Часть 1
5 октября 2019 г. в 09:57
Кирена знает их всех.
Пусть когда-то их голоса для нее, испуганной и ослепшей, сливались в один монотонный гул, сродни гудению механизмов корабля-храма или летательных боевых машин, теперь она может без ошибки отличить каждого.
Все воины Зазубренного Солнца — как братья ей, и больше того — все воины Легиона, потому что так провозгласил примарх Аврелиан.
Но эти — эти с самого начала были ей ближе прочих. Были не просто братьями — братьями, которых она могла любить.
Даготал. Торгал. Малнор.
Ксафен.
Аргел Тал.
Она узнавала их по очертаниям лиц под чуткими пальцами, по рисунку шрамов — приходя говорить с ней, они описывают ей новые раны и новых врагов. Дают ей проследить рассказ о подвигах и грехах, отпечатанный на коже рук, плеч, груди.
Кирена выучила на ощупь каждую из этих живых историй; хотя и не… целиком. За исключением только одного, даже среди этих нескольких близких душ.
Аргел Тала.
Только к нему одному она обратилась с отдельной, особой просьбой — снять свободные одежды, сродни ее собственному облачению младшей жрицы, которые Ангелы Смерти носили вне боя, и дать ей узнать, как выглядит для ее рук его тело полностью.
Он вздохнул тогда — она помнит этот шумный звук. И помнит, какой горячей была для ее пальцев его кожа, как непривычно ощущались металлические выемки контактных разъемов и чересчур бугристые усиленные мышцы.
И… полностью ведь значило полностью, подумала она с какой-то безумной дерзостью. Но он даже не отреагировал как-то по-особенному — даже двойной стук его сердца, громкий даже для обычного слуха, не стал быстрее, — когда она коснулась его паха.
Как будто ее руки были отдельно — от кружащейся головы, от колотящегося сердца.
Кирене доводилось сопровождать — в ее прежней жизни — совсем разных мужчин, и несколько офицеров «De profundis» успели добавиться к этому списку. Ей было, с чем сравнивать. А оттого — удивило, что по размеру его мужской орган мог бы скорее принадлежать едва достигшему зрелости юноше, только готовящемуся пройти обряды.
Хотя в остальном — ее пальцы пытливо, но почти бесстрастно, скользнули по закрытой крайней плотью головке — по крайней мере, на ощупь не отличался ничем.
(«Мы не созданы для дел плоти, шул-аша, — зазвучал у нее в голове плавный голос Ксафена. — В твоем ремесле нет для нас стыда и нет пользы».)
Ах, да. Им, Ангелам, ведь не нужно было… Она сглотнула.
Иначе бы он уже предпринял бы… что-нибудь.
Положил бы ей на затылок свою тяжелую ладонь, надавил бы, поощряя — мужчины любили, чтобы она для начала раздразнила их ртом.
Кирена как раз была перед ним почти на коленях; вторая ее ладонь лежала на его бедре — на ещё одном разъеме доспеха. Казалось — рассеянные, поглаживающие прикосновения к коже вокруг разъема отзываются в нем даже сильнее. Быть может, потому что в невинной, по видимости, ласке она не сдерживала себя?..
Мгновения тянулись невыносимо; в ушах шумело, в горле сделалось сухо, точно в пустыне.
Обостренным слухом она уловила, как он набирает воздуха в грудь — словно чтобы что-то сказать. Как слегка смещается его вес с одной ноги на другую, как шевелится воздух от начатого движения навстречу, и…
С отрывистым, почти жалобным вздохом она отдернула руку-предательницу, сжала пальцы.
Он опустился перед ней на колени сам — она чувствовала его лицо так близко от собственного, что волоски зашевелились на коже, и живот скрутило спазмом.
Он выдохнул ее имя — только одно это слово. Она вздрогнула всем телом, подалась назад; слабость одолела ее, догнала запоздалым страхом, растеклась по мышцам. Она обмякла, свернувшись на полу и дрожа крупной дрожью.
Последнее, что Кирена помнит ясно — то, как Аргел Тал наклонился к ней, поднял на руки и опустил обратно на ее постель, а она — в помрачении, не иначе, — едва не произнесла: «Останься».
Шул-аша училась подходам к мужской душе и мужскому естеству — равно. Она могла бы… Могла.
Но она не сказала ничего. Уткнула пылающее лицо в подушку и дождалась, пока он уйдет, прежде чем скользнула в сон.
И после пробуждения была благодарна за это «не» — настолько, что вознесла молитву, толком не задумываясь, кому.
Также она была благодарна Аргел Талу — за то, что он ни разу, ни одним словом не напомнил ей о произошедшем.
Кирена дорожила своим положением. И не хотела бы совершить нечто недопустимое. Почти преступное.
Это, в конце концов, глупо — и унизительно. Для всех.
Они — как братья ей.
Сестре не должно искушать братьев нарушением обетов служения.
И Аргел Тал…
В нем не было обходительности Ксафена, читавшего ей духовные стихи ее мертвой родины, не было неуклюжей доброты Торгала или простой открытости Малнора.
Но он... у нее не хватало слова для этого. Как если бы впервые кто-то заботился о ней только потому, что она — это она. Впервые с тех пор, как мать оставила ее на пороге школы жриц Шул.
Оттого она и любила его сильнее всех прочих.
Подобное было неизмеримо выше плотской благодарности.
А если, порой, оставаясь ночью наедине с любовником-офицером, она думает о неестественно-горячих руках с вкраплениями металла, сжимающих вместо ее ладоней ее груди, — то это быстро проходит.