Кыз-Жибек и белые птицы

      Гуси летели ровным клином в высоком прозрачном небе. Базарбай прищурился, запрокинув голову. Если долго смотреть в голубую высь, покажется, что падаешь туда, прямо в небо. Он никому не говорил, зачем уезжает в степь. Скажи кому — в небо смотреть, что люди скажут? Совсем свихнулся Базарбай! — скажут.       Беркут пал на гусиную стаю сверху, от солнца, невидимый в слепящих лучах, ударил, выбивая добычу из воздуха.       Базарбай вздохнул, потер заслезившиеся от света глаза и тронул коня — пора было возвращаться к кочевью. Конечно, жены и домочадцы справятся и сами, но зачем тогда роду глава, если все дела перекладывать на байбише?       Весенняя степь вся покрыта зеленью и цветет — недолго цвести огненным тюльпанам и макам, скоро солнце начнет выжигать все живое, к тому времени надо уйти на за перевал Жамбил и лето встретить у берегов Каратениза, чтобы скот успел нагулять жир к осени и на зимовье у берегов Актениза не голодали люди. Внезапно взгляд задержался на белом пятне среди зелени и алых цветов. Базарбай подъехал туда и увидел в траве женщину. Белое — это было ее платье из невесомого, тончайшего китайского шелка, и зеленый кемзал был цвета молодой травы, а в черных, как ночь, косах, сверкали серебряные подвески, горел во лбу серебряный полумесяц. Лица ее Базарбай не мог разглядеть, оно было прекрасно и сияло, словно чистое серебро — так полная луна сияет в ночных небесах. Базарбай поспешно отвел взгляд и тут заметил, что широкий рукав платья ал от крови. Он спешился и подошел.       — Эй, красавица, помочь тебе хочу! Кто ранил тебя?       Она повернулась к нему и ответила:       — Старая Карагал преследует меня. Держись подальше, добрый человек, не то нашлет она на тебя беду!       — Э, на все воля всевышнего!       Базарбай опустился на колени рядом с ней и рванул широкий рукав. Рана на плече была не от клинка или стрелы — острые когти ее оставили, и еще один удар, словно бы от клюва, пришелся повыше уха — видно, красавица успела уклониться, а густо шитая серебром и прозрачными самоцветами такия смягчила удар, и клюв лишь разорвал кожу, только коса пропиталась кровью. Водой из своего торсыка Базарбай промыл ей раны, перевязал повязкой из шелка от ее рукавов.       — Где твое кочевье? — спросил он, беря своего Сары под уздцы.       — Далеко отсюда. Довези меня до озера Аксу, там сама дойду.       Базарбай усадил ее с собой на коня и повез. Мучила его загадка — не мог он понять, какого она рода, не видел никогда таких украшений и чтоб ни на браслетах, ни на кольцах, ни на ожерелье родовой тамги не было.       Озеро Аксу невелико даже по весне, берега у него топкие и все заросли камышом, а в камышах гнездятся всякие птицы. Там ссадил девушку Базарбай и заоглядывался, ища взглядом юрты.       — Э, а где... — хотел спросить, да умолк. Не было рядом девицы в зеленом кемзале, с косами до пят, с серебряным полумесяцем во лбу и раненой рукой.       Махнул рукой да пустил коня вскачь.       Так и доскакал до брода через речушку, от которой уж близко было до стоянки. У брода стояла юрта — кривая, старая, закопченная до черноты. Перед входом на шестке сидел беркут — страшный и облезлый, как эта юрта. Рядом дымил костер, над ним стояла сгорбленная старуха и помешивала в котле большой ложкой.       Не успел Базарбай поздороваться, как старуха подскочила к нему, зыркнула из-под седых бровей:       — Куда обед мой подевал, ты, бездельник?       Базарбай аж онемел от удивления.       А старуха забормотала под нос себе:       — Только и знаешь, что гусынь обхаживать, глупец. Ишь, луну ему с неба подавай! Цветочки всякие, птички... Езжай, езжай себе, Базарбай из жагалбайлы, я свое возьму, да. Возьму я свое. Девять раз пожалеешь, что отнял мою добычу, ты, глупый человечек! Или тебя в котел сунуть?       День был жаркий, но у Базарбая по спине холодом потянуло.       — Что ты говоришь, почтенная? — выговорил он.       — А ну подойди! — рявкнула старуха и страшно осклабилась.       Базарбай с ужасом увидел, что зубы у нее железные. И ложка в руке — не ложка, а длинная кость. Он сам не помнил, как пустил Сары вскачь через брод — жалмауыз-кемпир боится воды, ни за что через речку не перейдет. Опомнился Базарбай уже далеко, оглянулся — и не увидел ни юрты у брода, ни дыма от костра. Только беркут кружил в вышине.              С того дня не стало удачи Базарбаю. На овец мор напал, а осенью поветрие на людей перекинулось. Помер от него старый Еркен, верный друг и помощник, слегла Равшан, а как отпустила ее лихорадка, так стала кровью кашлять. Но хуже всего — дети заболели. Девять сыновей родили жены Базарбаю, старший уж жигитом стал, усы перед девушками крутил, младший еще в асыки играл, а к исходу зимы ни одного не осталось. Всех взяла болезнь. Байбише ходила черная, слова ни с кем лишнего не говорила, Равшан все кашляла, Майгуль по ночам плакала, днем из рук все валилось. Да и сам Базарбай лучше бы в могилу лег, если бы это хоть кого-то из детей спасло.       Но горе горем, а порядок от века незыблем — весной откочевывать на летовку, осенью на зимовку. Собрались, погрузили имущество на повозки да тронулись.       Год прошел, другой — горе приутихло, верно люди говорят — все проходит. Овцы множились, богатства прибывали, да только для кого все это? Был бы сын — заплатил бы калым за хорошую невесту, была б дочь — в лучший шелк бы одел, дал бы такое приданое, чтоб вся степь дивилась, чтоб муж на руках носил. Но не было больше детей у Базарбая, ни одна из шести жен так и не понесла. Говорили ему люди — возьми молодую, да он не стал. На старости лет к чему женам в глаза колоть? Вместе жизнь прожили, богатство нажили, а детей схоронили. Значит, такая воля всевышнего — чтоб умер бездетным Базарбай из рода жагалбайлы, из племени жетыру.       Весна сменяла зиму, лето сменялось осенью.       Вот снова идет откочевка на зимние пастбища. Тянутся мимо курганы в степи — древние, такие древние, что никто не упомнит имен батыров и ханов, лежащих под ними. Смотрят с курганов каменные бабы, несут дозор воины в высоких шапках, и ветер колышет емшан, степную полынь, горькую, как судьба, а в небе кричат гуси. Тоже кочуют, с летних лугов на зимние, за моря, за горы.       Все, как обычно. Базарбай окинул взглядом караван — и тут увидел, что к нему Ермек, старший над пастухами, скачет.       — Слушай, Базарбай, там на стоянке люди сидят, богатый караван, но небольшой. Важные люди. Пойдем, поприветствовать их надо, а то что-то у меня поджилки трясутся.       Байбише тоже не утерпела, а с собой всех взяла, в своей арбе одна Равшан осталась, нездоровилось ей.       Еще издали увидел Базарбай белоснежные юрты и дымок от очагов. Вот подъехали Базарбай с женами поближе и увидели чудесных золотых коней, быстрых тулпаров, что паслись на увядшем лугу. Вышел навстречу гостю предводитель — в зеленом чапане, шапка белого войлока, опушка из белой лисы, на кованом поясе переливаются смарагды. Отдал Базарбаю салам, женам его поклонился и сказал:       — Знаю я, о Базарбай из соколиного рода, что занял вашу стоянку. От всей души прошу прощенья за дерзость.       — А, пустое, — молвил Базарбай. — Вы нас не стесните, места всем хватит. Будьте моими гостями, почтенные.       Тут и караван подошел, стали юрты ставить, бешбармак варить. Занимается делами своими Базарбай, подходит к нему байбише и говорит:       — Слушай, муж, а почему этот человек сказал, что ты из соколиного рода?       — Сам не знаю, Шолпан, — ответил Базарбай, почесал в затылке камчой. — Вот разве что... На тамге у нас сокол-дербник, а его в старину звали словом жагалбай.       — Странные они, — сказала Шолпан. — Все нарядно одеты, пояса в самоцветах, оружие в серебре. Ни стад с ними нет, ни повозки для женщин. Мужчины у котла хлопочут, женщины за конями ходят. Что за народ? Ты хоть тамгу их разглядел?       Но как ни щурился Базарбай, а тамги не разглядел.       Ну ладно, пришли тут от чужаков звать за достархан. С одного конца усадили Базарбая, да Ермека, да других старших домочадцев, с другой стороны с женщинами жен усадили. Не успел Базарбай руки омыть, уж перед ним блюдо с бешбармаком, да лепешки, и всякое угощенье, какое не на всяком пиру бывает. Вот поели, тут же поднесли руки умыть, а на достархане уж сладости, и пахлава с медом, и китайский чай в пиалах — прозрачных, словно скорлупки, в руку взять боязно. Тут потеснились гости, и вышла девушка с домброй — платье белого шелка, рукава словно крылья, зеленый чапан стянут драгоценным поясом, такия серебром расшита, лебедиными перьями украшена, и во лбу серебряный полумесяц. Увидела она Базарбая, улыбнулась ему, села и заиграла кюй, какого ни Базарбай, ни жены его, ни домочадцы ни разу не слышали. Так прекрасна была та музыка, что слезы на глаза наворачивались. Доиграла она и говорит:       — А теперь я спою для почтенного Базарбая, который спас меня.       Тут все чужаки зашептались, а красавица с месяцем во лбу заиграла и запела. Слушал Базарбай — и как будто всю жизнь свою заново увидал, и радость, и горе. Как в степи скакал, радовался высокому небу, как детей хоронил, как по ночам лежал молча, слушал, как всхлипывает Шолпан, как даже самая сладкая вода горчит...       