В начале конца

За высокой, обитой коваными листьями дверью, скребутся. Там никого не должно быть уже, наверное, с четверть века, но тем не менее странные визжащие звуки продолжают раздражать его слух пронзительным «вжик-вжжжик». Снова и снова, словно металлическими когтями по стеклу. Вергилий порывисто, как человек, который очень долго терпел, прежде чем сделать движение, хватается за резную ручку с потемневшей позолотой, проворачивает и тянет дверь на себя... «Relinquere anima...»* — шепчет затхлый ветер двадцатипятилетней выдержки, швыряет ему в лицо сморщенные осенние листья, сбивая длинные волосы в ком перед глазами. Вергилий нетерпеливо отбрасывает их со лба и заводит несколько передних прядей за ухо. Когда только успели так отрасти? Дом живой, он скулит и стонет на разные голоса, которые перебивают друг друга в попытке взять ноту выше, пронзительнее, добраться до похороненных в глубинах памяти воспоминаний. В попытке запугать случайного гостя. Вергилий здесь неслучайно, и последнее, что способно его устрашить – это бестелесное ничто, неспособное к нему даже прикоснуться. Он вскидывается, крепче сжимает рукоять Ямато и делает уверенный шаг через порог. ... и проваливается в черную пустоту, каким-то неведомым образом чувствуя, как она меняется вокруг, переворачивается и сдвигает стены, будто строит гигантский куб. Он падал вниз, но теперь стоит на потолке, и волосы больше не мешают смотреть – гравитация тянет их в обратную сторону, так же, как и полы плаща. Он, наверное, похож на гигантскую летучую мышь, что держится лапками за любимый камень в непроницаемой тьме пещеры. Мысленно улыбаясь, Вергилий осторожно приподнимает ногу. Нет, он не летит снова вниз, как можно было предположить: потолок удерживает будто магнитом. Мало-помалу становится светлее. Вокруг больше не глухая чернота – он может различить старое кресло и диван с торчащей наружу пружиной, напоминающей чьи-то ребра, видит торшер на массивной витиеватой ножке – такой пыльный, что его шляпка из благородной зеленой стала серой. Все это стоит там, на полу, и поэтому Вергилию очень странно наблюдать подобную картину с потолка. Но все же есть причина, которая привела его в этот дом, а, значит, мешкать не следует. Он шагает по пожелтевшей извести, плавно обходит старинную лепнину вокруг покрытой гирляндами паутины люстры – с его текущего местоположения она напоминает гигантский гриб из стекляшек. Вергилий удивлен. За годы без хозяина этот старый дом давно должны были облюбовать вандалы, разграбить воры, а может и снести к чертям представители власти. Однако он все еще здесь, стоял нетронутый, несломленный, будто все это время ждал кого-то… Это место так похоже на их родовое гнездо в Редгрэйв-Сити, что становится не по себе. Отец, очевидно, оставался верным своим предпочтениям и двадцать пять лет назад, и пятьдесят, а может, и все две тысячи. Острая грань Ямато задевает одну из хрустальных подвесок «гриба», и звон от этого столкновения стоит такой, что впору уши зажимать. Что Вергилий, забывшись, и делает. Клинок тут же выскальзывает из ставших вдруг ужасно непослушными пальцев, опускается – медленно, словно в вакууме – вниз, и у Вергилия на миг перехватывает дыхание: никогда еще ему не приходилось выпускать оружие из рук иначе как по собственной воле. Он приседает для прыжка, что, должно быть, выглядит крайне нелепо, ведь его голова со свисающими вниз волосами все еще направлена в пол, но дом звенит, дрожат стекла в надтреснутых помпезных рамах, кажется, будто даже воздух вибрирует, подергивается белым шумом, и Вергилий падает, погружается в воронку цвета шахматной доски, в которую обратился истертый паркет. На последнем вдохе ему все-таки удается дотянуться до Ямато. Он промахивается мимо эфеса и распарывает ладонь, схватившись за лезвие, но это меньшая из проблем. Дом снова погружает его во тьму… В памяти всплывают глаза. Один голубой, второй – рубиново-алый, они смотрят на него в упор, приковывая внимание и начисто стирая из поля зрения все остальное. «Тайное убежище Спарды» – начинает замызганный бродяга, обладатель диковинных глаз, и Вергилий понимает, что в конце этого разговора ему придется избавиться от ненужного свидетеля. Однако меч рассекает лишь горстку лохмотьев: намекнув, где