Одна ночь

…У нее — глаза цвета перуанского шоколада, оттененные густыми ресницами, и фарфорово-прозрачная кожа. Пушистые волосы в свете свечного огарка отливают старой бронзой… А вот голос совсем другой, и Блад досадливо морщится. — Я буду молчать, если месье угодно, — понимающе и лукаво шепчет она, в то время как ее пальцы проворно распускают шнуровку корсажа. — Месье угодно, — хрипло произносит Блад, привлекая ее к себе. Он стягивает с ее плеч сорочку, обнажая острые грудки с затвердевшими бусинами сосков. На ее губах появляется неожиданно застенчивая улыбка, и желание поднимается в нем темной волной… Он просыпается раньше ее, не ощущая ничего, кроме вязкой тоски и безграничного, до ненависти, отвращения к себе. Почти со страхом смотрит в лицо лежащей рядом женщины. Однако теперь она не кажется ему хоть сколько-нибудь похожей на Арабеллу. Чуть вздернутый нос, большеватый рот и пухлые губы; тонкая ниточка шрама на виске, на бледной коже — россыпь веснушек. И волосы — не каштановые, а темно-пепельные, как присыпанные остывшей золой угли. Бесшумно одевшись, Блад достает из потайного кармашка камзола крупную голубоватую жемчужину и кладет ее на обшарпанный стол возле кровати. Если девчонка не продешевит, денег ей хватит на несколько месяцев сытой жизни. Она даже может вернуться в Европу, если пожелает. И если ей не перережут горло, предпочтя расплатиться сталью, а не звонкой монетой. Впрочем, он почему-то уверен, что никуда она не уедет, да и ничего дурного с ней не случится. И уже вечером она снова будет обслуживать посетителей этой таверны. И поэтому решает, что сегодня он отправится в другую, на противоположном конце самой веселой улицы Кайоны…