чуть расширенные щёлочки. Губы же были напротив, были очень большими и пухлыми. В целом же Катаяма Норио относился к тому типу молодых людей, которых забываешь за пять минут после того, как вы увиделись. Их легко потерять в толпе, они ничем не примечательны и всю жизнь работают скромными клерками или просиживают брюки в офисе, редко становясь кем-то большим чем начальник отдела. Встретив такого человека и вступив с ним в диалог, придётся либо записать его имя и фамилию куда-нибудь, либо каждые пять-семь минут переспрашивать.       Тем не менее Катаяма Норио кое в чём всё же отличался от типичных представителей этого вида. Он был ужасно медлителен. Эта его черта проявлялась во всём: в ходьбе, в речи (иногда он делал такие промежутки между словами, что легче было бы додумать всю мысль самому, чем дослушать), даже в моргании из-за чего казалось, что он сильно щурится. Медленным было даже его сердце, бившееся на десять-двенадцать ударов в минуту меньше, чем сердца всех его сверстников.       Умывшись, причесавшись и почистив зубы, юноша вернулся в свою комнату. Катаяма открыл шкаф с одеждой и вытащил аккуратно висевшую школьную форму: чёрные брюки и белую рубашку. Вообще-то был ещё пиджак, но его юноша носил только по понедельникам, когда вся школа собиралась на линейку и директор выступал с речью - нужно выглядеть нарядно, чтобы окружающим было приятно смотреть.       Дольше всего Норио возился с галстуком - никак не мог завязать его правильно, чтобы было как на инструкции. Но, наконец, с формой было покончено. Катаяма машинально поправил манжеты рубашки и, прихватив портфель, двинулся в коридор.       Дом Норио был двухэтажный, с небольшим садом - по меркам Курозу, очень неплохой. Да и вообще их семья считалась очень благополучной: отец, имевший хорошую работу, обеспечивал семью и жизнь в этом двухэтажном доме. Мать занималась домохозяйством и разбиралась в садоводстве. Сам Норио, пусть и не идеально, но учился в старшей школе (а это тоже стоит денег). В доме у них всегда был образцовый порядок, а соседи в один голос утверждали, что никогда не слышали не то чтобы скандала, а даже крика.       Парень, держась за перила и глядя под ноги, спускался по лестнице. Деревянные ступени скрипели, и скрип этот эхом разносился по всему пролёту. Чем ближе юноша был к своей «заветной цели» - первому этажу, тем отчётливее он слышал голоса родителей и шелест бумаги. Наверное, отец читает утреннюю газету и переодически останавливается, чтобы обсудить с матерью некоторые новости.       Юноша, наконец, ступивший на пол первого этажа, почувствовал лёгкое облегчение. Что ни говори, а ходить по лестнице младший Норио побаивался - она всегда так скрипела, будто была готова проломиться под его весом. Катаяма сделал ещё пару шагов и остановился у маленького деревянного порожка, переступив который, сразу попадаешь в кухню. - おはようございます、お母さん。おはようございます、お父さん。- голос у Норио был очень приятный и нежный. На этот раз он честно постарался произнести всю фразу правильно, не вставляя «эм» и «н-н». - И тебе доброе утро, сыночек,- отозвалась госпожа Катаяма, даже не оборачиваясь. Она стояла у плиты и что-то готовила. Вкусный аромат растекался по комнате.       Господин Катаяма отложил газету в сторону. Его левое запястье обматывала металлическая цепочка, в руке лежали серебристые часы. Мужчина бросил взгляд на циферблат, и его губы растянулись в улыбке: - Сорок четыре минуты,- произнёс он спокойно и несколько торжественно. Потом только старший Норио вспомнил о стоящем в коридоре сыне и перевёл взгляд на юношу.- Заходи. - しつれいします、- прошептал Норио, медленно кланяясь, прежде чем переступить через порожек. В их семье традиции были чем-то незыблемым. В юноше с детства воспитали уважение к старшим и правилам этикета: нельзя входить, пока не пригласят, нужно извиниться, когда входишь.       Катаяма прошёл до своего места за столом и медленно присел. Катаяма-старший тем временем продолжал пребывать в приподнятом настроении. - Сорок четыре минуты,- повторил мужчина ещё раз, смакуя каждое слово.