Шумеры

— О, а ты знаешь, что в этой вселенной не было Викторианской эпохи? Знаешь, почему? Потому что была Александринская! Роуз устало закатывает глаза. Энтузиазм Джона (показной, она в этом уверена) способен утомить ее за несколько минут. Она с ненавистью бросает взгляд на дирижабли — прямое свидетельство того, что Александринская эпоха — совсем не то, что Викторианская. — Знаю. Потому что Александрина Виктория взяла в качестве коронационного первое имя. Джон, ты забываешь, что я уже прожила здесь два года. Королева Александрина вышла замуж за принца Альберта, который в этой вселенной прожил на 20 лет дольше — соответственно, срок траура королевы сократился вдвое. Выражение «Александринская мораль» так и не сложилось — как и сама мораль. Интересно, вселенные размежевались в момент выбора коронационного имени или еще раньше? *** Полгода после очередного залива Злого Волка Роуз не занимало ничего, кроме собственной скорби. Если после первого расставания с Доктором она была болезненно, лихорадочно оживлена, спала по четыре часа и с рассветом вскакивала с постели только для того, чтобы каждое утро ехать в Торчвуд и работать с пушкой реальности, ее глаза блестели — пусть даже от непролитых слёз, а в моменты прорывов или возясь с Тони она бывала почти счастлива, то в этот раз она спала до полудня, шла в душ только после нескольких замечаний Джеки и не обращала внимания на подросшего младшего брата. Наверняка у Роуз была депрессия, ей не помешала бы терапия, но надежных психологов на примете у Пита Тайлера не было, а ненадежным секреты дочери из параллельной вселенной доверить было нельзя. Джон же адаптировался достаточно быстро. Впрочем, это как раз было неудивительно: и Доктор, и Донна — если усмиряла взрывной характер и острый язычок — мгновенно могли вписаться в любое общество. Роуз тоже когда-то могла — проблема была в том, что она не видела в этом смысла. Не видела смысла вообще ни в чем. Любовь к Доктору, глухая и безнадежная в предыдущие два года, поманившая надеждой на взаимность, расцветшая фейерверком, который грубо затушили о песок залива Злого Волка — в очередной грёбаный раз! — медленно то ли угасала, то ли перерождалась в такую же глухую неприязнь, густо приправленную ненавистью к себе за минутный порыв и поцелуй. К сожалению, побочным эффектом этого процесса стала и практически ненависть к Джону, который всего-то осмелился признаться ей в любви и быть так похожим на Доктора. А еще — иногда говорить ей правду, что, как правило, заканчивалось взаимными оскорблениями, но хотя бы на короткое время вытаскивало Роуз из кокона апатии и ненависти к себе. — Если бы не ты, я бы осталась там, с ним! — Если бы не я, вы бы все погибли, у-ни-что-жен-ны-е далеками, — Джон, паясничая, подражает интонации металлических перечниц, и Роуз хочется его ударить, потому что он прав. Он «родился» в абсолютно безнадежный момент и спас всех — кроме самой Роуз. — Он бы тебя всё равно не забрал, он всегда уходит. Вспомни Сару-Джейн. Роуз вспоминает Сару-Джейн постоянно, особенно фразу про то, что некоторые вещи стоят разбитого сердца. Определенно стоят, но какие-то другие — не «долгая и счастливая» жизнь во вселенной с дирижаблями, пусть даже и с семьей, не ссылка в роли няньки для «младенца», устроившего геноцид. — На самом деле, я почти уверен, что «папочке» оставалось недолго и он каким-то образом это чувствовал, — неожиданно серьезно добавляет Джон. — Он очень не любит регенерировать при… дорогих ему спутниках. Больше, пожалуй, он не любит только хоронить их. — Конечно, еще обвини меня в том, что это из-за меня он регенерировал в предыдущий раз! — взвивается Роуз. — Там, если ты забыл, тоже были далеки. *** Роуз уже настроилась на полноценный скандал, но Джон благоразумно ретировался, и она даже слегка огорчилась. В глубине души