Синдром

      За стеной стало спокойнее. Россия уж подумал, что это конец, а потому по самый нос укутался в лёгкое одеяло, надеясь поспать оставшиеся часы до будильника. Но за тонкой фанерой раздались шорохи, потом звон, будто что-то разбилось. Федерация с закрытыми глазами перевернулся на спину и глубоко вдохнул. Ничего там разбиться не могло — давно уже убрано из той комнаты всё колюще-режущее, чем можно убить и обо что можно убиться. Всё-таки продрав заспанные и, кажется, опухшие глаза, Росс лежал и делал ровным счётом ничего. Руки и ноги как-то ослабли, стали ватными, будто он вагоны разгружал, а не отдыхал после напряжённого рабочего дня. Даже просто пошевелить пальцами сложно, не то что подняться со столь манящего матраса. ***       Непривычная темнота встретила Федерацию на пути в комнату. Обычно, у Сирии всегда горит свет: «призраки прошлого преследует меня во тьме, ждут, пока войду в неё». А Россия спорить с психованными не привык, да и не умеет. Вот и пришлось пойти на поводу и согласиться переплачивать за свет в полтора раза. Зато это экономило его нервы, иногда. Не в такие моменты, как сейчас. Прислонившись к косяку, обитому матом-протектором, Росс до боли в итак красных глазах всматривался в комнату, где посередине живой статуей стоял Сирия. Просто стоял, но что-то Федерации в этой стойке не нравилось. Виделось напряжение с мышцах, ладонь, выставленная перед собой, дёргалась в треморе.       Россия медленно переступил порог, двигаясь с заспанной аккуратностью к другу. Под ногой что-то лопнуло, а ступня разразилась колющей болью. Сирия резко поворачивается на звуки шипения и одним размашистым движением бьёт в сторону России, задевая его щеку. Не пригнись по старой военной привычке, русский мог уподобиться сирийцу — тоже остаться без глаза, если не без двух. Хотя сейчас ему было не до шуток. Он вскипел, неожиданно для себя. Просто его всего наполнило какое-то жгучее чувство обиды и яростного недовольства, где-то под грудью заклокотало и, сжав руку в кулак, Росс парой ударов в нос, шаг за шагом следуя за отступающим Сирией, повалил парня на пол. Быстро и поверхностно вдыхая, Триколор осел у стены, подальше от не двигающегося тела, прислоняясь к ней затылком и успокаивая своё сердце, продолжавшее возбуждённо биться под рёбрами. Трёт щёку и вновь недовольно шипит. На пальцах остаётся неприятно-липкая, стягивающая плёнкой кожу кровь, рану щиплет как от соли. В комнате тишина. Всхлип. И ещё, и ещё. И вот, Сирия рыдает, лёжа на холодном полу, прикрывая свой единственный глаз ладонями, с которых тонкими струйками сочится кровь, капая прямо на ночную футболку с разноцветным принтом. "Хоть пятен невидно будет" - мелькает мысль в голове России. Истерические всхлипы и болезненные стоны Сирии впитываются мягким материалом матов, заглушаясь. И всё равно те кажутся безумно оглушающими.       России ничего не остаётся, как придвинуться к сирийцу и, подняв его за плечи, прижать к своей груди, грубыми движениями гладя по волосам. — Ты опять не принимаешь таблетки? — голос у него хриплый и надрывный, будто камнем по стеклу водят где-то над толщей воды. Рука в бессильном раздражении сжимает плечо сирийца, но, когда тот лишь прижимается ближе, сминая в закоченевших пальцах футболку русского, отпускает. — Они умерли. Все… Все умерли. Взрыв, там тело… Понимаешь? Сирена, а потом самолёт, а потом… Они все умерли, ты понимаешь? — он всхлипывал через каждое слово, из-за чего речь всё труднее было различить, и уже неважно, что говорилось это на арабском, в котором Россия был не лучше, чем, например, в японском.       Федерация продолжал обнимать друга, поглаживая его плечо, второй рукой потирая свои глаза. Тёплая постель манила как нельзя сильно в этот момент. А ещё это уже сегодняшнее собрание, на котором как обычно ничего дельного не скажут. Поорут да разойдутся, будто опять ничего и не было.