Как в первый раз

      Солнце сегодня светило ярче обычного. Легкий ветерок гулял по всем холмам, важно затрагивая каждую травинку. Листья, еще не успевшие пожелтеть, шелестели, придумывая новую тихую песню. Девушка поправила шляпку, которая даже не думала куда-то сползать, смахнула с глаз челку и, кротко вздохнув и взглянув на часы, поднялась с земли. Отряхнула несколько прилипших к платью травинок, еще раз посмотрела на часы, словно они могли показать другое время, схватила сумку с заготовленным в нем букетом белоснежных гвоздик и порхнула прочь с тихой райской лужайки.       Узкая каменная дорожка к дому очерчивала небольшой сад. В небольших ямах на ней уже высыхали последние лужи после ночного дождя — воробьи, нахохлившись, тряслись и ворковали в очереди искупаться в почти испарившейся воде. Ровные газоны кое-где начали благородно желтеть, не семя портить общей гармоничной картины. Девушка проскользнула по тропинке к широкому двору и, как бабочка, взобралась по ступеням. Огромная грузная дверь отворилась, и незнакомка юрко пролезла внутрь.       Девушка, помялась немного у входа в комнату, еще раз поправила намертво насаженную на голову шляпку, вновь взглянула на маленькие часы на хрупком запястье и, устало похлопав ресницами, вошла внутрь. Зал ничем не отличался от других: высокие потолки, идеально белые, роскошная мебель в стиле ампир. Возле одной из великолепных стен, как и положено, стоял на высоком столике — чтобы не наклоняться — гроб. В гробу — мертвец. Несколько венков за ним, еще парочка по бокам украшали комнату лучше женского плача и мужского всхлипывания. Присутствующих было немного: кто-то из них расположился на скамье поодаль, кто-то рыдал у самого гроба. Мадлен, осмотрев всех окружающих, кротко поприветствовала всех легким кивком головы — как и требовали правила приличия — и, не сбавляя шаг, устремилась к тому, ради чего пришла.       Гроб оказался не таким большим, как она думала. «Усох, ” — незаметно хмыкнула она, нехотя подходя все ближе. Заглядывать внутрь совсем не хотелось. Все же муж желал остаться в ее памяти светлым и веселым парнем, а не вот этим куском сероватого загримированного тела. Не глядя в закрытые глаза, на чуть кривой орлиный нос, острый подбородок и впалые щеки любимого, Мадлен положила на пол принесенный букет. Все также упорно смотря на идеальное темное дерево крышки, что вот-вот накроет ее благоверного, девушка поднялась и, уверенно ускоряясь, удалилась на заготовленные для впечатлительных близких лавочки. Как раз тут и собрались все родственники и друзья усопшего: только родители, несколько дядь и тёть; немного тех, кого Мадлен видела впервые; несколько добрых друзей, бывших коллег, еще парочка, с которыми молодая семья имела сексуальные утехи на одной из свингерских вечеринок, — они тоже решили поддержать овдовевшую беднягу; родные и сводные сестра, братья и племянники всех возрастов, о которых Мадлен вынужденно узнала только сейчас. Даже любовница, из-за которой последние годы жизни стали локальным адом для Мадлен, тоже была здесь. Цокая тонкими высокими каблуками, она, то и дело причмокивая здоровенными губехами, подскочила к гробу, что-то пропела своим мерзким голоском, не забыв наклониться и слегка оголить сразу и грудь, и попу, и, решительно покачивая великолепными бедрами из стороны в сторону, отошла в сторону, подальше от родных.       Вот-вот гроб уже должны были закрыть и официально вытащить на улицу. Кладбище находилось в двух шагах, но вре решили для верности и сохранности везти его на катафалке. Усопшего в самых лучших традициях погрузили в одну машину, особо приближенных — в другую, остальные отправились на открытую веранду скорбеть и вспоминать только самое лучшее. — Дева-скорбь в траурном одеянии, — слово дали одному из близких друзей. Художник и поэт, Трес Сфорца, молодой мужчина высокого штиля, манерная мимика и жестикуляция которого приводили Мадлен в бешенство, сегодня были особенно трагичны и эмоциональны. Он не был глуп, наоборот, порой выдавал настолько умные вещи, над которыми мог рассуждать всю свою оставшуюся жизнь. Но ох уж эти пальцы! Ох уж этот вид! Скрюченные длинные пальцы, как у колдуна из детских книжек, жилистые тощие руки. Рубаха, на которой обязательно красовалось пятно краски — причем пропущенное специально, мол, издержки профессии — когда уже давно засохшей, когда недавно не до конца выведенной, иногда — совсем свежей. Длинные, слегка завивающиеся, неопрятные и чаще всего не мытые неделю, а то и больше, локоны, собранные в пучок на затылке. Острый кадык, скачущий при каждом глотке, словно одичалый ребенок летом; полуоткрытая грудь, заросшая кучерявым светлым пушком, точно такая же щетина, растущая только на подбородке и над верхней губой. Узкий до омерзения таз, покачивающийся при ходьбе. Мадлен старалась относиться с пониманием к его манерам общения ровно до того момента, как Сфорца начинал махать пальцами перед ее носом. Делал он это при каждой их встрече, отчего девушка, убитая неловкостью, старалась побыстрее слиться из неприятного компании молодого человека. Едва заприметив его на горизонте, она тут же скрывалась, чтобы место встречи этих двух людей — Мадлен и Треса — не оказалось ненароком местом убийства. — погружается во мрак. Луна, ее спутница, изливает вокруг серебро. И наступает ночь.       Девушка, придерживая шляпку, мельком взглянула на часы, затем в небо, на котором, к слову, не было ни одного облачка, что уж там о тучах. Вздохнула, вспоминая все стереотипные картины дождливых похорон из фильмов, вновь осмотрела присутствующих. Мать ее мужа, бывшая свекровь, громко завывала в носовой платок подальше от Мадлен. Все же мать можно было понять, она во всем винила ее: и в вечных ссорах, и изменах сына, и в драке Мадлен с любовницей, а тут еще и смерть сына. Пожилая женщина бы просто не пережила, не смогла бы скрывать всю боль и ненависть в себе. В сторону нелюбимой снохи она даже не смотрела, все время то причитала в мокрый платок, то плакала в рукав мужа. К слову, муж ее — неплохой человек. Добрый и приятный в общении, хоть и подкаблучник знатный. Но что уж тут поделать. Такова жизнь, а мы все на своих местах. — Смерть, это, конечно, плохо, — дальние родственники никогда не отличались особой теплотой. Мадлен хмыкнула и отвернулась. Жара стояла неимоверная. Мошки, сбившиеся в небольшие стаи, как облака, кружили над желтеющими полянами.       Домой девушка отправилась на такси. Подъем на свой этаж оказался сегодня труднее обычного. Ноги в туфлях отекли, мозоли на пятках лопнули и кровоточили. Стоять уже не было сил. Переваливаясь с ноги на ногу, Мадлен медленно дошла до квартиры. Ключи затерялись где-то в сумке, и девушка, обессиленно усевшись на холодный пол у двери, вытряхнула содержимое сумочки перед собой. «Как же все достало!» слезы навернулись на глазах. Девушка шмыгнула, спихнула рассыпавшуюся косметичку, ручки и накопившиеся чеки обратно в сумку. Дверной замок наконец щелкнул, и молодая вдова ввалилась внутрь.