- Сорок четыре минуты... Это успех, да, несомненно, это большой успех. Раньше ты тратил на всё это около семидесяти -восьмидесяти минут, а теперь только сорок четыре.       Норио стушевался. Его отец, слегка ненормально относящийся ко времени, начал замерять время, которое юноша тратит на приготовления к наступающему дню (что означало подъём, приведение кровати в порядок, водные процедуры, переодевание и спуск на кухню). Не то чтобы молодой человек понимал смысл этого действия, но он с уважением относился к любой родительской затее. В конце концов, отец для него же старается: пытается таким образом поставить дисциплину, выработать пунктуальность и расторопность (получалось пока не очень, но сдвиг был). - Мы гордимся тобой, сыночек,- решила подытожить эту сухую тираду госпожа Катаяма. Она поставила на стол две фарфоровые тарелки с лапшой соба, приправленной чем-то. Пахло очень вкусно.- Приятного аппетита, дорогие.       Глава семьи взял палочки и довольно быстро намотал на них лапшу. Право дегустировать все блюда (кроме сладостей) всегда было за старшим мужчиной в семье. - これはおいしいです、- довольно отметил он, наматывая ещё лапши. - И впрямь очень вкусно, мамочка,- Норио тоже попробовал лапшу и зажмурился от удовольствия. Мама всегда очень вкусно готовила. Юноше никогда не приходилось ходить в кафе или покупать фастфуд, потому что дома у них всегда было много очень вкусной еды и всегда можно было расчитывать на то, что мама вот-вот приготовит что-нибудь тёплое.       Госпожа Катаяма улыбнулась и погладила Норио по голове. - Спасибо, милые. Очень рада слышать. А тебе, милый, я приготовила твои любимые онигири. Возьмёшь в школу, друзей угостишь... - Хорошо, мам,- ответил юноша, наматывая лапшу на палочки. Муж же посмотрел на неё и покачал головой.       Госпожа Катаяма очень любила своего единственного сына. Она была очень заботливой, порой даже чрезмерно. Когда Норио был маленьким и ходил в начальную школу, то часто болел и неделями пропускал уроки. Тогда матушка семейства нередко сама ходила в школу вместо сына и делала конспекты уроков, чтобы мальчик мог спокойно учиться дома. Соседи лишь посмеивались и называли женщину «киёику-мама». И всё бы было ничего, но вмешался уже глава семьи. Господин Катаяма искренне полагал, что молодого человека невозможно правильно воспитать в условиях потакания и гипертрофированной заботы - так вырастет несамостоятельный, ленивый и инфантильный отпрыск, не способный к какому либо труду. Жена поплакала-поплакала, но мужу подчинилась. Правда, это не мешало ей постоянно собирать Норио разные вкусности в школу. - Ты сделал конспекты и задания за пропущенные уроки?- спросил отец, медленно отпивая чай. - Да, папа,- ответил Норио.       Несколько минут вся семья сидела и ела. Наконец, отец, закончивший трапезу, отложил палочки и взглянул на часы. - Мне пора на работу,- сказал он.- Удачного школьного дня, сын. Люблю тебя, дорогая. - ありがとうございます、- протянул Норио, продолжая наматывать лапшу на палочки. А госпожа Катаяма послала мужу воздушный поцелуй.       Норио вскоре тоже доел и отложил палочки. Он поднялся на ноги и медленно побрёл в коридор - нужно выйти заранее, чтобы не опоздать в школу. Госпожа Катаяма весьма резко вскочила и быстро подошла к столешнице. Она схватила бенто-бокс с онигири и подошла к сыну. - Сыночек, ты чуть перекус не забыл,- на Норио смотрели маленькие глаза-щёлочки, почти совсем как у него. - Спасибо, мамочка,- ответил юноша, нежно обнимая женщину.- Ну, мне пора в школу. - Удачи, дорогой. - ありがとうございます。さよなら。       Он вышел из кухни, забрал поставленный у дверей портфель, положил в него бенто бокс и, обувшись, вышел из дома.       Серое пасмурное небо давило своей мрачной тяжестью на Курозу. Скоро должен был пойти дождь. Люди спешили по улицам, изредка задирая головы и прибавляя шаг, чтобы не попасть под дождь.       Норио тоже поднял голову и посмотрел в серое, пасмурное небо. И чего все боятся? Глупость какая-то. Ну попадут под дождь, ну и что с того? Конец света случится? Отчасти он мог понять девушек - у них это чревато порчей макияжа и причёски, но зачем спешить парням?       