Кончилась песня. Встала девица, подошла к Базарбаю и протянула ему на ладони яблоко — большое, краснобокое.       — Ты спас меня от когтей старухи у брода, железнозубой Карагал. За это она прокляла тебя. Но не бывает так волей всевышнего, чтобы человек страдал за добро. Возьми это яблоко. Дай его своей жене. Съест она и родит тебе сыновей, и не прервется твой род. Одно лишь условие должны выполнить ты и твои жены — не вмешиваться, когда станет твой сын выбирать жену себе и свататься к ней. А тот, кто родится — не должен никогда нарушать своих обещаний.       Поклонился ей Базарбай, взял яблоко.              В своей юрте сел Базарбай среди жен и сказал:       — Все вы мне дороги, с каждой из вас сошелся я если и не по любви, то по уважению. Сами решите, кто из вас съест это яблоко и родит сына, потому что не мне это решать.       Первой заговорила Шолпан-байбише:       — Стара я уже, и женское у меня прекратилось. Не мне родить этого ребенка.       И отдала яблоко Карлыгаш.       — И я уже стара, боюсь, не родить мне этого ребенка.       И отдала яблоко Майгуль.       — Хоть я и крепка телом, и глаз до сих пор верен, и стрелы мои не знают промаха, но, боюсь, не мне родить этого ребенка.       И отдала яблоко Сауле.       — Четверых родила я, один мертвым родился. Истощено мое чрево, не мне родить этого ребенка.        И отдала яблоко Равшан.       — Больна я, зимой кровью кашляю, летом от пыли задыхаюсь, в седло давно не сажусь. Не мне родить этого ребенка.       И отдала яблоко Суюмхан.       Было Суюмхан уже сорок лет и еще четыре, и красавицей она не была, но все ее любили за добрый нрав.       — Нельзя отвергнуть благословение чильтан, — сказала Суюмхан. — Да будет со мной милость всевышнего и благословения чильтан, кырек эрен и кырек кыз, чтобы родить этого ребенка.       Суюмхан съела это яблоко и на следующий год родила сына, которого назвали Тулегеном. А еще через несколько лет она родила еще одного сына, Сансызбая.       ***       — А что скажешь о Бешик-мергене? — спросил Сарлыбай.       Каршыга вздохнул.       — Негодный он человек. Да и отец его не по уму заносчив. Не нужен тебе такой в родню.       Они перебрали уже всех знатных жигитов алты-шекты, но ни один не подходил в женихи к прекрасной Жибек. Дочери хана Сарлыбая исполнилось пятнадцать, и в этом году к ней точно будут свататься. Сарлыбай любил дочь и хотел, чтобы она была счастлива. При этом нельзя было, чтобы отец ее мужа получил большое влияние, а муж чтобы не смог потеснить сыновей Сарлыбая.       — Надо искать женихов в других родах жетыру, — сказал Каршыга. — Заодно и к себе привяжем род жениха.       — Чего там искать, вот Бекежан есть, — покачал головой хан. — Он аргынец, батыр, каких мало.       — Жибек он не по нраву.       — Сам знаю. Ты, Каршеке, подумай еще, где найти моей Жибек жениха.       Каршыга думал долго — и день, и два, и десять. Он был Сарлыбай-хану другом с детства, потом визиром его сделался, смотрел за табунами коней — девять тысяч коней было у Сарлыбая, большое богатство в степях Ак-Жаика. Потом взял он свой кобыз, сел на коня и отправился в путь.              Стоянка понравились Каршыге — юрты красивые, всюду порядок, жигиты молоды, с хорошим оружием все и в хороших чапанах, а кони — ах, какие кони паслись в стороне от дороги! Каршыгу встретили учтиво, но к предводителю вести не спешили.       — Подожди, почтенный, к чему спешка? — сказал старший среди них.       Тут из белой юрты донесся звук домбры, и Каршыга понимающе улыбнулся — что ж, ради такого кюя можно и подождать. Тот, кто играл на домбре в юрте, несомненно, был человеком одаренным — другой не смог бы так перелить в музыку своей тоски, томления по несбыточному. Каршыге было знакомо это чувство, только был он уже немолод и считал, что сердце его давно остыло. Но неведомый кюйши словно раскрыл двери его души и выпустил наружу тоску по несбывшемуся. Музыка смолкла.       Каршыга утер глаза рукавом и поднял голову. В дверях юрты стоял юноша в туго подпоясанном синем чапане. Если бы не тонкие усики тенью над верхней губой, его можно было бы принять за деву-жигита из войска Гулаим. Каршыга посмотрел на него повнимательнее и понял, что это и есть человек, которого он искал.       — Салам тебе, почтенный, — сказал юноша, приблизившись. — Что привело тебя ко мне? Я Тулеген, сын Базарбая из жагалбайлы.       — Не думал я, что Тулеген, раздающий иноходцев, еще и столь искусный кюйши.       Молва не обманула — этот пришелец из жагалбайлы был хорошего воспитания и не заносчив. И гостя принял как положено — усадил на лучшее место, поднес кумыса, расспросил о благополучии жен, детей и стад. И слушал внимательно, не делал вид учтивости ради. Из ответов его Каршыга понял, что у тулегенова отца Базарбая, хоть он и не хан, те же обстоятельства — и сына надо женить, и не хочется родниться с теми, кто зарится на богатство, и жену любимому сыну навязывать не нравится. Вот и поехал юный Тулеген к берегам Ак-Жаика искать себе невесту.       — А почему к нам-то, не к соседям? — спросил Каршыга, утирая руки после бешбармака полотенцем.       Вместо ответа Тулеген взял в руки домбру.              ...Летели белые птицы в высоком небе, кричали печально. Край свой любимый оставляли они, от родных лугов улетели они, от зимы улетели. На зеленых лугах, говорили они, танцует девушка, волосы ее нежнее шелка, чернее ночи. Нет ей покоя — вернутся ли птицы в родные края по весне? Скачет ли она на быстром коне, поет ли в руках ее кобыз, — все смотрит она туда, куда улетели белые птицы...              И вновь ощутил Каршыга, как слезы к глазам подступают.       — Поедем со мной, — сказал он Тулегену. — Я покажу тебе девушку из твоей песни.       Тулеген уехал с ним один, всех жигитов своих оставил, только домбру взял с собой да лук со стрелами. Старший попробовал ему возразить, Тулеген сказал лишь:       — Не ездят в гости без приглашения с дружиной, не сватаются с жигитами за спиной. Ничего нам не грозит во владениях хана Сарлыбая, а будет мне нужно что — пришлю вам весть.       Понравилось это Каршыге. И сам Тулеген ему понравился, теперь лишь бы пришелся он по сердцу Жибек.              Подумав, Каршыга поехал не прямо к ставке Сарлыбая, а встречь откочевке. То и дело попадались им кочевья разных родов — ехал во главе важный бай, следом — его сыновья и жигиты, поодаль, чтобы не глотать пыль из-под копыт их коней, неспешно ехали арбы жен и дочерей. Вот выглянула из арбы девушка — шестнадцати лет, бела лицом, стройна, луну затмит красотой.       — Это ли та девушка, о которой ты мне говорил? — спросил Тулеген.       — Нет, — ответил Каршыга.       Снова поехали они. Небо тут было как опрокинутая голубая чашка, а солнце — нежней, чем в краях между Актенизом и Каратенизом, и степь цвела гуще и дольше, не так скоро выжигало ее солнце.       Еще одну откочевку встретили — едет окруженная жигитами арба, занавески золотом расшиты. Выглянула из-за занавески девушка — стройна, косы черные в руку толщиной, сама как весенний цветок.       — Это ли та девушка, о которой ты мне говорил? — спросил Тулеген.       — Нет, не она, — ответил Каршыга и улыбку в усы спрятал.       Так ехали они, и красавицы разглядывали путников и улыбались им. Хорош был Тулеген верхом на сером иноходце, правдивы были слухи о пришельце с юга. Тулеген уж и не спрашивал, та ли это девушка, просто приветствовал встречных, как обычай велит, да улыбался в ответ.       Наконец догнали они караван Сарлыбая.       — Скажи мне, о Каршыга, кто эта женщина, что едет во главе каравана на рыжем иноходце, быстром, словно ветер? — внезапно спросил Тулеген.       Каршыга спросил:       — Неужто ты влюбишься в замужнюю?       Она ехала во главе кочевья — строгая, статная, в одежде, расшитой золотом, в белом покрывале из китайского шелка. Жигиты слушались ее беспрекословно. Следом за ними на сотне верблюдов везли сундуки с золотой казной, исфаханскими коврами да дорогой утварью.       — Посмотри, Каршыга, как сияет ее лицо! — сказал Тулеген. — Она словно стальной клинок, что не сломится от невзгод. Хоть она и не юна, но подобна розе и полна достоинства. Если есть у нее дочь — к ней бы я и посватался.       Каршыга рассмеялся и сказала:       — Это Ак-Жунус, байбише хана Сарлыбая. Поедем, я представлю тебя ее дочери Жибек.       Каршыга с детства знал Жибек, сам учил ее играть на домбре и кобызе, и любил ее, как дочь, которой у него не было. Все любили Жибек — у нее был добрый нрав, она была необыкновенно красива, но не заносчива. Это хорошо, думал Каршыга, что юный Тулеген не только смотрит, но и видит.       Как только караван остановился на ночевку, Каршыга подвел Тулегена к арбе, в которой ехала Жибек. Из-за занавесок послышался быстрый шепот и девичий смех — видно, подружки уж рассказали Жибек о спутнике Каршыги. Но стоило заговорить, как девушки умолкли и отвечать не стали. Лишь когда Каршыга укорил Жибек за то, что не хочет даже словом с гостем перемолвиться, она ответила:       — Не хочу говорить ни с кем! Ты привел чужака, чтобы продать ему Кыз-Жибек, так не бывать этому!       