Три имени, три причины

Ветер с моря студит лицо. Припарковавшись у края пляжа, Румпельштильцхен до упора открывает окна, позволяя влажному холодному воздуху заполнить салон. В последнее время в кадиллаке ощутимо попахивает бензином, стоит отогнать в сервис — в надежде, что его деньги будут значить больше, чем его репутация. Хотя его по-прежнему боятся. Просто по инерции, на всякий случай. Возвращение в Сторибрук далось Румпельштильцхену нелегко: за двадцать восемь лет проклятия он успел нажить себе врагов больше, чем за бытность Тёмным в их старом мире. В общем-то он не жаждал быть душой компании, но это создавало некоторые неудобства. Тем более теперь, когда магия присутствовала в Сторибруке, но отсутствовала у него. Разумеется, Румпельштильцхен не собирался оповещать горожан ни об этом, ни об изменениях в своей личной жизни, но как утаить подобные новости в маленьком городке, где все на виду? Слухи расползались быстро. Впрочем, он это предвидел. Как и трудный разговор с Белль. И, возможно, ещё более утомительные допросы Прекрасного. В прямом смысле: Дэвид не отказал себе в удовольствии сопроводить Голда в участок. Этот парень играл в «шерифа» столь же упоённо, как играл до этого в Принца, и все их уговоры и сделки давно позабыл. Пришлось напомнить. Воззвать к совести. Даже на жалость надавить — унизительно, но Румпельштильцхен никогда не был особенно разборчив в средствах. И всё же он не жалеет, что вернулся. У него были на то причины, и он может назвать все три по именам. Имена много значат, но дело не только в них, напоминал он себе каждый раз, стоя на кладбище перед надгробным камнем с чужим именем «Нил». Румпельштильцхен не знал, зачем приходил к месту упокоения сына. Бейлфаер не был Тёмным, и даже в книге Зелены не нашлось рецепта того, как обратить обмен. Да и в то, что душа Бейлфаера привязана к медленно истлевающему телу, не верил: он был по ту сторону и знал, что это работает иначе. Но всё же приходил именно сюда. И сегодня, прежде чем встать в «засаду» у взморья, тоже заехал на кладбище и помолчал у могилы сына. «Держись от них подальше», — когда-то давно сказал Бей, имея в виду Генри и Эмму. Но даже тогда Румпельштильцхен не поверил, что он всерьёз. А сейчас… Генри появляется на пляже даже раньше, чем Румпельштильцхен ожидал его увидеть. Школьный рюкзак болтается на одной лямке, пальто расстёгнуто, от одного вида Румпельштильцхен зябко ёжится у себя в авто: всё-таки декабрь. Хотя в мире, где существуют антибиотики, простуда давно перестала быть чем-то зловещим. А уж мальчишке, чьей приёмной матерью была Регина, и в любом мире беспокоиться не о чем. Румпельштильцхен распахивает дверцу каддилака, и быстро преодолев узкую полоску асфальта, ступает на песок. — Генри, — окликает он внука. Ветер относит его слова куда-то в сторону, шумит в пожелтевших зарослях горчичника и камыша, глушит звуки шорохом набегающих на берег волн.  — Генри, — повторяет Румпельштильцхен ещё раз, уже громче. Мальчик наконец оборачивается, смотрит недоуменно. — Дедушка? — недоверчиво переспрашивает он. — Что вы тут делаете? — Не буду уверять, что это удивительное совпадение, — усмехается Румпельштильцхен. — Я тебя тут поджидал. — Почему здесь? Откуда вы знали... — Генри суживает глаза и суёт покрасневшие на ветру руки в карманы короткого пальто. Румпельштильцхен чувствует неловкость, но останавливаться поздно. Или глупо. Генри заслуживает правды, хотя бы потому, что он — сын Бея. — Ты не очень-то осмотрителен, — Румпельштильцхен прячет смущение за ровным тоном. — Я проследил за тобой, а ты не заметил. Хотя я не очень-то и скрывался. — Генри молчит, никак не реагируя на сказанное, и Румпельштильцхен добавляет: — Здесь стоял деревянный замок. Твоё тайное убежище. Твоя мама… Эмма тоже иногда сюда приходит. Генри опускает глаза, зарывает носок кроссовка в песок, хмурится, неуловимо напоминая Бэйлфаера — взрослого, а не того, каким он был в детстве. — Зачем вам всё это нужно? — Я хотел узнать тебя получше, — Румпельштильцхен давно продумал ответ на этот вопрос, но слова всё равно застревают в горле. — Ты мой внук. Сын Бейлфаера. И после всего, может быть, у нас есть шанс стать семьёй? Генри сутулится и смотрит куда-то в сторону. За год, что прошёл с его спасения из Неверленда, он успел сравняться с дедом в росте, но из-за расхлябанной манеры кажется