Норио медленно брёл по вымощенной улочке, то и дело поглядывая по сторонам. Вон в соседском доме немолодая хозяйка-соседка собирает бельё с верёвки, в другом девушка сидит на крыльце и вышивает, а вон дети в чьём-то дворе играют в прятки. На соседскую жизнь посмотреть было интересно: всегда внимательный глаз юноши ловил какую-то новую деталь.       Соседские дети, завидев идущего мимо Норио, собрались у забора. Один из ребятишек - курносый мальчишка с вечно взлохмаченными волосами - указал на парня и достаточно громко засмеялся: - Улитка-сан! Улитка-сан!- другие дети вскоре тоже подхватили эту насмешку вслед за товарищем.       Тот посмотрел на смеющихся детей и, флегматично пожав плечами, продолжил идти. Просить детей успокоиться было бы бесполезно, да и зачем? Это всё равно уже ничего не изменит.       В каждом коллективе есть человек - «плохой пример». О том, как таким людям живётся, Норио знал не понаслышке: сам таким был. Нет, он не бил стёкла, не дрался, не оставался на второй год - был довольно тихим парнем, но дурная молва не обошла его. А всё из-за привычки не спешить. В школе его постоянно дразнили «жирный тормоз», «улитка», «медлительный слизняк» (да, это разные прозвища) - на что фантазии у обидчиков хватало. Учителя неодобрительно качали головой, когда он, опоздав на полтора урока, спрашивал разрешения войти. Соседи часто вспоминали его в воспитательных целях и говорили: «вот будешь так долго копаться, будешь похож на Норио из дома в конце улицы». А эти самые дети называли его «улитка-сан» и вспоминали старую детскую песенку, которую в Курозу придумали ещё неизвестно когда. И, стоит признать, Норио уже не пытался что-то с этим сделать. Сначала было обидно, хотелось доказывать, что они неправы, потом тоскливо от своего несовершенства, и хотелось запереться в комнате на всю жизнь, чтобы больше никогда никто не видел его. Но в один прекрасный день, когда очередной скомканный бумажный шарик прилетел в затылок, а стул, на котором юноша сидел, опять измазали в какой-то слизи, стало как-то все равно. Плачь, кричи - им это лишь доставит удовольствие. И Норио раз и навсегда решил, что больше не покажет им того, чего все так добиваются - реакции. Пусть парни куражатся над ним - он не заплачет и не будет умолять их отстать. Пусть преподаватели сердятся - он не будет давать пустых обещаний, что обязательно исправится, ведь это будет абсолютная, стопроцентная ложь. Да пусть хоть весь мир будет против - никакой реакции Норио им не даст. В конце концов, почему он должен меняться только потому, что он им не нравится? Какое им вообще дело до него? Он их не трогает и не лезет в их жизнь, так какого óни все к нему лезут и стараются переделать, будто мир от этого лучше станет?       Его размышления прервало гудение сигнала - мимо проезжала машина, и водитель нажимал на кнопку, чтобы парень успел притормозить и чтобы не произошло аварии. Норио тут же застыл на месте, глядя на проезжающую мимо машину. Эти резкие звуки вгоняли его в ступор и лишали воли двигаться. Рядом с машинами - вообще со всем, что быстро движется и громко шумит, парень испытывал стресс. И, зная это, его отец хочет отправить его на учёбу в Токио или Осаку! Он говорит, что Курозу бесперспективен, что в больших городах - большие возможности, что там можно сделать головокружительную карьеру экономиста... Вот только будущего гения забыли спросить: чего он хочет, к чему стремится, где хочет жить и чем планирует заниматься. И он прекрасно знал, что отец хочет воплотить в нём всё, что сам когда-то не сделал. Но вот только Норио любил свой маленький городок. Пусть даже в мегаполисе он сможет зажить новой жизнью, вырывая из своей жизни прозвище «тормоз», но его всё устраивало и здесь. В большом городе же вечно на ногах, вечно в нервной суете, среди гама и мечущихся туда-сюда толп народу. А в Курозу всё знакомо, отовсюду веет этим умиротворением