Волчья сказка

Лес живет, лес дышит, лес слышит. И она тоже слышит. Как в гнездах пищат птенцы, как белка прыгает с ветки на ветку, как на опушке Василина ломает орешник. И чужака она слышит. А он, если не дурак, уже знает о ней. Она находит его у запруды пытающегося зализать рваные раны на боку. Невысокий, кажется, ниже ее, коротколапый, серый с рыжими подпалинами. Он кажется слабее из-за роста, но под шкурой ходят бугры мышц. Она думает, что не хотела бы спорить с ним. Но если придется, своего не уступит. Он настороженно водит ушами, больше не пытается дотянуться до ран, мотает головой. Прятаться нет смысла, раз он ее учуял, поэтому она показывается среди деревьев. — Кто тебя ранил? — спрашивает она. — Собаки из поместья, — клацает он зубами. — Их хозяин думал подстрелить оленя. — А ты помешал, — закончила она. — Дурень. Он не отвечает и возвращается к ранам. — Это мой лес, — говорит она. — Твой и охотников, — отвечает он. — Везде ловушки и капканы. — Я знаю, как их обходить, — злится она. — Тебе здесь не место. — А где мое место? — неожиданно оскаливается он. — Ни в лесу, ни среди людей. Куда мне идти? — Не знаю, — рычит она. — Но это мой лес. — Твой, — все еще скалится он. — Я уйду с рассветом. Она думает, смотрит на его раны и думает о собаках, что живут в доме на холме. И о тени, что стоит за их хозяином. — Хорошо, — решается она. И он благодарно вздыхает. Она уходит, но вскоре возвращается, принеся с собой свежепойманого зайца. Он сначала недоверчиво косит на нее золотые с зелеными точками глаза, а потом жадно набрасывается на ее добычу. Она ложится рядом и всю ночь греет и оберегает его. С рассветом он уходит. Куда она не знает и знать не хочет.

×××

Иногда она выходит из леса, отзывается на человеческое имя, стоит церковную службу и улыбается молодым парням. О ней шепчутся, когда думают, что она не слышит, мол в своей хижине в лесу она отдастся за красивый платок. Вслух говорят, что она знает травы и наговоры. Иногда к ней ходят за советом и потом удивляются, как в церкви ее еще ни разу не поразила молния. Природа такая у людей, чего не разумеют, того боятся, а коли в воде да в зеркалах всю их подноготную видишь, то ты ведьма злая. Его она узнает в толпе сразу, да и сложно не узнать — новые лица в их округе наперечет. Он тоже замечает ее, и в зеленых глазах мелькают янтарные искорки. Он кивает ей, чуть приподняв потрёпанную треуголку, а она думает, что его человеческое обличье мало отличается от волчьего: он все так же ниже ее, крепко сбит и в выгоревших волосах много седины. Он тоже откликается на человеческое имя, ему кланяются, его слушают казаки, и со всеми своими бедами селяне идут к новому полицмейстеру Александру Христофорычу Бинху. Лес — ее дом, а село — его. Пусть так и остается.

×××

Когда они сталкиваются вновь, на дворе уже сентябрь. Лес полон тьмы и страха. По опушке бродит черная тень с мечом в поисках жертвы. А вставшие на пути у нее будут мертвы. Он выслеживает тень — почему-то в человеческом обличии — и вместе с ним несколько казаков. Она пытается отвадить их, потому что каждая убитая душа только усиливает тень и убивает лес. Но люди глупы и видят лишь то, что хотят видеть.

×××

— Господин Бинх велел спросить, ты ли это девушек губишь? — спрашивает Василина, зарывшись лицом в ее мех. Они сидят у лесной хижины, и малышка вычесывает деревянным гребнем репьи из ее шерсти. — Сам знает, что нет, — рычит она. Ей боязно выйти к людям, ей не поверят, если она скажет, что тень затаилась в поместье, а тьма плащом обнимает хозяина и хозяйку. — Тогда он просит разрешения прийти переговорить с тобой, — говорит Василина. Она думает и кивает головой. — Пусть приходит один. На закате он стоит у опушки человеком. Она показывается и зовет за собой. — Это люди из поместья, — говорит она. — Они много зла уже сделали, лес болеет. — Но кто они? — спрашивает он. — Я не могу просто приказать арестовать графа с супругой. Меня самого отдадут под суд. — Не можно им живыми быть, — возражает она. — Иначе все повторится. — Тем более нельзя, — качает он головой. — У людей важен писаный закон. — Они его не блюдут, — скалится она. — Вертят, как дышло когда выгоду чуют. — Меня поставили закон блюсти, — рычит он, ничуть не хуже, чем когда в волчьем обличье. Глаза на мгновение из зеленых становятся желтыми. — Ну так и блюди, — рычит она в ответ. — И не мешай, коли до дела дойдет. — Уходи, — говорит он. — Схоронись. На тебя облаву готовят. Если не поймают, так в избушку придут. Кто-то из баб пустил слух, что ты парубков развращаешь, и от того все беды пришли. Если рванет, я бунт не остановлю. — Некуда мне идти, — трясет она головой. — Лес — мой дом. Никуда отсюда не уйду. Не бойся, рук не замараешь.