ниже. И вправду, чем могло бы соблазнить мальчика подобное родство, — рассуждает Румпельштильцхен про себя. — Он любит сказки и приключения, Дэвид учит его фехтовать, Локсли — стрелять из лука, а чему может научить его бывший маг: колдовству? Прядению? Это занятие и Бею-то не слишком нравилось… — Это понятно, — говорит Генри нетерпеливо. — Мы по-любому семья. Я про другое. Чего вы к Эмме вяжетесь? Ходите с ней, и она часто у вас бывает. «У меня много кто бывает», — так и просится на язык ехидный ответ. Или лучше слукавить: «Мы с твоей мамой тоже семья»? — Она мне друг, — Румпельштильцхен и сам не знает, правда ли это. Просто присутствие в его жизни Эммы делает эту самую жизнь чуть более сносной. Просто она единственная из всех тех, кому он осмелился доверять, не предала его. Просто он слишком давно живёт, чтобы… Нет, всё, конечно, не так просто. — А вы ей? — Странный вопрос, — Румпельштильцхен ступает вперед, сокращая расстояние между ними на шаг. — Я до жути боялся вас, когда был маленьким, — Генри и сейчас небольшой, просто высокий. Отросшая чёлка падает мальчику на лоб, а глаза блестят слишком ярко — причина, конечно, в ветре. — Я не причинил бы тебе вреда, — он почти не врёт: мистер Голд никогда бы не навредил Генри Миллзу. А Румпельштильцхен… это уже не важно. — Мне нет, — соглашается Генри. — А маме? — Не теперь. — Потому что больше не можете? — на лице Генри смесь недоверия и насмешки, но вызова нет. Он задал вопрос и ждёт ответа. Что ж, ты хотел узнать внука поближе, так получай. Эта способность задавать неудобные вопросы, доверчивость и прямолинейность в нём от Эммы. Глаза — отцовские. А уверенность в том, что мир должен вращаться вокруг его малолетней особы?.. — Навредить человеку можно и без магии, и если бы я задался целью, то, наверное, нашёл бы способ это сделать, — Румпельштильцхен не уверен, что подобрал правильные слова, но хмурое лицо внука проясняется. — Так что потому что не хочу. Можешь считать, что твои мамы в безопасности. — А почему не хотите? — не отстаёт Генри. Румпельштильцхен коротко смеётся: — Это не сулит мне никаких выгод. Только в комиксах злодеи творят чёрные дела, потому что они злодеи. А в жизни так не бывает. У всего есть причины. К тому же и Регина, и Эмма мне симпатичны… — Вы читаете комиксы? — в глазах Генри загорается новый интерес. — У меня лавка под завязку набита всякими раритетами, комиксы там тоже есть, — пожимает плечами Румпельштильцхен. — Ну, как насчёт прогулки? — внук не отвечает, но бывший маг принимает его молчание за согласие. — Как возвращение в Сторибрукскую школу? Не скучаешь по Нью-Йорку? — С чего бы? — Генри разворачивается лицом к морю. — Да и не по кому особенно. Не то чтобы у меня было много друзей. Вообще у меня всегда лучше выходило ладить со взрослыми. Наверное, потому что здесь я был единственным ребёнком, который взрослел. Или потому, что мы с Эммой слишком много переезжали. Забавно, что вся эта ложная память не слишком меня изменила. Румпельштильцхен кивает в знак согласия, хотя Генри и не может этого видеть. — Но 5-d кинотеатра мне здесь иногда не хватает, — мальчик бросает на него косой взгляд. — Лучше расскажите мне о папе. Каким он был в детстве? Волны с плеском разбиваются о берег, в зарослях горчичника ветер хлопает полиэтиленовым пакетом, под подошвами поскрипывает песок. — У Бея, — начинает Румпельштильцхен осторожно, — был талант заводить друзей. Куда бы мы ни пошли, уже через час он братался с какими-то новыми мальчиками, лишь познакомились — друзья навеки. Послушай, — останавливается он, отставляя трость в сторону, — застегни пальто нормально и шарф повяжи. — Мне не холодно, — внук вынимает руки из оттянутых карманов, демонстрируя мужественную морозостойкость. — Зато мне холодно на тебя смотреть, — улыбается Румпельштильцхен криво. Они бродят по берегу, бросают камушки в воду, говорят. Под конец бывший маг умудряется промёрзнуть даже под четырьмя слоями одежды, но не решается первым сказать: «Всё, хватит!», — прервать разговор, попрощаться до завтра. Потому что знает: завтра может не быть, этот мальчишка, его внук, улыбчив и изменчив, и, возможно, уже сегодня Регина скажет ему что-нибудь такое, после чего он вовсе не захочет иметь с дедом дела (а чего-нибудь такого Румпельштильцхен натворил за свою долгую жизнь предостаточно!), или до Генри дойдёт очередной слух