и спокойствием. К тому же, большинство ребят из его класса уже решило уезжать. Пару дней назад он, проходя мимо, случайно услышал, как их бывший выпускник-отличник - Сюити Сайто, разговаривал со своей девушкой и предлагал ей уехать в большой город. Другие перспективные парни и девушки тоже планировали сбежать из Курозу. Но кто же тогда будет трудиться на благо городка? Кто будет поддерживать здесь жизнь, если все разъедутся? Да и семью оставлять не хочется - кто знает, что случится с мамой, если он уедет? Да она же не переживёт, если они расстанутся. Катаяма слышал, как родители разговаривали о его будущем. Каждый раз, когда мама слышала об отъезде, она плакала. А недавно Норио заметил у неё седые волосы... Она не переживёт разлуки с сыном, но всей семьёй они не могут переехать - отец не сможет найти себе работу, а за обучение надо платить.       Конечно, все эти искусно взращенные тернии проблем отчасти прикрывали главную причину: парнишка не хотел меняться. Он хотел оставаться собой, со всеми особенностями и привычками. Но, погружаясь в эту пучину самоанализа, молодой человек чувствовал, как всё больше увязает в самобичевании. Он и так не идеален, а после этих размышлений и вовсе смотреть на себя не хочется, только бежать без оглядки от всех людей, чтобы уйти в отшельники.       Подождав еще немного - не поедет ли другая машина - юноша всё же перешёл дорогу. Теперь нужно было выбрать один из двух путей: можно было идти в школу по аллее или по простой улице. Катаяма-младший, не колеблясь, выбрал первый вариант и свернул в аллею - там шанс встретить одноклассников гораздо меньше. Никто другой в здравом уме не станет идти лишние сто метров, если их можно не идти. Норио же спокойная прогулка была необходима, он мысленно настраивался на учёбу: вспоминал предметы и что по ним задано. А громкая толпа одноклассников этому не способствует.       Вообще, он не всегда ходил в школу. Не то, чтобы ненавидел учёбу или сверстников, просто периодически не появлялся в стенах учебного заведения. Он ходил в школу только в дождь. Если же на улице стояла солнечная погода или падал снег, то ждать молодого человека не приходилось. Норио и сам толком не мог объяснить причину, по которой поступает так. Просто всякий раз, когда на улице было светло и тепло, он, в отличие от всех мальчишек, не выбегал на улицу с радостными криками, а оставался в своей прочной комнате с огромной бутылкой воды. Если же лето (а особо солнечные деньки, как известно, летом) выдавалось особо жарким, то Катаяма-младший забивался в самый тёмный уголок и почти постоянно пил воду. И только ночью, когда солнце заходило и жара хоть немного отпускала, мальчик, а позднее юноша, на цыпочках сбегал из дома и бродил по ночной улице, любуясь звёздным небом и застывшими, будто на пейзаже, домами.       Снег Норио тоже не очень любил. Нет, не совсем. Он совсем не любил снегопады: холодно, а белые хлопья набиваются в глаза и лезут за шиворот, будто их туда магнитом тянет. А ещё в снегопад плохо видно. Другое дело, когда снег уже выпал. В таком случае, парень мог выйти из дома и немного погулять, наслаждаясь неярким блеском этих водных алмазов. Но зимним днём его практически нельзя было увидеть вне дома: солнце, отражавшееся от белого снега, слепило, и Норио после ещё долго приходил в себя от этой цветовой пляски.       А вот дождь... Дождь - это другое, совсем другое. В дождь и идти легче, и коже не так плохо, как от палящего солнца или холодного снега, и даже дышать было легче. Если же родители не выпускали его на улицу в силу каких-либо факторов, юноша, чтобы не лишаться удовольствия, распахивал окно, высовывался на улицу и ловил капли дождя губами, чтобы быть первым, кого освежит этот дождь. Иногда Норио ловил себя на мысли, что очень бы хотел, чтобы каждый день по два раза шёл дождь хотя бы по часу. Тогда бы он и в школу ходил почаще, и выглядел получше: исчез бы землистый цвет лица, распухшее от избытка воды тело пришло бы в форму, да и насыщенный кислородом мозг думает быстрее.       