Каршыга оглянулся на Тулегена. Тот не разозлился на неучтивость Жибек, наоборот, руку к груди приложил и молвил:        — Прости, что помешал тебе, дочь Ак-Жунус.              Время шло, Тулеген гостил у Сарлыбая. Всем он пришелся по душе — и Сарлыбаю, и его ближним, и его сыновьям — младший, девятнадцатилетний Болатбек, лишь недавно женился и отделился от отца. С ним-то Тулеген и сошелся ближе всех. Даже суровой Ак-Жунус понравился он. Ездил с жигитами на охоту, беседовал с ханом и его приближенными о делах, об угрозе от калмыков, слушал, как поют достаны. И лишь Жибек обходила его вниманием.       Он пытался встретиться с ней — но она ускользала. Сарлыбай то и дело устраивал то айтыс, то гулянье — Жибек качалась с девушками на качелях, принимала вызов на песенных состязаниях. Только там и удавалось Тулегену перемолвиться с ней словом. Пела она хорошо и была остра на язык, так что в айтысе не было ей равных.       Ак-Жунус как-то спросила у Жибек, неужто настолько не по нраву ей пришелец, что и смотреть на него не хочет? Жибек не ответила, отговорилась делом и убежала. Ак-Жунус посмотрела ей вслед да усмехнулась.       На другой день устроил Сарлыбай скачки. Много жигитов собралось, но все с восторгом смотрели на тулегенова иноходца, серого по имени Кёкжорга. Не было этому коню равных. Вот пустились всадники вскачь — сразу отстали те, у кого кони поплоше, а жигиты на хороших конях ускакали уже далеко. Тулеген на Кёкжорге вырвался вперед, Бекежан на гнедом своем не отставал, вот повернули они обратно, и вырвался вперед совсем юный жигит на рыжем коне. Попробовал Бекежан обогнать его — лишь утомил коня, отстал. Помчались вперед два всадника, и в самом конце прянул рыжий, словно стрела из лука, и пришел первым. Смеясь, соскочил Тулеген с седла, подошел поздравить победителя — тут жигит шапку снял и упали ему на плечи две косы. Заголосили тут все, закричали славу отважной Кыз-Жибек.       Вечером айтыс был, много разного пели девушки и молодые жигиты, и так спел Тулеген:              Быстрее ветра скакун летит,       Пыль из-под его копыт.       Скачет дева, подобна луне,       Скачет дева, подобна стреле.       Кто сравнится в отваге с ней,       Кто помчится ее быстрей?       Я, несчастный, ее не догнал,       Перед ней, проиграв, склонюсь.       Сто достоинств у дочери Ак-Жунус!       Жаль, Тулеген не по нраву ей!              Все ждали, что Жибек ему ответит, но она промолчала.              Тем же вечером сел Сарлыбай в своей юрте, с ним Каршыга был и Тулегена с собой привел. Ак-Жунус подала им кумыс.       Сарлыбай сказал:       — Вижу, сынок, ты твердо намерен взять в жены мою Жибек. Только разве могу я отдать дочь тому, кто приехал на одном коне, хоть конь твой и похож на тулпара из легенд?       — Не с пустыми руками я приехал, о хан! — почтительно ответил Тулеген. — Велел я пригнать две сотни коней — теперь они пасутся за холмом, и все будут твоими. А в двух днях пути стоят мои жигиты, и с ними еще полсотни коней — того же рода, что и мой Кёкжорга, иноходцы, быстрые, как ветер, из табунов моего отца Базарбая. Их я отдам в калым, коли согласится Кыз-Жибек стать моей женой.       Переглянулся Сарлыбай с женой и сказал:       — Коли так, считай, что посватался ты, а я согласился.       Тулеген покачал головой:       — Покуда не согласна сама Жибек, как я могу взять ее в жены? Отец говорил мне, что родился я милостью чильтанов, разве могу я оскорбить их, принудив себе жену?       Тут Ак-Жунус сказала:       — Поговори с ней, сынок. Знаю, она избегает тебя. Так ты дай мои невесткам женгелик, они устроят вам встречу.       Поклонился Тулеген и поблагодарил за совет.       На следующий день пошел он к невесткам Ак-Жунус, и они пообещали все устроить. А пока они искали Жибек, пришел к Тулегену один человек и сказал, что среди жигитов алты-шекты многие недовольны, что Жибек достанется чужаку, вот и задумали напасть и убить его, когда он будет один. Тулеген поблагодарил того человека и поехал к Болатбеку, младшему из братьев Жибек.       Тот выслушал Тулегена да проводил его в свою юрту-отау. А сам пошел к Жибек.       — Знаю, зачем ты пришел, — сказала Жибек. — Ты тоже, как Каршыга, хочешь продать меня чужаку.       — Поговори с ним хотя бы, сестрица,— попросил Болатбек. — Он сейчас в моем отау.       — Это он тебя попросил меня привести?       — Нет. Он только попросил пожить у меня немного, но я знаю — это из-за Бекежана и его людей. Они мутят воду и сговариваются избавиться от него.       Жибек велела ему подождать и ушла в свою юрту. Долго ждал Болатбек, тут вышла Жибек — в самых лучших одеждах, платье из белого шелка, чапан расшит золотом, даже сапожки-кебис все в золоте. Красотою Жибек была словно звезда Сумбиле в ночи.       Когда вошла она в юрту-отау, Тулеген словно онемел. Жибек села напротив него и сказала:       — Я знаю, все вокруг хотят, чтобы я сделалась твоей женой, Тулеген сын Базарбая, и отец готов отдать меня тебе. Но ты ждешь моего согласия. Вот что я скажу: с того дня, как ты заговорил со мной через занавеску моей повозки, мое сердце обратилось к тебе. Я слушала, как ты играешь на домбре и поешь, какие разговоры ведешь, как на коне скачешь — и не нашла ничего, что было бы мне противно. Будь ты из нашего рода, не избегала бы я тебя. Страшно мне, что увезешь ты меня к себе, к берегам Актениза, и какова будет моя жизнь в невестках? Ни на коня сесть, ни домбру в руки взять, лишь кланяться да молчать. Здесь рядом мои братья, они не дадут меня в обиду ни мужу, ни его родне, а там лишь на тебя придется мне полагаться.       Выслушал ее Тулеген и сказал:       — Что бы я ни пообещал тебе сейчас — все будет пустыми словами. Давай я расскажу тебе, как мы живем, и тебе станет ясно, что я могу тебе предложить. Знаю, богатство тебя не влечет, хотя мой отец богат и выделит мне хорошее отау и ты ни в чем не будешь нуждаться. Отец мой уже стар, он много повидал. Иногда он уезжает в степь и подолгу смотрит в небо, особенно когда летят белые птицы. Девять сыновей было у него и четыре дочери, все умерли, когда был в наших местах мор. Больше не было у него детей, и ему говорили, чтобы взял он молодую жену, а он отвечал, что не станет, шесть жен у него, все родили ему детей, а что умерли все его дети — так на то воля небес. Старшая его жена, Шолпан-апа, мудрая женщина, к ней все ходят за советом. Карлыгаш-апа научила меня играть на домбре — еще у нее кобыз есть, но мне домбра больше нравится. Майгуль-апа посадила меня на коня и дала в руки лук и стрелы — у нее верная рука, никогда она не промахивается, хотя уже редко берется за лук. Сауле-апа научила меня читать и исчислять пути звезд. Есть у нее книги из Исфахана, а отец ее был муллой, человеком ученым, и чильтаны навещали его. Равшан-апа все сказания знает — и о Кероглы, и о сорока девах из Саркопа, и о Ер-Таргыне, и о сватовстве к прекрасной Баян. А моя мать, Суюмхан, младшая среди них. Поет она, как птица. Говорят, я пошел в нее лицом и нравом.       — Девять сыновей твоего отца умерли, ты говоришь? — спросила Кыз-Жибек. — А ты откуда взялся?       — Отец говорит, что милостью чильтанов моя мать понесла в сорок четыре года. После того, как я родился, никто уж не ждал ничего, но через три года родился мой брат Сансызбай. Это вот было большим чудом, чем мое рождение.       — Мне говорили, что перед тем, как я родилась, мать видела белых птиц, оттого у меня светлое лицо. Быть может, это были те птицы, о которых ты пел Каршыге.       — Быть может, — сказал Тулеген.       Тут Жибек обняла его, и они упали рядом на кошму.       Три месяца прожил Тулеген в ауле невесты своей, играл калындык. Осенью, как станет проходима пустыня, хотел он ехать домой к себе, весной обещал вернуться с отцовским благословением и забрать Жибек.       Вот настал день ему уезжать. Проснулась на рассвете Жибек и сказала:       — Сон я видела, плохой сон. Погас огонь, и юрта стояла пустая. Птица кричала над озером, будто рыдала, и серый твой иноходец прискакал с пустым седлом.       — Может, приснился тебе тревожный сон перед разлукой. А может, твое сердце чует опасность. Но разве знаем мы, где стережет нас несчастье? Одно скажу тебе, моя Жибек: я никогда не нарушал своего слова. Я обещал отцу вернуться этой осенью. Обещаю, что приеду весной к тебе. Не бойся ничего. Есть у меня брат, тремя годами младше. Вот кто растет батыром! Случись что со мной, прискачет за тобой Сансызбай. Есть у него наставник — акын Шеге, батыр, каких мало. Поможет он Сансызбаю в любом деле. Хорошее ли, плохое ли — все сбудется по божьему велению. Ничего не бойся, моя Жибек, милость чильтанов и чильдухтарон да будет с тобой.       Вот собрались жигиты, что приехали с Тулегеном, попрощался Тулеген с тестем и гордой Ак-Жунус, с почтенным Каршыгой попрощался он. Вскочил на коня, оглянулся — стоит у юрты Жибек, сияет на солнце серебро на ее чапане, развевается шелковая вуаль на ее свадебной шапке-саукеле. Подняла она руку, прощаясь.       И уехал Тулеген, его жигиты — за ним. Долго смотрела им вслед Жибек, уже и скрылись они за холмом, а она все стояла у своей юрты.              