Алый цветок

      Хяккимару было трудно привыкнуть к зрению, ко множеству пёстрых цветов, которые всё время держали его в напряжении. Каждую секунду парень был в напряжении, на каждом уноу открывая для себя что-то новое. Он видел улыбки и слёзы людей, видел собственное отражение и долго всматривался в каждую черту лица, меняя его выражение с радостного на грустное, с грустного на удивлённое, с удивлённого на озлобленное, далее на спокойное, и заново по кругу. Он видел дождь, чей шум так любил слушать и даже подумать не мог, что окружающий мир преобладает серыми, синими и черными оттенками. Наблюдать за молниями, слышать раскаты грома и нарастающий стук капель по крышам домов — это было завораживающе. Но не настолько, как любоваться закатом. Каждый день он такой разный, особенный, но всё еще наполненный тёплыми оттенками оранжевого, желтого, красного и розового, а облака продолжали неспеша плыть, рисуя различные узоры, даже целые картины. Хяккимару очень любил искать силуэты различных вещей на небе: где-то листок полетел, где-то проплыла барашка, а где-то вознёсся целый воздушный замок.       На своём пути юноша видел и обратную сторону мира — убийства, насилие, демонов… Он не перестал их истреблять. Алая кровь, своя, чужая, лилась по его лицу, рукам и ногам, падая на землю густыми каплями, такая же алая, как и душа этих монстров. Этот цвет Хяккимару считал самым ужасным.       Не успел он привыкнуть к обилию оттенков, как они стали пропадать один за другим. С каждым днём день становился короче и холоднее, облака превращались в тучи, делая небо тусклее, мрачнее, а опавшие листья начали гнить, принимая коричневый или серый окрас — зима на пороге. Однако юный Кагемицу удивлялся даже таким пейзажам, их импульсивной изменчивости и зрелищности. Какие-то внушали волнение, даже страх, а на какие-то нельзя было посмотреть без улыбки на лице.       Хяккимару продолжает идти в неизвестном ему направлении. Он знает лишь одно: дорога ведёт к чему-то прекрасному.       Этот путь лежал через границу ранее двух воюющих кланов. Вскоре перед глазами открылся вид на высокую лестницу, до боли знакомую по ощущениям. Несомненно, Хяккимару был здесь ранее. Его стремление было познать что-то новое в этом мире, а не зацикливаться на старом, но ветер, сопровождающий его, словно ласковым голосом шептал ему: «Поднимись».       Ноги сами поволокли наверх. С каждой ступеней атмосфера становилась всё грустнее и опустошоннее, а в воздухе начали летать далёкие ноты запаха гари и трупных газов. Слишком знакомо. Здесь не было ничего, кроме лужи засохшей крови на входе в сожженный храм. Хяккимару так и не понял, что именно здесь произошло. Но тут его взгляд переключился на небольшой клочок розовой ткани от кимоно, одиноко висевший на ветке «голого» дерева.       Флешбек раздался в голове, словно удар тяжелого предмета. Он вспомнил. Вспомнил тот вечер, когда он впервые услышал треск пламени, звук рассекающейся плоти катаной и ужасающий, пронзающий воздух человеческий крик… Для полного угнетения, усилившийся ветер отдалённо начал завывать ноты до боли, в буквальном смысле, знакомой песни — у Хяккимару перехватило дыхание, а глаза наполнились слезами. В тот день он впервые увидел, как белая душа, чистая растворяется в бездонной пучине мрака.       Наверное, хорошо, что здесь не было людей, ни живых, ни мёртвых. Кагемицу бы не смог увидеть тело той, кто за каких-то пару дней стала ему совсем родной, как Дороро. Но…куда же тогда подевались все трупы? От прохожих Хяккимару узнал местонахождение их могил: на небольшом холме перед деревом сакуры. Он не мог обойти это место стороной. Для него было долгом помолиться за упокой этих несчастных душ. Ветер всё продолжал нашептывать знакомые мотивы, напоминая о совершенной ошибке. Он смог бы тогда её защитить, но опоздал. Он видел её закрывающиеся глаза и одинокую слезу на щеке, слышал последние вздохи. Даже тогда Мио хриплым голосом, почти неслышно, напевала свою песенку — щит от суровой реальности, помогающий хотя бы на мгновенье почувствовать себя свободной птицей, а не рабыней системы «выживания крестьян во время войны». Потерявшая родителей и дом, отдавшая всю себя «работе» — на «растерзание» гнилым самураям ради пары копеек, кормившая и оберегающая десяток детей несколько лет, уставшая от жизни девушка не переставала радоваться каждому новому дню и мило улыбаться всем знакомым. Мио была защитницей. И что в итоге? За неё никто не заступился, когда она так в этом нуждалась. Ах, если бы Хяккимару пришел хотя бы на минуту раньше, он бы убил любого воина во имя защиты этой девы, взял бы её с собой и Дороро в путешествие, оберегал бы, как сокровище — самый прекрасный звук, который он когда-либо слышал.       Что-то маленькое и холодное приземлилось на нос парня и тут же растаяло. Затем на плечи, ресницы и волосы. Первый снег был незнаком юному Кагемицу, но даже сейчас он не обращал на это никакого внимания, продолжая далее подниматься на холм. Белые хлопья заполонили собой всё пространство, создавая снежную пелену. Они кружили друг с другом в венском вальсе, кто-то быстрее, кто-то медленнее…       Хяккимару было глубоко всё равно, что происходило вокруг него. И только на вершине, на нужном месте, он замечает, как голые деревья надевают зимние шелка: постепенно леса и дороги белеют, отражая свет на небе. Это был контраст. Всё блекло в разы сильнее на фоне того, что увидели янтарные глаза. Нет, это даже не десяток в ряд могил знакомых ему людей.