искать, оборванец растворяется в воздухе, словно никогда и не существовал. Кем был этот человек, откуда знал про прежнюю обитель отца и зачем рассказал… Ответов у Вергилия не было – да он их и не искал. Все, что ему нужно, он найдет здесь, в старом доме, расположенном на оживленном проспекте в самом центре крупного мегаполиса. Несмотря на последнее обстоятельство, люди будто не видят это строение, обходят стороной, обтекают, словно потоки воды с вершины водопада, мягко огибающие скалистую породу на своем пути… Вергилий приходит в себя на дне. По-другому и не скажешь – вокруг насыщенный, спелый мрак, а если посмотреть вверх – высоко-высоко видны звезды. Он встает, отряхивает плащ от пыли, снова берется за Ямато… и замирает. Звезды? Внутри дома? Не говоря уже о том, что на улице царит солнечный день. Задирая голову в очередной раз, Вергилий недоверчиво щурится, всматриваясь в мерцающие огоньки. Не звезды. Просто потолок здесь настолько высок, что его не видно, а прямо под ним вдоль стен поблескивают канделябры. Позолота давно сошла с остовов, они сливаются в темноте и с темнотой, но остроконечные лампочки все еще сияют – как маленькие ночные светила. Но как такое может быть, ведь снаружи дом не настолько огромен?.. Он ступает в пятнышко света, непонятно откуда взявшееся на полу посреди угольной мглы, делает еще один шаг, и еще – каждый из них сопровождается таинственным свечением, – и понимает, что коридор уходит круто вниз. Спуск приводит его к ярко, пожалуй, даже чересчур ярко освещенной площадке, заканчивающейся тупиком. Приглядевшись, Вергилий различает нарисованные на стене ворота, обе створки которых вздымаются до самого потолка – и скрываются в необъятной высоте, усеянной подделками звезд. Есть дверь – должен быть и ключ, решает он, прикладывая ладонь к плоской замочной скважине. Дверь молчит, не отзывается. Дом – молчит тоже: больше не доносятся до ушей непонятные звуки, не меняются полюса, а тишина вокруг такая, что кажется, будто слух пропал вовсе. Но когда он, вдруг взбешенный этой хитроумной игрой в кошки-мышки, начинает колотить кулаком по рисунку, когда кричит «Отец! Открой мне, отец! Впусти меня!» во всю мощь своих легких, дом просыпается вновь. И отвечает. Вергилий настолько поглощен собственным отчаянием, что не видит, как амулет с золотой окантовкой, выскользнувший из-за пазухи, парит в пространстве перед нарисованной дверной ручкой, как вновь сдвигаются позади него стены, выстраиваясь в исполинский зал с монолитным каменным гробом посередине, как разгорается опоясывающая его темно-фиолетовая, словно смесь красок на палитре, аура. Подобно стае птиц, с домовины слетает рой эфемерных рогатых скелетов. Шелестя сотнями голосов, они надвигаются на Вергилия со спины – и вот это он уже замечает. Визжит сталь, один за одним отсекая двурогие черепа: точно такой – он хорошо запомнил, пусть и прошел десяток лет – венчал меч брата. Возможно, когда-то они были демонами. Вергилий равнодушно взмахивает Ямато, освобождая клинок от «налипшей» призрачной вуали, приближается к гробу. Значит, отец – великий Темный рыцарь – покоится… здесь? И был мертв все то время, что он скитался по миру в поисках хоть каких-то подсказок о его местопребывании? Осознание неподъемной тяжестью ложится на плечи. Амулет, тихонько позвякивая, болтается на шее, красный камень внутри неистово пламенеет, но Вергилий ничего не слышит и не видит. Конечно, глубоко в душе он всегда знал, что отца давно нет на этом свете. Как и матери… Как и Данте. Он уже почти готов уйти, как вдруг каменная крышка, надрывно скрежеща, начинает сдвигаться в сторону. «Relinquere anima...» — снова вздыхает дом, но Вергилий, не обращая внимания, склоняется над саркофагом. Спарды там нет. Там вообще ничего нет, кроме вороха каких-то ветхих свитков и фолианта с истрепанными уголками. Вергилий с возрастающим интересом разворачивает один из манускриптов. «Темен-ни-Гру», с трудом разбирает он в самом верху. Строки, написанные от руки, напоминают тонких ядовитых змей, они извиваются, виляют, будто даже пригвожденные к бумаге способны нанести смертельную рану. Вергилий с осторожностью разлепляет скрученный свиток дальше и продолжает читать: «Ярус первый. Ледяной Цербер – адский пес»… * Relinquere anima – «оставь душу» с лат.