В урочище Каранур Бекежан раньше не бывал. Мрачно здесь было — ели по крутым склонам, по дну ущелья рокочет мелкий злой поток. Поодаль от речки увидел он юрту — темную, словно бы закопченную. Не было никого, лишь кружил в небе беркут. Бекежан привязал коня у покосившейся коновязи и вошел в юрту. Снаружи было холодно, на усах намерзали льдинки, а в юрте было жарко от очага. Над очагом висел котел, в котором булькало вкусно пахнущее варево.       — Чего встал, герой? — раздался старушечий голос. — Садись, гостем будешь.       Бекежан сел, куда указали. Хотел поздороваться, да на слове "ассалам" язык прилип к гортани.       — Не нужен мне твой салам, герой, — захихикала старуха. — Но похвально, что о вежестве не забываешь.       Бекежан привык к полутьме и разглядел, наконец, хозяйку юрты. Сухая старуха в черном чапане и черном платке-жаулыке, чапан богато расшит золотом, на груди ожерелье во много рядов, золотые монеты нанизаны рядом с уродливыми костяными бусинами, волчьими клыками, птичьими когтями и человеческими зубами.       Перед старухой стояло золотое блюдо, она брала с него руками куски мяса и отправляла в рот. Бекежан пригляделся — и его передернуло. На блюде лежала разделанная человеческая рука и обглоданные ребра.       — Тебе не предлагаю, — сказала старуха. — Не по тебе еда. Баурсаки тоже — на человечьем жиру зажарены. Говори, зачем пришел.       — Говорят, ты все знаешь, — сказал Бекежан. — Подскажи, как избавиться от Тулегена из жагалбайлы.       — Что тебе до него? — старуха прищурилась.       — Женился он на Кыз-Жибек...        — ...а ты сам ее хочешь? Понятно.       Старуха утерла рот, смахнула с блюда кости и недоеденную человечину, провела по краю измазанными в жире пальцами. Засветилось блюдо, словно окно распахнулось — показалась степь. Только не заснеженная, а такая, какой она бывает по весне. Бекежан вгляделся пристальней и узнал место — берег озера Кособа.       — Запомнил? Жди его там на исходе весны. Если не приедет тогда — то не приедет никогда.       — Это я бы и сам догадался там ждать. У меня только шестьдесят жигитов, а у этого щенка восемь десятков было, как приезжал он свататься.       Старуха мелко захихикала.       — Знаю, привез ты с собой золото. Отдай его мне — и твой соперник приедет один.       — Один? — не веря, повторил Бекежан. — Как же это...       — А так! — старуха вроде и не вставала с места, но вдруг оказалось, что она нависает над Бекежаном. Никого не боялся Бекежан, все кругом величали его батыром, во многих стычках бывал, с калмыками воевал — не было страшно. А тут испугался.       — Убьешь его — привези мне его сердце, батыр. А не привезешь — смотри у меня!       Старуха острым когтем разодрала себе запястье и мазнула кровью Бекежану лоб.       — Помни — на исходе весны, там, где ты видел! Там и возьмешь его сердце. Вот возьми стрелу — стоит лишь выпустить ее из лука, как она настигнет того, кого ты видишь, как бы далеко до него ни было. А это — чтоб не забыл.       Бекежан, ровно во сне, взял стрелу, положил перед старухой кошель с золотом, поклонился. От запаха мяса затошнило. А старуха уселась на прежнее место и запустила руку в дымящийся котел, выудила оттуда разваренную, с лопнувшей кожей, ногу, и впилась в нее железными зубами.       Тут Бекежан вскочил и вылетел из юрты, себя не помня. На холодном морозном воздухе ему стало полегче, он сел на своего гнедого и пустил его вскачь. Уже выехав из урочища, вспомнил о метке на лбу, остановился, набрал полные горсти снега и стал тереть лицо. Вроде отмыл. А все казалось — течет по лбу вязкая жгучая капля.                     Радостным вернулся Тулеген к отцовским кочевьям. Поведал о сватовстве, о богатстве Сарлыбая, о мудрости Ак-Жунус, об уме Жибек и ее дивном голосе, и как играет она на домбре, и как скачет на быстром коне.       — Когда же ты привезешь нам невестку, сынок? — спросила его Шолпан-байбише.       — Весной поеду, Шолпан-апа! Я ей обещал.       — Как привезешь, поставим тебе юрту, ковры у меня есть исфаханские, — сказала Сауле. — Твоей жене понравятся. Мягкие, как пух!       — Да что ты, как будто хан не даст приданое за своей дочерью? — отмахнулась Равшан. — Сделаем большой той, гостей позовем!       Базарбай сидел, слушал, и слезы катились по его бороде от гордости и радости за сына.              Поехал как-то Базарбай на охоту, с ним Едиге-беркутчи и старшие жигиты. Базарбай был стар и сед, хоть и не немощен, а уставал быстро. Вот охотники уехали вперед, а Базарбай поехал неспешно, глядя по сторонам. Видит — навстречу идет караван. Впереди верблюдица-желмая, на ней сидит старая женщина, по самые брови закутана в платок. Чапан на ней черного бархата, богато золотом расшит, на плечах лисья шуба.       Поприветствовал ее Базарбай, она ему в ответ:       — И тебе доброй дороги, Базарбай-ага.       — Откуда ты, апа, знаешь меня? Ведь ты не из наших мест, не из рода жагалбайлы?       — Я еду от Ак-Жаика, из владений алты-шекты. Скоро придут на Жаик калмыки, взвоет от них земля. Вот я и покинула те места, чтобы уберечь то, что у меня еще осталось.       — А скажи, почтенная, что же хан Сарлыбай? Слышал я похвалу его уму.       — Сарлыбай умен, богат и хитер. Много у него скота, девять тысяч коней в его табунах. Советы ему дает Каршыга-акын, старый его побратим, дружины водит в бой Бекежан-батыр, родом аргынец. Нет Бекежану равных в бою, придет Корен-калмык — срубит его голову Бекежан. Станет он скоро зятем Сарлыбаю, женится на его дочке, красавице Жибек.       Поехала дальше старуха со своим караваном, остался Базарбай один в степи.              Всю зиму Базарбай прятал подозрения, посеянные словами старухи, а сомнения росли и оплетали его душу. Смотрел он, как жены готовят все нужное для отау, слушал, как поет за работой Суюмхан, как шепчутся жигиты, глядя на погруженного в мечтания Тулегена. Смотрел на Сансызбая — неразлучны они были с Тулегеном, старший учил младшего охотиться и стрелять из лука, а что будет, когда привезет Тулеген эту Жибек? Привык Базарбай к тому, как жизнь идет, трудно было свыкнуться с переменами.       Вот настала весна, снег стал таять, и засобирался Тулеген в путь. Коротка степная весна, недолго проходима пустыня.       Спросил Базарбай у сына:       — Свет очей моих, когда же ты думаешь поехать за невестой?       — Весной обещал я вернуться! — ответил Тулеген. — Скоро в путь.       Отец сказал:       — Светик мой, есть у меня одна просьба к тебе. Выполнишь ты ее?       — Выполню! — не раздумывая, сказал Тулеген.       — Если выполнишь, свет очей моих, жертвой тебе будет моя душа. Не езжай до года в те края, повремени до этой же поры. Через год поезжай. Вот просьба моя. Дай клятву, что исполнишь ее.       — Э, отец! Я все это говорил, чтобы ты не огорчался. Не видел я никакой девушки. Ни одна страна, оказывается, не лучше другой. Подходящей девушки я не нашел. Если говоришь: "Повремени" — никуда я не поеду. Кайын нет пока у меня, — сказал Тулеген и вышел из юрты.       Никогда не лгал Тулеген — не умел, вот и сейчас понял все Базарбай. Обратился он к людям своим:       — Эй, народ! Сын мой не повинуется мне. Если кто из вас узнает о том, что он собирается к невесте, приведите его ко мне связанным. А вздумает кто-нибудь его сопровождать, того прокляну, воздев к небу тыльную сторону кисти!       Народ, опасаясь проклятия, обещал исполнить желание старика, удержать и привести Тулегена, если он будет собираться к невесте.       Вечером того дня старая Шолпан пришла к мужу. Кумыс ему поднесла и сказала:       — Слушай, зря сказал ты так своему сыну. Вспомни, зарок лежит на нас — детей не принуждать в женитьбе. И на нем зарок — держать обещание. Что нашло на тебя, что ты его не пускаешь?       Вздохнул Базарбай и ответил:       — Этой весной двинет Корен-хан свои тумены, войной пойдет от Ак-Жаика до Каратениза. Мыслимо ли отпустить сына-наследника навстречу врагу?       — Э-э, если калмыки придут, то и к нам тоже нагрянут. А так подумают наши новые родичи, что твой сын трус, а мы — жадные и трусливые...       — Пусть думают, — махнул рукой Базарбай. — Зато жив будет.       Задумалась Шолпан. Ей и вправду снились последнее время смутные сны, темные, полные страха. На следующий день пошла она к Суюмхан и сказала:       — Ой-бой, сестрица, не подумал наш старик, не подумавши сказал. Не может Тулеген слово нарушить, не может теперь и исполнить.       Вздохнула Суюмхан.       — Как поедет, — сказала Шолпан, — пусть вот золота возьмет с собой. Золото не жигит, есть не просит, языком не болтает.       И поставила на кошму тяжелую суму. Благодарности не стала дожидаться, пошла себе.              Наутро поехал Тулеген на охоту. За ним Сансызбай, брат младший, увязался. Сансызбай в возраст еще не вошел, а уже из лука стрелял хорошо, а саблей рубил еще лучше старшего брата. "Батыр растет", — говорили в народе.       Вот приехали братья к озерцу в камышах, только Тулеген не стал уток стрелять. Вывел из укрытия заводного коня, нагрузил на него тяжелые сумки с золотом, хурджины с водой, тюки с овсом для коней. Повернулся к брату.       — Прощай, Сансызбай! Должен я торопиться, на исходе цветенье в степи, скоро уже нельзя будет ехать через пустыню.       — Я знаю, — ответил ему Сансызбай. — Ты обещал Кыз-Жибек, дочери Сарлыбая из алты-шекты. Я никому не скажу, что ты уехал. Но если с тобой что случится — я отомщу.       Отвернулся Тулеген, пряча слезы.       — А она красивая? — спросил Сансызбай.       — Красивых много, — ответил Тулеген. — Она как звезда. Как белая птица.       И так расстались они.              Тулеген был уверен, что не потерял тропу. Вьючный конь еле плелся, Кёкжорга тоже устал, и пришлось спешиться и вести их в поводу. Но тропа оставалась тропой, а если Тулеген раз прошел по дороге — то уже не забывал ее, вот и кусты саксаула, на ветках навязаны цветные тряпицы — и выгоревшие до пепельной серости, и свежие, еще яркие. На стволе покрепче скалился лошадиный череп, до блеска выглаженный песком. Череп указывал направление тропы. Тулеген остановился, вытащил из-за пазухи запасенную атласную ленточку, алую, как кровь, и повязал на ветку. Рядом трепетала выгоревшая синяя лента, которую он оставил год назад.       Тогда они ехали с караваном, гнали табун коней и не припозднились так — в колодцах вдоль тропы было полно воды, а в этот раз Тулеген шел один, и последний колодец нашел почти высохшим, едва удалось начерпать воды для коней. Но к вечеру даже так, пешком, он уже дойдет до озера Кособа.       Откуда-то из-за гряды барханов взметнулась в небо стая птиц. Они набрали высоту, сверкая в солнечном свете.       Тулеген улыбнулся. Теперь он знал, что озеро уже недалеко, и воспрял духом. Одно смущало его — птицы, вспорхнувшие от невидимого берега озера, никуда не улетали, они с криками вились над одним местом. Что за птицы — Тулеген разглядеть не мог, не гуси то были и не утки, не белые лебеди. Вздохнув, он встал, снял с вьюков последний бурдюк, в котором и воды-то почти не осталось, и напоил Кёкжоргу.       К озеру Тулеген подошел не с тропы, а там, где ветер сдул барханную гряду, обнажив полосу плотной глинистой земли. Наметанным взглядом определил, где сидят засады — сам бы туда спрятался. Только они ждали его от дороги, а не со стороны песков.       Тулеген был не из тех, кого называют батыром — ни силой, ни яростью, ни воинским духом не превосходил он сверстников. Разве что стрелял без промаха и глаз имел верный. Поэтому когда колчан опустел, а он все еще был жив и не ранен, он удивился. Жигиты Бекежана были беспечны и не прятались, кроме двоих, стерегших караванную тропу. Они не ждали, что враг придет со стороны песков. К озеру было не подойти, но Тулеген помнил, что дальше будет распадок с каменным руслом для весеннего ручья, и там можно будет набрать воды и дать роздых коню. Вьючного он освободил от его ноши и пустил бежать, суму с золотом прикопал у приметного саксаула. Вернуться всегда можно, а коня отягощать незачем.       Белые птицы еще летали в стороне, то снижаясь, то сбиваясь в клин. Значит, впереди не было никого, не поставил Бекежан там засаду. А всех, кто мог его задержать, Тулеген уже убил. Вздохнув, сел он седло. Кёкжорга устал и был измучен жаждой, но все же готов был скакать.       Он был уже далеко от озера, когда ветер донес крики оттуда.       — Быстрей, Кёкжорга, надо нам доскакать до людей!       Как ни устал серый иноходец, а преследователи все не могли его догнать. Только один все нагонял. Он был уже совсем близко, и Тулеген узнал Бекежана. Драться с ним совсем не хотелось — Бекежан был и сильнее, и опытней, но делать нечего.       Ветер свистел в ушах, шапка давно слетела с головы, Тулеген боялся, что усталый конь споткнется — и когда стрела ударила его в спину, удивился лишь тому, как далеко бьет лук Бекежана.              Солнце уже коснулось окоема и окрасило алым полоску облаков в вышине. Бекежан спешился и подошел к брошенному у склона дюны нагому телу. Немного пройдет времени — песок скроет мертвеца, обдерет плоть с костей, и если кто и найдет эти кости, то ничего не узнает. Бекежан наклонился, примерился, куда вонзить нож — и тут что-то сильно ударило его по спине, потом по голове. Он отшатнулся — над ним вились большие белые птицы. Двое их было, или трое, или больше — он не мог сосчитать. Они били его крыльями, клевали — и Бекежан не выдержал, закрыл лицо руками, уберегая от крепких клювов глаза, и бросился бежать.       Вскочив на коня, оглянулся. Показалось, что стоят над убитым люди в одеяниях, алых от закатного света. Сморгнул — и морок рассеялся, никого не было там, лишь ветер гнал песок. Теперь Бекежан и сам не нашел бы тело. Ну ничего, старухе можно и другое сердце принести, какая разница?              Смутно было у Бекежана на душе. Соперника-то он убил, а как теперь подступиться к драгоценной добыче? Пока верит Жибек, что Тулеген жив, будет его ждать. А как сказать, что он убит, да чтобы никто не обвинил в его смерти Бекежана? Решил Бекежан подождать. Может, Жибек решит, что бросил ее Тулеген, и разлюбит его. Тогда все сладится само собой.       Одно еще дело оставалось, но Бекежан все тянул с ним и дотянул до осени. Тогда уж решился и поехал в урочище Каранур. Закопченная старая юрта стояла там же, где и в прошлый раз. Вокруг было тихо и пусто, только завывал горный ветер. Бекежан спешился и отдернул дверную створку.       Старуха сидела у очага, кутаясь в лисий полушубок.       — Принес? — спросила она.       — Принес, да не его, — сказал Бекежан. — Едва я достал нож, как налетели птицы, стали клевать меня и бить крыльями. Пришлось мне уйти, а потом вернулся я на то место и ничего не нашел.       — Что за птицы? — спросила старуха.       — Гуси вроде. Большие очень, белые. У нас тут таких не водится.       — Гуси...— прошипела старуха. — Не гуси то были. Прокляты, прокляты будьте вовек, чтобы крылья ваши почернели и сгнили! Проклятие тебе, Гулаим, и тебе, Айман, однажды я вырву тебе сердце!       Бекежан слушал ее бормотание и едва отгонял от себя обморочный ужас.       Наконец старуха встала. Ничего ужасного не было в ее облике — так, почтенная апа не из бедной семьи, чапан бархатный, золотом шитый, кимешек только черный, как у вдовы, да ожерелья золотые грудь закрывают. Только Бекежан замер, как суслик.       Старуха забрала из его руки сверток сердцем — было то сердце из груди жигита, убитого стрелой Тулегена.       — Догааадливый, — протянула старуха, разглядывая сердце. — Не принес бы мне хоть такого — взяла бы твое.       Старуха повозилась у очага и выпрямилась снова. Потянула с сухой костлявой руки кольцо.       — Женись, женись на Жибек. Возьми вот кольцо — как наденешь ей, так она тебе покорится. А как родит она дочь — принесешь ребенка мне. Это будет твоя плата.       Бекежан поклонился и вышел. Сел на коня да прочь поехал. Посмотрел на старухино кольцо — красивое, золотое, с красным камнем. Такое невесте подарить не зазорно. Повеселел Бекежан. Уж скоро Жибек будет его женой, а что дочь отдать придется — да и ладно. Хорошо, не сына-первенца потребовала черная старуха. От девчонок что проку? Не жалко и отдать.              С того дня, как зацвела степь, Жибек не находила покоя. Каждый день смотрела на юг, ничто не шло на ум, все валилось из рук. "Что-то случилось", — думала она и вспоминала сон, что привиделся ей при расставании.       Как-то услышала, как старший брат Темирбай Болатбеку сказал:       — А если этот Тулеген обманул нашу Жибек, я сам его убью!       — Не может того быть, — ответил ему Болатбек. — Видать, беда его задержала.       И точно — к лету пришли вести, что калмыки напали на кочевья близ Каратениза, что заставы их стоят между южным путем и Жаиком. Сарлыбай созвал батыров, разослал гонцов по степи, то же и в других родах шекты сделали. Но калмыки на берега Жаика не пришли, видать, в кочевьях жетыру дали им хороший отпор, и в этот год род шекты спокойно откочевал осенью на зимовья.       Говорили, что Бекежан ездил к своей родне, аргынцам, а по дороге сразился с калмыками, оттого и дружина его поредела. Бекежан же молчал, и жигиты его тоже ничего не рассказывали.       На следующий год мало кто ездил по степи — боялись набегов калмыков, а хан их Корен похвалялся, что скоро вся степь от Жаика до Каратениза будет под его рукой.       На третий год устроил Сарлыбай большой той со скачками, как то в обычае перед сбором войска. Бекежан со своими жигитами был тут как тут. Ехал он на сером иноходце невиданной красоты. Как раз подоспел к айтысу.       Кыз-Жибек уже шесть раз побеждала в том состязании. Бекежан подошел к ее юрте и вызвал ее. Говорят, что ее девушки видели, на каком коне приехал Бекежан, и сразу ей о том рассказали.       Многие были там, многие слышали, многие запомнили и передавали из уст в уста стихи, которыми они обменялись.              Бекежан:       — Спеть так спеть!       Здорова будь, живи, Жибек!       Плачь не плачь, — верблюдицей взреви, Жибек!       Потеряла верблюжонка-жениха,-       Он твоей не заслужил любви, Жибек!              Жибек:       — Куст калины между двух аулов цвел.       Темной ночью подверни тут свой подол.       Говорил он — брат-подросток ждет его,       Видно, дома много важных дел нашел.              Бекежан:       — Вижу, сердцем огорчилась Кыз-Жибек.       Знай, что ты его лишилась, Кыз-Жибек!       И следа на третий год не показал,-       С проходимцем обручилась Кыз-Жибек.              