Но Норио прекрасно понимал, что это довольно эгоистично. Да, ему было бы хорошо, а остальным? В школе им рассказывали об ужасных наводнениях, об инфекциях, возбудителей которых содержит вода, вреде от заболачивания почвы, в конце концов, не все любят дождь. И, если для кого-то испортить жизнь остальным ради своего блага нормально, то он на это был не способен. Не такой он был человек: слишком мягкотелый и неконфликтный, слишком инертный и беззубый. Да и не бог же он, чтобы дождь вызывать по щелчку пальцев! У природы свои задумки, свои закономерности, и надо уважать её мудрый выбор. Не может же погода угодить всем: и светолюбивому большинству, и одному-единственному парню, который комфортно чувствует себя только в прохладной сырости. И Катаяма относился с пониманием к тому, что очень часто ему приходилось сидеть дома в тени - природа сама разберётся, когда дождь нужен, не надо её торопить.       На дорожку выползла небольшая улитка. Увидев её, парень переменился в лице: на лбу появилась испарина тревоги. Где-то неподалёку трещал велосипедный звоночек - какие-то дети ехали в школу. И уж они точно не будут думать о том, как бы не переехать медлительного моллюска.       Норио подошёл к бордюру как раз вовремя - звон приблизился, и мимо промчался парнишка двенадцати лет. А ещё несколько секунд спустя пролетели ещё двое таких же мальчишек. Они промчались так близко к бордюру, что, не стой там Катаяма, точно переехали бы улитку, даже глазом не моргнув.       Юноша медленно присел на корточки и подставил ладонь на пути улитки. Ждать, пока милое создание преодолеет весь путь через дорогу невозможно - так он школу пропустит. Но и бросит живое существо без защиты нельзя было. Вдруг какой-нибудь лихач-велосипедист не посмотрит на дорогу. А Норио потом угрызения совести испытывал, мучался, думая о невинной жизни задавленного моллюска (в последний раз, когда ему было двенадцать, он после подобного случая получил чуть ли не травму психики. Потом два дня провалялся в постели, плача, и постоянно повторял «Улиточку убили...» и «Всё из-за меня»). Поэтому был избран своеобразный компромисс: Катаяма просто перенесёт моллюска на другую сторону аллеи и оставит в траве, а потом пойдёт в школу. И на уроки успеет, и на душе спокойно.       Улитка с трудом заползла в обнажённую ладонь Норио. Кожа в местах, где она ползла, оказалась покрыта холодной слизью, но парня это не смутило. Он выпрямился и неторопливо пересёк аллею. Там Катаяма-младший бережно опустил моллюска на траву. Улитка сначала повращала своими глазами на стебельках, а потом неторопливо поползла по своим делам.       Сидевший на корточках Норио провожал моллюска взглядом, полным какой-то странной эмоции, похожей на лёгкое восхищение. Впрочем, улиток он любил с детства и даже как-то слегка им завидовал. Вот живёт такая улитка, кушает спокойно листочки и травку и никуда никогда не торопится. И никто не стоит у неё (него? Впрочем, они же гермафродиты) над душой, считая минуты. Никто не торопит и не подгоняет со словами «поторопись!», «опоздаешь!» И в школе её не унижают... Впрочем, это Катаяма, конечно, загнул: нет у улиток школ. Иногда юноша даже задумывался на тему: каково бы это было - жить, как улитка? Вот что бы было с ним, превратись он в неторопливого моллюска? Самому Норио перспектива ужасающей и неприемлемой не казалась: он не относился к закоренелым мясоедам, мог бы жить на одном салате. Зато взамен получил бы то, о чём всегда мечтал: покой, место, куда можно ото всех спрятаться, так, что никакой Цумура Казуки не достанет, и возможность никуда не торопиться.       Неожиданно, холодная капля ударила его по носу. Следующая зарылась в его чёрные волосы. Пошёл долгожданный дождь.       Катаяма поднялся и довольно резко запрокинул голову. Он раскрыл рот и с наслаждением ловил свежие капли. Ничего так сильно не приносило удовольствие, как выпитые первые капли дождя. Иногда ему казалось, что он состоит из воды не на шестьдесят процентов, как остальные люди, и даже не на семьдесят, а на добрые девяносто.       