она стыдилась подобных вспышек гнева, понимала, что метакризис ни в чем не виноват и тоже в каком-то смысле жертва, но гнев и боль заглушали голос разума очень быстро. Роуз было жизненно необходимо найти себе дело, но на ум ничего не приходило. От мысли о работе в местном Торчвуде ее начинало трясти. К тому же туда вроде бы уже устроился Джон — а пересекаться с ним чаще пары раз в месяц на ужинах у мамы ей совершенно не хотелось. Потому что Джеки, откровенно недолюбливавшая предыдущие версии Доктора, пыталась окружить Джона почти материнской любовью — как умела. Кормила ужинами, звала на чай, старалась максимально наладить быт: Джон почти сразу съехал из дома Тайлеров в служебную квартиру при Торчвуде, в которой практически не было мебели, и Джеки руководила закупкой всяческих мелочей, от занавесок до чайных чашек. Доктору было бы наплевать на место, где он живет, — часть Донны в метакризисе любила уют и, по возможности, роскошь. От Доктора в Джоне было всё-таки больше, но заботу Джеки он ценил. И помнил, что у нее тяжелая рука. В доме Тайлеров он по-прежнему бывал регулярно, но с Роуз старался не пересекаться. Впрочем, это было несложно: из своей комнаты Роуз выходила нечасто. *** — Доброе утро, детка, — Джеки не без удовольствия смотрела на расплывающееся по светлой стене бледно-зеленое пятно. — Посмотри, твой брат тоже терпеть не может брокколи! Роуз машинально потрепала Тони по рыжеватым кудряшкам и тяжело плюхнулась на другой конец стола. — Кофе, сок? Может быть, какао, как Тони? Роуз вяло махнула рукой в сторону кофейника, и Джеки, стерев с подбородка сына остатки несчастного пюре из брокколи, нажала на кнопку кофемашины. — Не ожидала увидеть тебя так рано, — дипломатично начала она. Разговаривать с Роуз в последние месяцы было подобно ходьбе по минному полю: дочь от любой мелочи либо начинала плакать, либо била посуду, либо убегала в свою комнату — где тоже рыдала и крушила вещи. Джеки относилась к этому так философски, как только могла, хотя всё внутри неё обливалось кровью, видя страдания Роуз — и то, как страдает от этого Джонни, милый мальчик, совершенно не похожий на хамоватого пришельца, такой ранимый и… земной. — Есть какие-то планы? — Я хочу уехать, — Роуз медленно очерчивала пальцем разводы на поверхности мраморного стола, и Джеки отметила, что она вроде бы перестала в кровь сгрызать ногти, — хороший знак? — Я больше не могу видеть эти чёртовы дирижабли. — Милая, это чудесно! — Джеки поставила перед ней кружку чёрного кофе и придвинула вазочку с круассанами. Тони, освобождённый из детского стульчика для кормления, был пересажен в просторный манеж, где сразу же деловито занялся игрушками. — Хочешь путешествовать? Может быть, круиз на лайнере? Я с удовольствием составила тебе компанию, но не могу оставить Тони, а брать его с собой — значит, убить весь смысл отпуска на корню… Круиз по Средиземному морю был подарком Пита на их «воссоединение» и именно ему они были обязаны Тони, так что Джеки, разумом понимая неуниверсальность этого решения, где-то глубоко-глубоко внутри надеялась, что Роуз наконец-то решила сблизиться с Джоном — так почему бы и не в одной каюте посреди Атлантики? — Путешествия, мама… — Роуз надтреснуто рассмеялась. — Я видела начало и конец Вселенной, я не хочу смотреть на пропахшие тиной порты. Джеки проглотила обиду. В резких словах дочери, на корню готовой зарубить любое её предложение, она видела себя после смерти того, другого Пита. А ведь у неё даже не получилось толком отгоревать: ты можешь планировать прорыдать всю ночь, но семимесячному ребенку на твои планы наплевать… и не только. Роуз имела возможность переживать утрату в гораздо более комфортных условиях — и уже это хотя бы немного, но радовало Джеки. — Работа? Я помню, в «наш» Торчвуд ты возвращаться не хочешь, а «Юнит» мы