Жибек:       — Что возьму я у народа, то отдам.       Одному свою свободу я отдам.       Шесть десятков у аргынцев знатных мирз, -       Их следы нельзя равнять его следам!              Бекежан:       — Я скажу — не будешь спать ночей, Жибек,       Всю проплачешь красоту очей, Жибек.       Тот, кем хвалишься, тот стал добычей птиц:       Иноходец подо мною чей, Жибек?!              Жибек:       — Ни ума, ни состраданья нет в тебе.       Никакого оправданья нет тебе.       Пес, разбойник ты, будь проклят твой отец!       Иноходца взял в открытой ли борьбе?              Бекежан:       — В Кособа подкараулил я его,       Уложил стрелой одною я его.       Ну, убил... Кого жалеть мне? Я — батыр!       Конь остался — отпущу ли я его?! (*)              Тут все поняли, откуда у Бекежана серый иноходец. И стали говорить друг другу, покачивая головами: "Бесчестно аргынец поступил! Да разве может хан прогнать его? Кто тогда сразится с Корен-ханом?" Сам Сарлыбай-хан сидел, лицом потемнев, и молчал. Сыновья его молчали тоже. И тут встала Жибек, подобная булатному клинку, и так сказала:              — Сам ты проклят будь, подлец,       Проклят будь и твой отец,       Проклят будь поганый прах       Предков твоего отца!       Хоть бы мне скорей забыть       Мерзость твоего лица!       Чтоб такого подлеца       Имя слышать не пришлось!       Тулегена-храбреца       Ты не звал в открытый бой-       Побоялся удальца;       Не отвагою бойца -       Подлостью ты победил;       Я всевышнего творца       Кары на тебя молю;       Пусть без меры, без конца       Мучиться тебе в аду;       Пусть он за бедой беду       Насылает на тебя!       Одинокий, как чумной,       Ты, разбойник, околей,       Богом проклятый и мной!..       ...Где вы, братья мои, где       Ты, мой хан-отец родной?       Ваша Кыз-Жибек в беде -       Ей не справиться одной!       Подлого убийцу-пса       Да не минет ваша месть!.. (*)              Встал тут Сарлыбай и сказала:       — Верно говорит моя дочь — бесчестно убил ты моего зятя, Бекежан! Вижу, сильно поредела твоя дружина — не стрелы ли Тулегена настигли твоих людей? Ты опозорил меня и весь мой род, ты посмел свататься к Жибек, подло убив ее мужа! Только твоя кровь смоет позор!       Поняв, что дело обернулось не в его пользу. Бекежан развернулся и кинулся к своему коню. Сыновья Сарлыбая, все шестеро, бросились за ним в погоню.       И едва сел на коня Бекежан, как Болатбек закричал:       — Кёкжорга! Стой!       Иноходец узнал его голос и встал. Напрасно Бекежан хлестал его камчой и бил по бокам — не подчинился ему Кёкжорга. Тут Темирбай накинул на него аркан и стащил с седла. Настал Бекежану конец, братья Жибек отрезали ему голову.       Но если б кровь убийцы могла воскресить убитого! Нет на то воли Всевышнего, и Жибек, сраженная горем, надела на голову черный жаулык, села в своей юрте и погрузилась в тоску.              В тот год, когда уехал и не вернулся Тулеген, на кочевья близ Каратениза напали калмыки. Стали роды жетыру собирать войско. Собрались и жигиты из жагалбайлы — в крепких кольчугах, с булатными мечами, тугими луками, на наилучших конях. Стали рядить, кто поведет их.       Базарбай для войны был уж слишком стар, сын его Сансызбай — слишком молод, едва четырнадцатую весну увидел. Тут вышел Шеге-батыр и сказал:        — Хоть и юн Сансызбай, но силен и отважен! Я сам растил его, учил рубить врага на скаку и стрелять из лука, вести дружину и строить войско для битвы.       И люди тогда заговорили:       — В самом деле, разве не Сансызбай первый среди молодых юношей? Разве не рожден он от благословения чильтанов, как и его старший брат? Пусть ведет он нас в бой!       Так развернул Сансызбай знамя своего отца и поехал на войну. Тысяча жигитов была с ним, и сам Шеге-батыр ехал с ним рядом.       Вернулся он с победой — отбились семь родов жетыру от Корен-хана, отстояли свой скот и имущество. Но калмыки не угомонились, на следующий год пришли снова.       Три года воевал Сансызбай с калмыками, батыром называли его в народе. Тысячи жигитов следовали за его соколиным знаменем. Вдов и сирот жалел Сансызбай, отдавал им свою часть добычи. Наконец калмыки поняли, что не одолеть им казахов-жетыру и отступили.       В тот год Сансызбаю сравнялось восемнадцать лет. Был он высок и статен, собой хорош и очень похож на Тулегена. В начале весны пришел он к отцу и матери и сказал:       — Пора навестить родню нашу у берегов Ак-Жаика, проведать, как там мой брат Тулеген и почему не возвращается.       Базарбай низко голову склонил и сказал:       — Езжай, сынок, отвези ему и невестке моей Кыз-Жибек мое благословение, пусть везет ее сюда. Если же худшее случилось и погиб Тулеген, женись на ней.       Сансызбай сказал:       — Когда уезжал Тулеген, он мне то же самое сказал. Все исполню!       Не стал Сансызбай брать с собой жигитов, позвал лишь Шеге-батыра — тот ведь был еще и знаменитым акыном. А сам Сансызбай еле стихи слагал, не было у него дара, какой достался Тулегену.              Айтуган только-только пригнал на ближнее пастбище свою отару, как увидел двух всадников, спускающихся с плеча пологой сопки. Не то чтобы он удивился чужакам — в ханском ауле и вокруг него полно было и калмыков, что приехали с Корен-ханом, и казахов разных родов, не только шектинцев. Но эти, видать, были из совсем дальних краев — поздоровавшись, спросили, отчего это в ставке Сарлыбай-хана столько народу. Айтуган посмотрел на пришельцев — издали-то они ему небогатыми показались, а вблизи видно было, что не только кони у них хороши, особенно иноходец у младшего под седлом — вай, какой красавец! — но и одеты они хорошо, и оружие в серебре, и на конской сбруе золотые бляшки.       — Да вот хан наш дочь замуж выдает, — сказал он. — На свадьбу много гостей съехалось. Все хотят увидеть нашу Кыз-Жибек.       — А кто жених? — спросил старший.       — Корен-хан, — ответил Айтуган и увидел, как рука младшего сжала рукоять меча.       — А что ж, своей ли волей избрала его невеста? — говорил опять старпший, младший молчал.       — А это как сказать, — молвил Айтуган. — Корен-хан пригрозил, что разорит все кочевья вдоль Ак-Жаика, вот Сарлыбай и согласился. С тех пор, как Бекежан убил того южанина, которого Кыз-Жибек избрала себе в мужья, не было шектинцам удачи.       — А как звали того убитого? — спросил молодой.       — Да Тулеген из жагалбайлы. Может, слыхали — они между Актенизом и Каратенизом кочуют, эти жагалбайлы.       — А что сама Кыз-Жибек?       — А что ж ей делать? Сказала только: «Раз так, то пусть отец устроит сорокадневный пир и тридцатидневные игры». Вот как раз сегодня закончился пир и начинаются игры-состязания...       Пришельцы поблагодарили его и поехали дальше, а Айтуган подумал, что на людях-то Кыз-Жибек спокойна и учтива с незваным женихом, а женщины болтают меж собой, что как бы она чего не сотворила, подобно Баян-сулу, с ее-то нравом! А еще говорили, что уж Корен-хан еще пожалеет о своем сватовстве.              Шеге и Сансызбай (а это были они) не поехали в аул. Они остановились за холмом, и Шеге сказаал:       — Надо возвращаться. Тулеген мертв, а Жибек выдают замуж, и с этим человеком нам не тягаться.       Но Сансызбай ответил:       — Нет, Шеге, я не отдам Корен-хану ту, которую он сосватал. Сначала надо перемолвиться с ней хоть словом, узнать, чего она хочет. Если скажет, что уедет со мной — увезу ее, скажет, что пойдет за Корен-хана — что ж, тогда уедем. Но не верю я, что она доброй волей идет замуж за него.       — В том-то и дело! — воскликнул Шеге. — Увезешь ты ее — а КОрен-хан со всем войском придет за ней — и что ты будешь делать?       Глаза Сансызбая опасно блеснули.       — Мы сражались с калмыками и победили. Но сила Корен-хана не в нем самом, а в калмыках, которых он держит железной рукой. Пошатнись он — и тут же знатные люди затеют свару, а наследника, подобного ему самому, у Корен-хана нет. Останься здесь, в укромном месте. И жди меня. Я схожу в аул, послушаю, что люди говорят, да разузнаю, как встретиться с Жибек.              Когда знатный и богатый человек устраивает большой той и состязания, в ауле у него людей не сосчитать. Никто не удивится еще незнакомцу — мало ли, из соседнего рода кто, или дальний родственник, всех в лицо не запомнить. Вот Сансызбай и прошел беспрепятственно через весь аул. Там отдал салам седобродому аксакалу, там посмеялся шутке лихого жигита — вроде свой. Никто и не заметил, как он свернул между юртами в тень.       Тут стояли юрты ханской семьи — Сансызбай не ошибся, разглядывая аул с холма. Он пробирался от юрты к юрте, пока не услышал звук домбры. Сердце его сжалось — кто-то играл кюй-жоктау, плач по батыру. Пел и плакал кобыз, и тут женский голос вступил:              — Вода в Ак— Жайыке мутна.       Лицом я бледней полотна.       Совсем я ослепла от слез,       Так скорбью вся угнетена.       Зачем ты меня разлучил       С моим Тулегеном, аллах!       А если лишь снился мне он,       Зачем, всемогущий, явил       Ты мне столь несбыточный сон?       Уж лучше бы даже во сне       Ты не обещал его мне!       О боже, меня ты обрек       Попасться на вражий крючок?       Ведь я же созданье твое,       За что наказанье твое?       