про него и Эмму, и мальчик решит вычеркнуть их обоих из своей жизни. Потом он, конечно, передумает, но у Румпельштильцхена больше нет в запасе вечности для ожидания. Однако, когда под носом у Генри появляется прозрачная капля, Румпельштильцхен протягивает ему носовой платок и, пока мальчик шумно сморкается, с трудом стягивает перчатки с почти заледеневших пальцев. — Надень. Подвезти тебя до дома? Генри отрицательно мотает головой: — Лучше до Мейн-стрит. Мне и без перчаток хорошо. — Регина убьёт меня, если узнает, что я тебя тут заморозил, — усмехается Румпельштильцхен. — И это не метафора. В шутке есть изрядная доля истины, но Генри смеётся, хотя перчатки всё же надевает. Они направляются к шоссе и видят на обочине жёлтый жук. И Эмму, что стоит перед ним, скрестив на груди руки. Она не машет и не спешит к ним на встречу, но Генри убыстряет шаг, и вскоре Эмма сжимает сына в объятиях, треплет по голове, говорит что-то, что Румпельштильцхен не может расслышать, потому что ветер по-прежнему отшвыривает все звуки куда-то в сторону, а сам он идёт слишком медленно — трость увязает в рыхлом песке. За те пару минут, что понадобились ему, чтобы добраться до обочины, он даже успевает немного согреться. — Голд, — Эмма протягивает для рукопожатия затянутую в шерстяную перчатку левую руку. — Я привезла Генри какао. В термосе. Поэтому оно не успело остыть, пока я вас ждала, — поясняет она ровным тоном, но Румпельштильцхену кажется, что в уголках вечно опущенных губ прячется улыбка. — Ну, что, малыш, поехали? — оборачивается она к сыну. — Какао с корицей? — хитро щурится Генри, усаживаясь в «жук». — Сливки растаяли, — рапортует Эмма и, прежде чем уехать, протягивает Румпельштильцхену руку ещё раз: пожать на прощание. Дома Румпельштильцхен первым делом отключает сигнализацию и уже потом закрывает дверь на нижний замок, верхний замок и цепочку. Совершенно машинально, спасибо выработавшимся за двадцать восемь лет рефлексам. Он поднимается, чтобы переодеться в домашнее, спускается обратно, готовит чай, устраивается перед телевизором в гостиной. Щелкает пультом, но не может сосредоточиться ни на мировых новостях, ни на старой, черно-белой мелодраме. Слишком многое всколыхнул в нём сегодняшний день. Слишком много мыслей, воспоминаний, надежд. Их деревня была у моря, но ни гулять по берегу, ни купаться в голову никому не приходило — купаться в солёной воде, что за блажь. Даже мальчишки в жару бегали на речку. Зато иногда по весне во время отлива они ходили собирать моллюсков и вынимать крабов из их нор. Румпель указывал концом посоха на тёмные углубления в песке, и Бей быстро склонялся над добычей. К тому моменту, как корзина наполнялась до краёв, они успевали промокнуть и промёрзнуть и, чтобы развлечь Бея по дороге домой, Румпельштильцхен рассказывал ему разные небылицы, на ходу придумывая новые подробности к старым сказкам. Воспоминание такое давнее, что почти не ранит, не втыкается острой иглой в сердце, не заставляет руки дрожать. Румпельштильцхен наливает себе ещё чаю и вглядывается в экран: женщина в светлом платье и шляпке сбегает по лестнице, спеша обнять сутулого блондина в военной форме. Не слишком интересный сюжет, но он пытается в него вникнуть, чтобы как-то отвлечься от собственных мыслей: Румпельштильцхен опасается, что если уйдёт слишком глубоко в себя, обратно может и не вернуться. Не так уж много причин жить у него осталось. Всего лишь три: жертва Бейлфаера не должна быть напрасной, Генри его внук и… Дом наполняется мелодичным трезвоном. Кто-то с завидным упорством звонит во входную дверь. Румпельштильцхен никого не ждал сегодня и по дороге в прихожую мимолётно размышляет, не прихватить ли ему свой «сиг сауэр» на всякий случай. — Кто это? — спрашивает он, прежде чем открыть. — Я!.. — доносится из-за двери уверенный женский голос, и Румпельштильцхен сам не замечает, что улыбается, откидывая цепочку и поворачивая ключи в верхнем и нижнем замке. Эмма стоит на пороге, сжимая в кулаке пару его чёрных кожаных перчаток. — Ты забыл, — говорит она. — Генри велел передать. — Спасибо, Эмма, — Румпельштильцхен стоит в дверях, не в силах стереть со своего лица глупую улыбку. Эмма высматривает что-то у него за спиной: — И что, ты даже меня не пригласишь? — Ах да, конечно, — спохватывается Румпельштильцхен и отодвигается, давая ей пройти. — Будешь чай?