всей семьей не перевариваем, но как тебе кардиффский филиал? Или можно посмотреть, чем занимается полигон в Неваде или Ванкувере? Наличие других офисов Торчвуда, особенно полигона, вообще-то было тайной, допуска к которой не имел даже Джон, но Джеки была хорошей женой, в совершенстве освоившей активное слушанье. Роуз, сначала явно оживившаяся при слове «работа», с каждой новой репликой снова мрачнела: — Я вообще не хочу связываться с этим всем: пришельцы, космос, защита Земли, изобретение супероружия… Ненавижу! — Роуз дёрнула себя за изрядно отросшие волосы: темная полоса у корней уже почти сравнялась шириной со светлой. — Но проблема в том, что я больше ничего не умею… — Так научись! — Джеки даже привстала со своего стула. Неужели разгадка все эти месяцы была у них под носом, а они все не замечали такого простого и очевидного теперь решения? — Да, там у тебя не было возможности пойти в университет, но здесь перед наследницей Пита Тайлера открыты все дороги… Роуз, казалось, слегка выпрямилась, а в ее глазах будто бы вновь зажегся огонь, которого Джеки не видела с прошлой вселенной. — Спасибо, мама… Ты у меня самая лучшая! На столе остался надкушенный круассан и примерно треть чашки кофе, а Джеки пыталась осмыслить, свидетельницей чего она только что стала. Если Роуз наконец-то найдет свое место в мире… О, тогда у неё самой не останется проблем серьезнее детских болячек и надвигающегося климакса. Она бы, конечно, хотела подарить Питу ещё ребенка, хотела, чтобы дом звенел от детских криков и топота, но и Тони стал настоящим чудом, так что теперь оставалось только ждать внуков… Роуз, спустя пару дней, проведенных за компьютером, который она не включала с момента получения сообщения о том, что пушка реальности наконец-то заработала, за обедом заявила, что не хочет начинать всё как дочь Питера Тайлера. — Это не значит, что я отказываюсь от его денег, — быстро добавила она, заметив, что Джеки едва не поперхнулась луковым супом. Как интересно — чтобы в маме открылись кулинарные таланты, достаточно было предоставить ей доступ к качественным продуктам и нормальной кухонной утвари. Роуз фыркнула себе под нос. Пит уже начинал набирать вес, но она, конечно, приемному-настоящему отцу этого не говорила. — Я просто понимаю, что мне не дадут спокойно учиться в статусе его дочери. Таблоиды и так еле переварили моё наличие. Появление после катастрофы с кибер-людьми у Питера Тайлера двадцати-с-лишним-летней дочери, да еще и не скандальной ошибки молодости, а от той же самой жены, породило немало сплетен и конспиративных теорий, поэтому над прописыванием биографии Джону работал целый штат специальных людей. Джон Смит, по официальным данным, был троюродным племянником Пита, рано осиротевшим, росшим у дальних родственников, практически гениальным и получившим стипендию на обучение в Штатах, но нелюдимым и в университетах не светившимся. Легенда должна была включать в себя и работу в секретной лаборатории при Пентагоне, но от этой части истории Джон отказался: «Лучше добавьте мне нервный срыв и лечение в швейцарском пансионате!» Подготовлены были не только все основные документы, но даже школьные табели, медицинские выписки и фотографии из редких отпусков. По сравнению с этим история Роуз смотрелась то ли бедно, то ли чересчур загадочно: с самого детства она якобы училась в закрытой школе-пансионе. «Звучит так, как будто ты закончила Хогвартс!» — веселился Джон, но в мире с дирижаблями не было истории о Гарри Поттере… — А если сменить фамилию? — бросила Джеки, хрустнув тостом, и Роуз вскинула на неё глаза. — Можно даже официально: Пит поймёт и поможет, у него везде связи. Возьмешь мою девичью — вот будет потеха. Роуз похлопала глазами. Даже напрягая память, она не могла вспомнить девичью фамилию матери — может быть, потому, что Джеки