Иль так пред тобой я грешна,       Что кровному недругу я -       Корену достаться должна?       О смерть, ты мне меньше страшна! (*)       Понял Сансызбай, что это поет Кыз-Жибек. Первым делом хотел он войти в ее юрту, объявить о себе — и увезти ее. Но тут же разум охладил пламя в его сердце — разве одна сидит Кыз-Жибек в своей юрте? С ней женщины ее семьи, мать и невестки, даже если они сочувствуют Жибек, разве выпустят ее просто так? Да и неприлично жениху самому заговаривать с невестой.       Так что Сансызбай вернулся туда, где оставил Шеге-батыра и все ему пересказал.       — Хорошо, — ответил Шеге. — Я пойду и поговорю с Жибек. Будь наготове.              На следующий день Шеге присоединился к участникам айтыса, и когда дошла очередь до него, подсел к Кыз-Жибек. Никто не осмеливался вызвать ее, видя, что она горюет. Но Шеге взял домбру и заиграл кюй о белых птицах. Не успел дойти до середины, как подхватила его Жибек.              — Кто ты, о батыр, из каких ты мест?       Что ты ищешь в доме моем?       — О прекраснейшая из всех невест,        Я ищу вестей о брате своем.       — Кто твой брат, певец, мне ответь?       Из каких земель, чья родня?       — Белым птицам подал он весть,       И они меня привели       В северные земли твои       К берегам реки Ак-Жаик.       Я — Шеге, акыном люди зовут,       Сокол-дербник на тамге у меня.       Шелк ищу я, что мой брат обронил,       Ночь темна — дождусь света дня!              Жибек спросила его, один ли он приехал на праздник.       — Нет, — ответил Шеге, — со мной мой младший, Сансызбай.       Долго сидела молча Жибек, потом сказала:       — Скажи мне, Шеге-акын, храбр ли твой младший?       — Храбрее его нет в нашем роду, — ответил Шеге. — Да вот взгляни сама на него! Вон он, с конями стоит.       Посмотрела на него Жибек. Был Сансызбай выше ростом и шире в плечах, чем Тулеген, но лицом так похож, что на миг Жибек показалось — это ее нареченный пришел за ней.       — Послушай, — сказала она. — Есть у Корен-хана два коня, два тулпара, Сандалкок и Казмойын. Завтра ждите меня у перевала Кара-Агач, я возьму у него одного из них, и мы убежим.              Выбравшись из аула, Сансызбай и Шеге устроились на ночевку.       — Что она задумала, а? — спросил Шеге. — Ты понял?       — Конечно! Кыз-Жибек, должно быть, давно приглядывает за Корен-ханом, выясняет, что он за человек. Видать, придумала, как избавиться от него. Корн-хан опытен и силен, мудр в совете. Но нрав у него горячий, если узнает он, что ускакала Жибек, бросится в погоню. Даже если и возьмет с собой жигитов, то их кони отстанут.       Шеге хлопнул себя ладонями по коленям:       — Если она так умна и отважна, то неудивительно, что выбор Тулегена пал на нее!              Когда гости разошлись, к Кыз-Жибек подсела ее невестка Толкын и говорит:       — Я, пожалуй, отошлю завтра пару заводных коней на Кара-Агач, где старый колодец. Тебе пригодится.       — От всей души буду тебе благодарна, — сказала Жибек.       — Пусть будет удача чильтанов с тобой, моя дорогая! Скажи только, куда и с кем ты решила бежать?       — Видела того жигита, что держал коней для Шеге-акына?       Толкын вспомнила и руками всплеснула:       — А я-то думала, на кого тот жигит похож! Если он пошел в своего старшего брата не только лицом, но и нравом — не стану беспокоиться за тебя.              У Жибек была подружка, девушка по имени Енлик, она хорошо играла на домбре и пела. Во время айтыса Жибек и Шеге она сидела рядом с Жибек и слышала, какими словами они обменялись.       Наутро Жибек посылает ее к Корен-хану и говорит:       — Пойди к калмыку, попроси у него Сандалкока, скажи, что я хочу проехаться на нем по степи, пока еще цветет она.       Енлик пошла к калмыцким юртам, видит — сидит хан Корен, вокруг него знатнейшие батыры калмыцкие, а позади него сидит старая-престарая женщина в черном чапане, на шее золотые ожерелья. Поклонилась им Енлик и сказала:       — Госпожа моя Кыз-Жибек шлет тебе, хан Корен, привет. И просит дать ей твоего коня Сандалкока, что быстрее ветра. Хочет она проехать на нем по степи, пока та еще цветет.       Корен-хан ответил ей отказом, и Енлик ушла. А старуха говорит Корену:       — Зачем отказал? Подольстись к ней. Жибек горда, будет думать, что сможет вертеть тобой, как вертит она отцом и братьями. Тогда и замуж за тебя пойдет охотней, и тем легче будет тебе ее укротить.       — Месяц уже, как живу я в ауле ее отца, а моя невеста все избегает встречи со мной, — сказал Корен-хан. — Пусть сама попросит.       Тут приходит сама Жибек.       Поприветствовала она Корен-хана и его людей. У Корен-хана от ее красоты дух захватило, забыл он коварные советы старухи.       — С чем пришла ты, красавица? — спросил он. — Все исполню, только попроси!       — Мне много не надо, — сказала Жибек. — Видела я твоих коней, двух непревзойденных тулпаров! Хочу помчаться по степи быстрее ветра, пока могу! Дай мне Сандалкока, солового!       Корен-хан велел привести коня, сам оседлал его.       Села Жибек на коня и помчалась в степь.       Доскакала она так до ручья, там ждала ее Енлик на соловом коне.       — Дай мне твою саукеле, — сказала Енлик. — Я поскачу в другую сторону, собью калмыков со следа!       Обменялись они одеждой — надела Енлик саукеле Жибек, всю расшитую самоцветами и золотом, надела ее алый кемзал, шитый золотом, отдала Жибек свою такию с лебединым пером и скромный чапан. Обнялись они.       — Себе все возьми. Камней с моего наряда хватит тебе на приданое. Будь счастлива, Енлик, верная моя подруга! — сказала ей на прощанье Жибек.       Енлик вскочила на своего коня и поскакала туда, куда сказала ей Жибек. А сама Жибек погнала Сандалкока к месту встречи.              Между тем день к вечеру склонился, а Жибек в аул так и не вернулась. Забеспокоился Корен-хан. Велел жигитам искать свою невесту. Поскакали они в степь, видят — скачет на соловом коне девушка в невестином уборе. Погнались за ней, а когда догнали, увидели, что это не Жибек. Вернулись жигиты к Корен-хану ни с чем. Тут старуха сказала:       — Она обманула тебя, хан!       Взяла блюдо, налила туда воды, капнула крови.       — Что ты видишь? — спросил Корен-хан.       — Вижу Жибек на твоем коне, — ответила старуха. — Вижу батыра, что пел на ее айтысе. Вижу юношу рядом с ней... — тут старуха ахнула и схватилась за сердце.       Не успел Корен-хан слова вымолвить, как старуха зашипела, изрыгая проклятия так, что испугала самых лихих калмыцких жигитов.       — Скачи за ней в погоню, — велела она хану. — Иначе увезет ее юнец из жагалбайлы, младший брат ее убитого жениха!       Корен-хан велел привести второго своего тулпара и помчался в погоню с десятком верных жигитов. Конь его, славный Казмойын, скакал, словно летел, земли на касаясь. Быстр он был и неутомим, так что жигиты постепенно отстали. Но хан одержим был желанием догнать Кыз-Жибак.       Раньше он просто хотел ее себе в жены, чтобы связать родством род алты-шекты, но теперь горела его душа, желал он сделать Кыз-Жибек своей и только своей, чтобы принадлежала она ему безраздельно.              Тем временем Жибек доскакала до перевала Кара-Агач, там ждали ее Шеге и Сансызбай с заводными конями, и еще двух прислала туда Толкын. Было у них все, что нужно, чтобы пересечь пески, пока не кончилась весна.       Дали они там отдых Сандалкоку да и пустились в путь дальше.       Уже далеко отъехали, оглянулся Сансызбай и увидел, что догоняет их всадник на черном коне.       — Все так, как ты предвидела, — сказал Сансызбай. — Это Корен-хан мчится за нами один, жигиты его отстали. Жибек, Шеге, поезжайте вперед, я его встречу.       Жибек покачала головой:       — Нет, Сансызбай, должна я сказать ему, в чем причина. Хоть он и враг моему и твоему роду, а все же заслуживает чести.       Поехали они дальше втроем, Корен-хан на Казмойыне их настигает.       Сансызбай остановил своего иноходца. Развернулся к калмыку.       — Эй, ты! — закричал издали тот. — Кто ты такой, похититель невест? Я истреблю твой род за то, что ты сделал!       Сансызбай отвтеил ему:       — Я — Сансызбай, сын Базарбая из жагалбайлы! За моего старшего брата Тулегена была просватана Жибек, и теперь суждено мне взять ее в жены, раз убит мой старший брат! Ты сам знаешь — таков обычай.       — Мой меч — вот обычай в степи! Я победил алты-шекты, по праву победителя я взял Кыз-Жибек!       — Разве Кыз-Жибек — овца, которую разбойник угоняет у пастуха? Разве не вольна она выбирать, кому стать ее мужем?       Усмехнулся Корен-хан:       — Мужчина выбирает себе жену. Женщине надлежит покоряться.       — Знай, что я никогда не стану твоей женой! — крикнула ему Жибек. — Даже если увезешь ты меня в свои владения, убью тебя, едва войдешь ко мне в юрту! Не стану жить с тобой!       — Сначала я убью этого юнца, — ответил Корен-хан. — Потом твой отец ответит передо мной. Никому я не спущу дерзости, тем более шектинской девке!       Тут вспыхнул Сансызбай, не в силах снести то, что калмык оскорбляет Жибек, и поскакал ему навстречу.       