Алый цветок.

      Он вырос прямо подле креста Мио. Крупный, с продолговатыми лепестками, ярко-алого цвета, словно на когда-то белоснежный бутон пролили свежую кровь. Её кровь. Алый цветок, предвещающий зиму. Он цеплял своей яркостью настолько, что Хяккимару буквально не мог оторвать глаз. Красное пятно на белом холсте. Оно хотело что-то сказать. Юноша присел, дабы помолиться за упокой, но как он смог бы это сделать, если сам не спокоен. В бутоне виднелись очертания лиц тех самураев… Хотелось бы их воскресить и снова убить, а потом снова воскресить. И убить. Обрушить всю ярость на трупы, танцевать на них, пока те не сотрутся в порошок. Глаза наливаются кровью, а в голову прокрадывается мысль раздавить растение. Но, возможно, оно не зря выросло именно здесь, возле могилы Мио, как знак, который всегда будет за спиной юноши, в далёком прошлом. «Он похож на те, о которых говорил Дороро… Красивый и ужасающий, напоминающий о былой ошибке. Бельмо, проклятие. Вот почему Дороро их так ненавидит…»       И мир замер. Все движения, все звуки для Хяккимару остановились. Кроме одного — песни ветра. Эти ноты зазвучали громче, отчетливее, отгоняя желание убить цветок. Наоборот — смотреть на него, в самую сердцевину, пылающую ярким огнем, вопреки холоду вокруг. Этот цветок не такой как все. Такой же, как и Мио, как её желание о рисовом поле. Несмотря на войны, нищету, голод, она продолжала мечтать. Пламя внутри неё не гасло. Алые лепестки стали чем-то новым для юноши, не просто ассоциацией крови. Они успокоили его и даже…согрели.       Хяккимару осознал простую истину: люди сами придают позитивный или негативный окрас вещам и явлениям, в зависимости с воспоминаниями, с которыми они связали то или иное. Одно и то же может менять свой окрас несколько раз в глазах человека в связи с последующими событиями в его жизни. Сейчас цветок стал нечто особенным. Символом не только убийства и несправедливости мира, но и решимости, целеустремлённости, веры в лучшее. Две противоположности, жизнь и смерть, объединило одно растение. Невероятно. Хяккимару не открывал свой взгляд от цветка и слушал песню, что завывал ветер, вспоминая её.

Сорви алый цветок И ей его подари. И к её мягким волосам Тот цветочек прикрепи.