Мимо пробежали две девочки из среднего звена. Они громко пищали, когда холодная вода попадала на них и всеми силами закрывали от дождя причёски. А Норио всё стоял, задрав голову, и смотрел на то, как падает дождь. И на душе у него было легко, и в мыслях так ясно, будто дождь этот смывал все эти заторы из ненужных тревог и уносил потоком все тяготы и проблемы молодого человека. Катаяма стоял под дождём и искренне улыбался - ему было хорошо. Хорошо настолько, что он, если бы только мог, крикнул бы своим мягким, нежным голосом: «Люди! Я, Катаяма Норио, самый счастливый во всём мире!». И ведь ничего особенного не надо ему для счастья: только чтобы дождик пошёл. Тот самый дождик, который забирался ему за воротник рубашки и капал по белой, широкой спине. Который нежно целовал его в некрасивое лицо, гладил волосы и весь будто обнимал молодого человека, совсем как мама, отправляя в школу...       Точно! Школа! Он же наверняка опаздывает! Норио сорвался с места и довольно неуклюже поспешил (если это так можно было назвать) на занятия. Брызги летели во все стороны, пару раз Катаяма чуть не поскользнулся в луже, но потом снова сменил темп на обычный. В конце концов, если он опоздал, то уже нет смысла торопиться. Да и кому какое дело до него - все на уроке грызут гранит науки, и его опоздание не должно их волновать. А если учителю тяжело повторить тему, пусть просто даст ему специальные задания - их у молодого человека всегда было много по всем предметам. Лишь благодаря наличию этих заданий и своему упорству Норио ещё не скатился по успеваемости. Учителя же, видя такие искренние усилия, продолжали выдавать парню такие работы и экзаменовать его отдельно от остальных. К опозданиям же все уже привыкли и смотрели на них, как на что-то обычное. Кстати, что там первым уроком? Биология? Прекрасно. Ёкота-сенсей, конечно, сложная натура, но может даже и не рассердиться, если его до этого не довели другие ученики.       Оказавшись в помещении, старшеклассник, даже не отряхиваясь, пошёл по направлению к своему классу. Величайшим счастьем было то, что их классная комната находилась на первом этаже - нет ничего хуже чем подниматься по лестнице. Пройдя до конца коридора, Норио остановился перед нужной дверью. Он медленно сдвинул створку, при этом весь механизм неприятно загрохотал.       И одноклассники, и Ёкота-сенсей повернули головы, глядя в проход. Норио приветственно улыбнулся. - こんにちは、 よこた-先生。- поздоровался он с преподавателем, медленно кланяясь.- Извините за опоздание... - Проходите,- парень хотел было снова поклониться и извиниться за вторжение, но Ёкота-сенсей не дал ему это сделать,- Боже, Катаяма-кун, перестаньте кланяться, как китайский болванчик. У меня нет никакого желания отчитывать вас за опоздания при всём классе. Просто зайдёте после уроков в учительскую,- он незаметно подмигнул оторопевшему Норио, давая понять, что не сердится. - はい...- прошептал тот и поплёлся к своей парте, чувствуя на себе взгляды почти всего класса. Один из этих взглядов он не спутал бы ни с чем. Цумура Казуки не умеет просто смотреть, он прожигает тебя своим взглядом причём так, что реально становится немного жарко.       Норио сделал вид, что не замечает задиру и спокойно пошёл мимо. С Цумурой надо себя вести, как с чужой собакой без поводка - спокойно, не спеша, идти мимо и делать вид, что ты его не видишь. «Устраивать тёмную» перед учителем Казуки не станет - он не настолько чокнутый.       За спиной заскрежетали чьи-то зубы. Катаяма мог бы поспорить на любые деньги, что это Цумура злился от собственного бессилия. - Подожди, я до тебя ещё доберусь, слизняк...- прошипел Казуки так, чтобы Катаяма-младший его услышал, а Ёкота-сенсей, самозабвенно погрузившийся в тему - нет.       Норио лишь слегка улыбнулся и тихо хмыкнул. Эти беспочвенные угрозы его давно уже не пугали. Но если Цумуре так будет угодно, то он любезно подождёт. Ждать он умел как никто другой. К тому же, спешить ему всё равно некуда. Да и зачем спешить?