Корен-хан выстрелил из лука — но удача чильтанов была с Сансызбаем, и стрела лишь вонзилась в его кольчугу. Схватился он тогда за меч, и столкнулись они с Сансызбаем. Могуч был Корен-хан, много сражений видел, много врагов убил, думал он, что легко одолеет юнца. Но и Сансызбай был силен, в свои семнадцать лет был он уже закаленным воином, не раз сражался с калмыками. Нанес он один удар — и разрубил Корен-хану грудь. Упал тот с коня, обливаясь кровью.       И тут на него сверху камнем пал беркут. Разодрал железными когтями грудь, разворотил ребра, вырвал сердце. Потом взмахнул крыльями и перелетел на руку беркутчи. Тот словно из воздуха соткался — старуха в черном бархатном чапане, в кимешеке из китайского шелка, сидит на шелудивой кляче, а сама в золоте вся, ожерелья грудь покрывают. Пригляделся Сансызбай — а там между монеток и бляшек висят кости да птичьи черепа.       Обернулся Сансызбай. За его спиной Жибек на соловом тулпаре-иноходце, а Шеге-батыр поодаль замер, словно зачарованный, сидит на своем коне — не шелохнется.       Старуха между тем откусила кусок от сердца Корен-хана и молвила:       — Отдай мне Жибек. Не то возьму отца твоего и всех его жен, и ты сам умрешь страшной смертью.       — Не бывать тому, — молвил Сансызбай и схватился за лук.       Старуха подкинула беркута, тот полетел прямо в лицо Жибек, а кусок сердца бросила в Сансызбая. Сансызбай вскинул лук и выстрелил. Стрела его пронзила птицу, та закричала человеческим голосом и упала наземь. Окровавленное сердце ударило Сансызбая в грудь. Разошлись частые кольца его кольчуги, боль пронзила его грудь, словно стрела впилась. Пошатнулся он.       Старуха засмеялась и мелким шагом подъехала к нему.       — Взяла я сердце Корен-хана, возьму и твое.       Протянула она руку, пальцы с железными когтями — и тут вскрикнула и обернулась. Позади нее стояла Жибек с мечом Корен-хана в руке, и меч этот пронзил старуху насквозь.       — Не бывать этому, — сказала Жибек.       Зашипела старуха и упала с седла, обернулась черной змеей, на хвост поднялась, чтобы броситься на Жибек. Тут пала на нее белая птица, забила крыльями, подхватила змею, взмыла в воздух и с высоты бросила свою добычу на камень. Смотрят Жибек и Сансызбай — лежит на земле мертвая старуха с разбитой головой, у старухи железные зубы и когти.       Белая птица спустилась на траву и обернулась девушкой несравненной красоты, поверх платья надета сверкающая кольчуга, в руке острый меч, на голове шлем с лебединым пером, а на лбу серебряный полумесяц.       — Кто ты, о дева? — спросила ее Жибек.       — Я — Айман, — ответила та. — Много лет искала я железнозубую Карагал и вот нашла. Благодарность моя за то, что смогла я увидеть ее, принадлежит вам. Я похоронила Тулегена у берегов Кособа. Не плачь — над могилой его растет карагач, песни его поет ветер.       Жибек и Сансызбай спешились и поклонились ей. Айман коснулась раны Сансызбая — и та исчезла, словно и не было ее, лишь разорванная кольчуга осталась. Очнулся и Шеге, подъехал к ним и тоже спешился, поклонился Айман.       — Благодарю тебя, о дева из кырек кыз, что защитила ты Сансызбая и Жибек, спасла нас от этой жалмауыз-кемпир!       — Некогда Базарбай спас меня от Карагал. Теперь сумела я ему отплатить, — ответила Айман.       Подошла она к пронзенному стрелой беркуту, вытащила стрелу — осыпалась стрела прахом в ее руке, рассыпался пылью мертвый беркут. Шелудивая кобыла старухи стояла-стояла, покачиваясь, и тоже осыпалась прахом, прах завеялся по ветру, а там, где лежала Карагал, остался вросший в землю камень с черными жилами камня-кровавика.       — Ступайте, ждет вас Базарбай, ждет тебя Суюмхан, о Сансызбай! — сказала Айман. — Не медлите, долг путь через пески, скоро уйдет вода из колодцев. Благословение чильтанов и чильдухтарон да будет с вами!              Издали обернулась Жибек — увидела, как взметнулись над седловиной перевала белые птицы, растаяли в солнечных лучах.              Много ли минуло дней,       Мало ли — окончен путь,       И жагалбайлинский край,       Как обетованный рай,       Появляется уже       Пред счастливою четой.       И любуется народ       Дивным дивом — красотой       Гурии земной — Жибек!       И веселый там шумит       Свадебный, богатый той! (*)              После смерти Корен-хана калмыки затеяли свару и стали сражаться между собой. На много лет прекратились их набеги на кочевья казахов.       Сансызбай прислал к хану Сарлыбаю Шеге-батыра с сорока жигитами, чтобы поведали они ему о судьбе Жибек. Сарлыбай и Ак-Жунус, сыновья их и невестки обрадовались, устроили большой той. Когда возвращался Шеге в земли жагалбайлы, отдали ему приданое для Жибек — сорок могучих наров, нагруженных золотом, дорогими коврами и драгоценной утварью.       А повесть о прекрасной Жибек поют и по сей день. Примечания Айтыс — импровизированное поэтическое состязание Алты-шекты — племя Младшего Жуза, жетыру Аргын — племя Среднего Жуза Асыки — аналог игры в бабки Байбише — старшая жена Баян-сулу, красавица Баян — героиня эпического сказания "Козы-Корпеш и Баян-Сулу". Чтобы избежать брака с немилым женихом, бросилась со скалы. Домбра — музыкальный инструмент Достан — небольшое эпическое сказание Достархан — праздничная скатерть, а также низкий переносной стол для еды Жалмауыз-кемпир — демоническое существо в образе старухи, людоедка, аналог злой бабы-яги. Жалмауыз-кемпир — злобная старуха-людоедка, баба-яга Жаулык, кимешек — головные уборы замужних женщин. Черный жаулык часто носили вдовы. Женгелик — подарки жениха жене старшего брата или другого близкого родственника невесты. По обычаю, ближайшая женге (см.) невесты устраивает первую встречу жениха и невесты, приводит невесту в юрту жениха Кайын — родня через жену Калындык — 1. Сосватанная невеста; 2. Тайные посещения невесты женихом в добрачный период (калындык ойнау). По старому обычаю, после сватовства жених мог тайно посещать невесту, но при этом не должен показываться ее родителям, братьям и ближайшим родственникам. Кёкжорга — букв. “серый иноходец”, кличка коня Тулегена Кемзал — длинная бархатная безрукавка, часть женского костюма. Кырек кыз — сорок девушек, в мифологиях тюркоязычных народов Средней Азии праведницы, которых аллах по их просьбе превратил в камень (в других вариантах мифа — скрыл в скалах), чтобы спасти от преследователей — «неверных». Место, где, как считалось, это произошло, также называется Кырк кыз. Кроме того, в мифологии каракалпаков кырк кыз — девы-воительницы, героини одноимённого эпоса. Они живут на острове общиной, возглавляемые мудрой и справедливой девой Гулаим. Кырк кыз спасают каракалпаков от нашествия калмыкского хана Суртайши. В мифологии узбеков Зеравшанской долины кырк кыз (чаще — кыркынкыз) — также особая категория духов, помощников шамана, слуги основных шаманских духов пари, иногда отождествляемые с чильтанами. Образ кырк кыз таджикско-персидского происхождения. В мифологии таджиков сорок дев (чильдухтарон) выступают и как мусульманские святые, и как шаманские духи-помощники. До принятия ислама кырк кыз почитались как добрые духи-покровительницы (к помощи которых прибегали и шаманы) народами Средней Азии, в Иране и ряде других стран, а затем приобрели роль мусульманских святых. Древний пласт представлений о кырк кыз содержится в каракалпакском эпосе и поздних генеалогических преданиях киргизов (в них кырк кыз выступают как родоначальницы киргизов, давшие имя народу). Кюй — инструментальная пьеса, исполняется на домбре или другом инструменте, часто со словами. Мерген — стрелок Отау — доля, которую отец выделяет женившемуся сыну Саукеле — высокая богато расшитая шапка с вуалью, которую носит невеста и молодая жена в первый год после свадьбы. Такия — вышитая круглая бархатная шапочка, казахский головной убор. Тамга — герб, клеймо Той — праздничный пир Торсык — кожаная фляга Тулпар — фантастически быстрый конь Чапан, шапан — приталенная верхняя одежда, как мужская, так и женская Чильтан — в мифологиях народов Средней Азии категория духов. Согласно наиболее распространённым мифам, Чильтан — сорок могущественных святых, управляющих миром. Чильтаны могут быть невидимы для людей, а могут в человеческом облике жить среди них (нередко принимая образ бедного, презираемого окружающими человека). Обычный эпитет Чильтанов — гайиб эрен («невидимые святые»; у киргизов духи кайып эрен — покровители диких жвачных животных, иногда отождествляемые с Чильтанами) или эрен, арангляр («святые»). По казахско-узбекскому мифу, Чильтаны живут на острове среди моря, куда людям доступ закрыт, по другим мифам, они собираются обсуждать свои дела в безлюдных местах (на кладбищах, вдали от жилья), где их может увидеть случайный прохожий. В некоторых районах таджики считали, что Чильтаны по ночам воруют младенцев и скот и уносят их в свои горные пристанища. У узбеков и туркмен чильтаны — также покровители юношей, в Хорезмском оазисе — покровители воды и (как и у горных таджиков) патроны кондитеров, у уйгуров — также первые шаманы и покровители шаманов. Согласно представлениям некоторых групп узбеков и таджиков, Чильтаны — шаманские духи-помощники, близкие кырк кыз (у узбеков иногда отождествляются с ними, в таджикских мифах Чильтаны и сорок дев вместе гуляют и танцуют в период цветения растений).