Господин с мёртвым лицом

Временами стены тоже умеют слышать. Более того, помимо замечательного слуха, которому может позавидовать даже слепец, они обладают выдающимся зрением, зрением настолько чётким и ясным, что ястреб, охотясь на мелкую живность, коей полнится степь, замечающий малейшее передвижение, вряд ли бы смог потягаться со стенами в зоркости. Поместье, выкупленное мной несколькими месяцами ранее, прежде находилось в собственности одного, как мне показалось, странного аристократа, семья которого в прошлом обладала большим состоянием, но постепенно выродилась и обеднела, утратив влияние и значимость в высоких кругах. Поэтому его решение о продаже родового имения было вынужденным, и диктовалось только лишь страхом голодной смерти, а, как известно, страх – чувство древнее и самое сильное. Сделка была крайне выгодной, так что пропустить подобную удачу, у меня, попросту, не было права. Первые дни моего пребывания в новоприобретённом особняке сопровождались бытийными хлопотами, так как состояние, в котором находилась данная постройка с прилагающимся к ней садом, было, по сути своей, безобразным и совершенно не располагающим к жизни, не говоря уже о комфорте, который я так сильно люблю и ценю. Непредвиденные расходы, направленные на приведение нового обиталища в должный вид, существенно ударили по моему карману, но результат превзошёл все ожидания – казалось, что поместье было возведено по личному заказу буквально вчера. Единственным, что выдавало возраст и печальную историю этого имения, был сад. Ветхие деревья, в основном вишни, тянулись своими скрюченными ветвями, давно лишёнными листьев, в сторону дома, точно намереваясь оставить на стенах отпечатки когтистых лап. Воздух там, казалось бы, сгустился настолько, что птицы, опасаясь незавидной участи, миновали его всеми возможными и невозможными способами. Только лишь одни вороны, чёрные, точно мгла, вырвавшаяся на свободу из недр бездны, восседали на мёртвых ветвях, словно в ожидании лакомства, а в тихую погоду они, подобно беспросветной туче, взмывали в небо, и, казалось бы, сливались с клубившимися облаками. От одного их вида мне становилось дурно, и дрожь плотным строем проходила по спине, вызывая в глубине души необъяснимый животный ужас. Окончив переезд и ремонтные работы, я, наконец, вновь был готов трудиться, продолжая свой роман. Атмосфера была соответствующая и полностью располагала к творчеству. Оборудованный кабинет, оставшийся здесь от старых хозяев, мне приходился по нраву, за исключением огромной картины господина с суровым, холодным и болезненно бледным, точно мёртвым, лицом, в элегантном камзоле, позирующем на фоне грозных каменных шпилей неизвестных мне гор. Его пронзительный взгляд был направлен прямиком на меня, и сколько бы я не приказывал переставить стол в другой угол, этот взгляд всё равно следовал за мной, не желая отпускать. Полотно было громадным, занимая почти всё пространство над камином. Видимо, как мне думалось, этот мужчина являлся основателем рода аристократов, у потомка которых я и выкупил это поместье, и, вероятнее всего, этот господин пользовался в семье величайшим почётом. Работать в присутствии этой картины было невозможно. Взгляд этих пустых, безжизненных глаз, впивался мне в самую душу, раздирая её на части неведомым мне доселе холодом, могильным холодом, от которого кровь стынет в жилах, превращаясь в густую алую жижу. Полотно было снято, и спрятано где-то в подвале, а опустевшую стену я решил украсить старинным натюрмортом, доставшимся мне от бабушки, на котором умелой кистью художника были аккуратно выведены корзина яблок, стоявшая на дубовом столе, накрытом вышитой скатертью, и небольшой хрустальный графин, с неизвестным мне содержимым пурпурного цвета, которое, вероятнее, являлось вином. Однако ощущение того гнетущего взгляда никуда не исчезло. Тогда, всматриваясь в изображение, я заметил деталь, которой, как мне казалось, раньше там никогда и не было, да, прочем, и быть не могло. Рассудок мой, насколько я не обманываю себя, отказывался верить увиденному, а сердце судорожно стучалось о грудную клетку, управляемое невыносимым чувством страха. На столе, помимо корзины, графина и скатерти, стояла небольшая рамочка, в оправе которой находился тот самый портрет, жадно смотрящий на меня своими дьявольскими глазами. На мгновение подумалось мне, что это всё мираж, померещилось, наверняка, от недостатка сна. Да только вот с каждой секундой, рассматривая полотно, я понимал, что это реальность, что там действительно изображён этот жуткий господин с мёртвым лицом, и тем сильнее ужас, обвивая своими щупальцами каждый закоулок души, охватывал меня и тянул вниз, в неизвестную глубину. Я, в необъяснимом порыве, сбросил бабушкино наследство со стены, резкими движениями выдирая полотно из рамки, и бросив его в пылающий камин. Языки пламени облизывали его, медленно пожирая, а на меня, точно из адской канцелярии, смотрел догорающий глаз ненавистного мной неизвестного. Охваченный безграничным, нечеловеческим страхом, я в тот же день покинул поместье, выставив его на аукцион, за тот же бесценок, за который купил его те несколько месяцев назад, в надежде, что мне больше никогда не доведётся туда возвращаться. На оставшиеся после ремонта деньги я приобрёл небольшую комнату в одном доме. Выглядела она крайне опрятно и здесь, как показалось мне, было куда уютнее, чем в том громадном особняке. Переправив наиболее нужные мне вещи, и расположившись в своей новой обители, я облегчённо вздохнул и внимательным взглядом пробежался по столу, на котором уже лежали черновые зарисовки моего романа, остановился на странных карманных часах, золото которых давно уже потемнело от времени. Открыв крышку, я вскрикнул от той волны ужаса, которая, подобно убийце, вышедшим из переулка, застала меня врасплох, и выронил часы из рук. С крышки всё теми же холодными, полными мрака глазами и с какой-то необъяснимой, но яростной, выливающейся наружу злобой, на меня смотрел тот самый господин с болезненно бледным, точно мёртвым, лицом.