Пауки и бабочки

В помещении было мрачно, сыро и темно, а воздух насквозь пропах зловонным ужасом. Не знало это место гостеприимства и было чуждо человеческому лику. «Тут и должно быть так» — думала Шинобу. Она понимала, что должна молчать, не издавать ни малейшего звука, не делать резких движений, потому что он будет недоволен, и тогда шанс выбраться из этой дыры будет равен полноценному нулю. Девушка не знала, ищут ли её друзья, заметили ли её пропажу знакомые, забила ли тревогу Канаэ. Но она молилась всемогущему Богу об этом каждый день. Лелеяла это желание, как новорожденного ребёнка, и не выпускала эту мысль из головы практически никогда за свое прибывание здесь. Кочо была в паническом ужасе, когда оказалась в этом месте. Истошно кричала, вырывалась и даже бесполезно умоляла его не делать этого. Но он не слушал ни её саму, ни её никчёмные вопли, лишь улыбался своей обычной улыбкой и шептал: «Всё будет хорошо». А она не верила, не слышала, не желала воспринимать действительность в тех красках, в которых она себя показала. Это был не он, не тот человек. Он не мог так бесчеловечно поступить с ней. Правда же ведь? нет

***

— Знаешь, а я, между прочим, коллекционер. — Неужели? — девушка медленно поднимает одну бровь вверх, усмехаясь. — И что же ты коллекционируешь, Доума? — Бабочек, — просто отвечает блондин, горделиво сверкнув глазами. — Ты, кстати, на них очень похожа, — добавляет кучерявый, улыбаясь. — Вау, — заинтересованно проговорила Шинобу, поднимая уголки губ вверх, — И чем же? — Любишь лететь на огонь, забывая, что может поджечь свои крылья.

***

Горько во рту. Шинобу рыдает. Роняет слезы с привкусом горечи на мраморный пол. И чувство, блять, такое, что скоро она утонет в этом солёном море с ног до головы. Потерянная, отчаянная, Кочо думает, что сдохнуть в этом чёртовом месте от собственной руки — вполне себе неплохая идея. — Ну же, прекрати, — раздаётся знакомый бархатистый голос сзади. — Таким очаровательным девушкам, как ты, незачем ронять слёзы. Кочо слегка, совсем не заметно, но только не для него, вздрагивает. Она не хочет быть уязвимой, всеми силами не хочет казаться слабой, а особенно перед ним. Доума смотрит на неё так внимательно и пристально, что хочется уйти, провалиться сквозь землю, сорваться с места, побежать куда угодно, в любое место, но чтобы больше никогда не видеть, не ощущать на своей коже этот надменный взгляд. Тихие шаги в её сторону доносятся до ушей уже более отчетливо и Кочо понимает, что он стоит непозволительно близко. Она заметно напрягается, а от волнения начинает трещать голова и трястись руки. Доума пальцами проводит по девичьей бледной щеке, смахивая слезу. Шинобу ощутимо отшатывается, почти падая. Он ловит её за кисть руки, издавая смешок — Не трогай. Доума смеётся. — Извини, бабочка. Руку он не отпускает. По спине бегут мурашки, а сердце начинает стучать ещё громче, кажется, собираясь сломать рёбра и выпрыгнуть из грудной клетки наружу, прямо к нему в руки. Тревога не отступает, как и ощущение постоянного липкого страха, тянущегося сладкой дорожкой за Кочо по пятам. Пока он находится с ней в одном помещении, девушка чувствует себя маленькой бабочкой, загнанной свирепым пауком в позолоченную паутину, из которой никак не сбежать. — Не бойся меня, — шепчет на ухо, зарываясь в копну темных волос. — Я тебя не обижу, — по голове гладит осторожно, словно боясь спугнуть, но вот не задача — спугнул уже давным давно. Доума не хотел делать больно, не хотел ломать и обрывать бабочке крылья. Надеялся, что она от него сбежит сразу же, до того, как он сделает первую непоправимую ошибку. Но она не сбежала, а он всё равно бы не отпустил. Какая противоречивая и грустная история, неправда ли? — Всё будет хорошо, моя дорогая Шинобу, — повторяет он снова, обнимая, но они вдвоём знают, что это ложь.