всегда ее тщательно скрывала, а дедушку Брендиса все звали исключительно по имени? — Доченька, почему, ты думаешь, родители назвали меня Жаклин? — мама скривилась, как от зубной боли. — В шестидесятые это казалось таким красивым — Джеки Кеннеди. А ты можешь стать Роуз Мэрион Кеннеди. По-моему, звучит гораздо лучше, нет? Роуз против воли хихикнула. Джеки скрывала фамилию и всегда ненавидела свое полное имя — и на то были причины, да… А если ей самой взять второе имя в качестве основного, то Роуз Тайлер сможет исчезнуть из всех известных ей вселенных. Не об этом ли она мечтала последние месяцы? *** Вопрос, где будет работать Доктор, пусть даже метакризис, практически человек, для Пита Тайлера не стоял. Джон уже несколько дней анализировал непонятную субстанцию предположительно внеземного происхождения. В этой вселенной не было Доктора — и, возможно, именно поэтому инопланетяне посещали Лондон с дирижаблями гораздо реже, чем его (Джон мысленно дал себе подзатыльник: пора принять, что именно этот Лондон теперь его), однако Торчвуд все равно был создан. Кстати, почему? Надо бы покопаться в архивах… Главное в химических опытах — выбрать сочетание реактивов поэкзотичнее, считал Доктор, и Джон был с ним абсолютно солидарен, да и Донна не была образцом осторожности, поэтому в бурлящую в колбе субстанцию сыпались всяческие порошки и лились различные жидкости — по большей части безымянные или с грифом «Совершенно секретно», но ничего не происходило, и Джон добавлял ещё и ещё. На что среагировало загадочное вещество, Джон понял не сразу. Кажется, на синий переливающийся порошок, похожий на альдебаранскую вулканическую соль. Из колбы повалил оранжевый дым, включилась вентиляция под потолком. Джон метнулся к письменному столу, очистил себе угол, смахнув на пол бумаги и какие-то пробирки, и принялся торопливо писать на клочке бумаги предположительную химическую формулу вещества. Увлекшись, он не сразу понял, что, несмотря на работающую вытяжку, дышать ему становилось всё труднее и труднее. Как часто он забывал, что теперь всего лишь человек — с одним сердцем и обычным циклом дыхания. Джон приписал к химической формуле индекс и закашлялся. Потом сглотнул, ощутил во рту металлический привкус и, криво улыбнувшись, нажал на кнопку SOS. Лаборатория, в которой работал Джон, была напрямую связана с кабинетом главы Торчвуда. Пит появился через две минуты после сигнала. Датчик показывал, что воздух в комнате пригоден для дыхания, колба на штативе едва курилась, а на полу возле письменного стола сидел Джон и тяжело, с хрипом, дышал. — Формула… на столе, — махнул он головой куда-то себе за плечо. — Увлекся, забыл, бывает. Глупо получилось, да, Пит? Тайлер подбежал к Джону и со страхом увидел у него в уголке рта пузырьки кровавой пены. Надо было вызвать врачей, дежурная бригада Торчвуда знала, что получит ответы далеко не на все заданные вопросы, но и в условиях недостатка информации прекрасно работала. Пит потянулся за телефоном, но набрать номер не успел. Джон тяжело задышал и припал на правую руку, Пит постарался устроить его поудобнее. Под ногами хрустнула пробирка. — Передай Роуз, что… Джон захрипел, закатил глаза и засветился. В жизни Джеки Тайлер, в девичестве Кеннеди, было много всего, что и не снилось домохозяйке на пособии из небогатого района Лондона. Она осталась вдовой с полугодовалой дочкой на руках и кучей долгов покойного мужа, через 19 относительно спокойных лет потеряла эту самую дочку на год, а потом чуть не потеряла навсегда, неоднократно сталкивалась с пришельцами, в результате экспериментов Торчвуда попала в параллельную вселенную… И уже там, как в сказке, получила то, о чем не смела и мечтать: живого и разбогатевшего того же мужа, случайную, но легкую и благополучно завершившуюся рождением сына вторую беременность, огромный