×××

Прав он был, ой как прав. Весь лес гудит от топота и гомона людского, загоняют собаками злыми, то тут то там тени с рогулями и вилами мелькают, от факелов светло как днем, пришли за волчицей, да и хижину лесную на всяк случай разграбили. Страх гонит людей, ненависть их понукает, тень гогочет, размахивая мечом, и тьма пожирает жатву. Она бежит, уже без надежды спрятаться, петляет среди ловушек и путает следы. Но, кажется, везде ее найдут. А потом лес встрепенулся, и она слышит вдалеке волчий вой. Он то удаляется, то приближается, и люди теряются. Но не псы из поместья. Несколько злых и сильных ее настигают. Одной против стаи тяжело, а их хозяин на подходе. Она скалится и бьет хвостом по бокам, рычит зло, расставив лапы, отступать-то более некуда. Одного, другого ударить, третьего ухватить за шею. Но на спину прыгает четвертый, а у носа клацает зубами пятый. Их хозяин улыбается и уже поднял ружье. Его сбивает с ног серый с рыжими подпалинами волк. Хозяин успевает выстрелить, но пуля попадает в дерево. Волк вгрызается ему в горло и вырывает кадык, а потом отгоняет собак. — Иди, — рычит он. — До запруды волком, там Вакула. Из лесу человеком выходи. Схоронишься пока у Бомгарта. У самого шерсть в грязи, язык на боку да морда в крови. — Иди, дура, я людей выведу. А если что, перекинусь. Ну же! — Хозяйка еще жива, — говорит она и бодает его лбом в бок. — В ней тьма тоже живет. — Потом решим, — рычит он. — Беги. И она побежала. До запруды волком, а уж там перекинулась. В камышах плоскодонка стояла, в ней Вакула дожидался с одежей. Облачалась, пока плыли. А среди деревьев полыхали факелы, да слышен был волчий вой. Два дня жила Оксана у Бомгарта на подворье. Днем дома пряталась, ночью выходила, воздухом подышать, бо пил Леопольд Леопольдыч преизрядно. А еще любопытный был до ужаса. Все ему про ее племя было интересно. А то, понимаешь, и спросить не у кого, Александр Христофорович, солдафон да бурбон, делиться не хотят, так может вы, Оксаночка, для науки свет прольете. На третий день пришел сам Александр Христофорович. С лица серый, ходит медленно, садится осторожно. — Порвали тебя, сердешного, — спросила она, волосы через плечо перекинув, рядом на пол опустившись да в глаза снизу вверх заглянув. — Порвали, — махнул он рукой. — Мелочи. — Не верьте ему, Оксаночка, — возмутился Бомгарт. — Его порвали, по нему стреляли, и я вообще не понимаю, как он оттуда живым вышел. Она только головой покачала, рукою колено его сжала да лбом о бедро потерлась, не зная, как иначе передать тревогу, благодарность и облегчение. Когда в шкуре волка долго живешь, забываешь слова человеческие. Но он понял и рукою ее волосы успокаювающе пригладил. — Дурень, — пожурила. А потом встрепенулась и глаза опять подняла. — Так это ты теперь раскрылся? — Нет, — улыбнулся он. — Погоню проще увести, если сам ее возглавляешь. Я в облаве участвовал, все меня видели. С волком один на один сцепился, там, на круче. И убил зверюгу. Все знают, что я метко стреляю. Волк с кручи в реку упал и утонул. Дело закрыто, волка пристрелили, граф Данишевский погиб во время облавы. Сегодня хоронили. И говорил так, с гордостью, довольством, разве что не красовался. И улыбка, сразу видно, редкая, до того заразительная была, что и она в ответ заулыбалась. — А с хозяйкой что, со мной? — А с хозяйкой непросто, — вздохнул он. — К ней вот так не подступишься. И на тебя все еще злое думают. Ты поживи пока тут еще с недельку, а там видно будет.

×××

Неделька сложилась в две, а потом и в три. И через день на третий заглядывал он к Бомгарту. Вроде и по делу, а вроде и нет. Иногда с гостинцем от Василины, иногда с ватрушками, что ему Христина пекла, и всегда с новостями. Хотя порой они просто перекидывались и лежали у Бомгарта в подвале. Она долго в человечьем обличии не могла, не привыкла, всю жизнь в лесу проживши. А он в дружбу, чтобы под темными затхлыми сводами дурное не чудилось. Хозяйка затаилась, как паук в своем логове. Уже двенадцать душ она погубила, и еще одна была нужна.

×××

— Она Василину забрала, — сказал Вакула вместо приветствия. — Околдовала, я не доглядел. И приказала, чтобы ты к ней сама пришла. Иначе погубит. — Не бывать тому, — тряхнула она головою. — За кого другого и пальцем бы не пошевелила, а Василинку я ей не отдам. Вы, Леопольд Леопольдыч, ступайте к Александру Христофорычу, а у нас с Вакулой дело будет.

×××

Хорошо все было задумано, да только не все, что задумано, сбывается. Вакула ошейник ведьмин выковал, в крови ее волчьей закалив. А в назначенный час несуразный и на вид неопасный Бомгарт застегнул его на шее душегубки. Кто ж думал, что у графини сестра есть? Да такая, что хуже иной ведьмы. Кто ж мог такое на тихую Христину подумать? Чуть не сгубила она их там. Насилу отбились. Зато селянам было кого показать и о чём поведать, так что можно было Оксане, сироте лесной, в свою хижину возвращаться. А то, что бабы про нее злое говорили, так они всегда злое про молодых говорить будут. Лишь бы было кому их окоротить.

×××

За осенью пришла зима и занесла лес снегом. А после Крещения повадился Александр Христофорыч на охоту ходить. Вроде как волков стрелять, а то воют по ночам двое, на пару. Знамо дело, волчьи свадьбы.

×××

И бегут по лесу двое, волк серый с рыжими подпалинами и волчица мастью темнее, бегут наперегонки за луной и звездами, и лес им песни поет и дорогу расстилает. В чаще у хижины знахарки перекидываются они и остаются людьми. И то, что после меж ними случается, не нашего ума дело.