дом, который практически не пришлось переделывать — всё было обустроено по ее вкусу, и даже биографию не пришлось особо править — а изменения в характере и провалы в памяти удачно списывались на шок после столкновения с киберлюдьми и послеродовую депрессию. Дочь, оставленная «наглым марсианином», а значит, привязанная к этой планете, и клон марсианина стали не более чем вишенкой на торте. Неудивительно, что Джеки практически разучилась удивляться — зато сразу поняла, что рыжего верзилу без сознания, которого зачем-то Пит привез с работы и никак не мог привести в чувство, надо всего-то напоить чаем. *** — Доктор Ноубл — редкостный мудак, но хороший специалист по работе с источниками и прекрасный археолог… — Коринн, мило улыбнувшись официанту, заказала вторую чашку кофе, Роуз жестом показала, что ей пока ничего не надо. — Возможно, вам удастся сработаться — это был бы уникальный опыт. Даже я бы согласилась, но, к счастью, не привлекаю его ни в каком смысле: по его словам, настоящая история закончилась на Шарлемане. — Ну хоть не на Пипине Коротком, — Роуз хихикнула в недопитый кофе: Коринн обожала двусмысленные шутки. — Меня, конечно, поражает снобизм, с которым «древники» относятся ко всему, что можно не раскапывать в буквальном смысле этого слова. Они сидели в закутке для преподавателей кафе Сорбонны III. Роуз перед этим забегала в секретариат подписать очередную сотню бумаг для защиты диссертации, у Коринн, получившей ученую степень по одному из эпизодов наполеоновских войн, был перерыв. Если бы Роуз — Марион, как называли ее французские коллеги и приятели, — знала, что защита по двум специальностям удвоит количество бумаг, она бы, наверное, сократила работу вдвое, как настойчиво советовала одна из консультанток. — Но, конечно, Благородная задница — это худшее, что могло случиться с археологами. В Болонье до сих пор каются, что вырастили монстра, — Коринн всплеснула руками. — Поэтому я и удивилась, что ты решила обратиться именно к нему… Роуз пожала плечами. Академический мир изучающих древние цивилизации оказался ещё теснее, чем Лондон начала XXI века, который она всё реже за последние годы называла своим. Семь лет назад для получения высшего образования она выбрала Сорбонну — хотелось занимать мозги не только во время учебы, но и после, и Франция, где все знали английский, но никто на нем принципиально не говорил, казалась идеальным местом. Сорбонна предлагала обучение на некоторых направлениях и на английском языке, но Роуз, пробежав глазами список факультетов и основные направления исследований, неожиданно захотела попробовать себя в чём-то необычном. Начинать учиться в двадцать шесть, в новой стране и на незнакомом языке, без Т.А.Р.Д.И.С., которая всё переводила, оказалось… неприятно. Но интенсивный курс французского Роуз начала еще в Лондоне, когда была не до конца уверена, что выберет именно Сорбонну, и два месяца в Нормандии в совокупности с деньгами и возможностями Пита сделали абстрактную мечту реальностью: Марион Кеннеди, урожденную Роуз Мэрион Тайлер, зачислили на первый курс отделения древних цивилизаций одного из факультетов Сорбонны. И, конечно, она никогда не забывала, как много сделали для нее психотерапевты Невадского полигона — хоть зачем-то он ей пригодился. Выбор направления родным, конечно, поначалу показался неожиданным. Но абстрактные дисциплины вроде математики Роуз не привлекали, о физике или инженерии после Торчвуда и пространственной пушки не хотелось и думать, хотя некоторая база волей-неволей была наработана. Хотелось загрузить мозги и — совсем немного — совершить открытие. Хотелось что-то доказать — и маме с Питом, и Джону, и Доктору, хоть последний об этом и не узнает. Хотя сам Доктор почему-то не любил древние земные цивилизации. Лондон начала XXI века притягивал его гораздо больше, чем пирамиды, Парфенон или семь холмов Вечного города, не говоря уж об неизвестных жительнице рабочей окраины Мезоамерике или Междуречье. Тем удивительнее, что Роуз по-настоящему заинтересовалась ими, особенно последним. Слова «Шумер», «Аккад», «хетты», «Элам» почему-то на всех языках звучали для нее музыкой. Правда, определиться с темой для углубленного изучения она долго не могла, оттягивая до последнего. Остановиться на чем-то одном помог очередной разговор с матерью. Джеки одним глазом поглядывала на Тони, который в начале разговора помахал «сестричке» и вернулся к рисованию. — Сегодня он хочет быть трансформером, — доверительным шепотом сообщила Джеки. Роуз улыбнулась и принялась рассказывать новости. Она говорила с неподдельным воодушевлением, впрочем, как всегда в последние пару лет. Во Франции ей по-настоящему нравилось, у нее уже появлялись если не друзья, то хорошие приятели, а вот свободное время почти исчезло, но это воспринималось величайшим счастьем. Параллельно с совершенствованием французского Роуз пришлось учить латынь, потому что так было положено, немецкий, потому что каждый уважающий себя специалист по древним цивилизациям обязан его знать, и санскрит, потому что без него немыслимо изучение давно умерших языков. Но языки неожиданно оказались не менее интересными, чем история и культура. Парадигмы и грамматические формы запоминались как бы сами собой, а слова и смыслы складывались в связный текст с легкостью паззлов Тони. Возможно, талант к языкам был у Роуз всю жизнь. А возможно, это было прощальным подарком Злого Волка или Т.А.Р.Д.И.С. — со «старушкой» у Роуз всегда были особенные отношения. — …И есть еще шумеры, — закончила она перечень направлений для дальнейшей специализации. — Знаешь, я вообще не представляла, что была такая цивилизация, а ведь, согласно некоторым данным, они изобрели письменность, колесо и даже пивоварение! Дедуля был бы им благодарен, да? Но о них очень мало что известно, а специалистов по всему миру меньше сотни… — Интересно, почему? — поинтересовалась Джеки, хлопнув дверью холодильника. — Если они, как ты говоришь, такие выдающиеся? — Ну, там всё сложно… Чем больше у цивилизации было предков или осталось наследников, тем легче ее дальше изучать. А шумеры уникальные и ужасно загадочные. Никто толком не знает, откуда они взялись, где их корни и родственные им народы. Они создали великую цивилизацию, но появилось буквально из пустоты… И ушли в пустоту. Одинокие и неприкаянные, пришедшие из ниоткуда и ушедшие в никуда. Как и она сама. Хорошее настроение пропало, будто его и не было вовсе. — Да, наверное, изучать их будет очень грустно, — она все-таки попыталась вымученно улыбнуться, чтобы не дать Джеки понять, что снова слегка захандрила. — Даже пиво не поможет. — Роуз, а если взглянуть на всё под другим углом? — голос Джеки доносился издали — она как раз относила Тони его полдник, затем мамина голова снова появилась в кадре. — Извини, дорогая! Он ужасно капризничает, если не получает свое молоко с печеньем. Так, что я хотела сказать? Не создали великую цивилизацию, но пришли из ниоткуда, а пришли из ниоткуда — и создали великую цивилизацию! Не важно, кем они были — главное, кем они стали и что оставили потомкам. Где бы мы были сейчас, если бы не пиво и колеса? Роуз непроизвольно глупо хихикнула. Пиво и колеса действительно сильно повлияли на их цивилизацию, здесь она поспорить не могла. Но настроение неотвратимо улучшалось не только от случайного маминого каламбура. Было в словах Джеки что-то, что и ранило, и заставляло двигаться дальше, — как будто, царапаясь о твердую скорлупу, Роуз вылезала из воображаемого яйца, чтобы наконец-то научиться летать. Доктор не любил бывать в прошлом на Земле — если только его не заносило случайно — поэтому и про шумеров Роуз знала меньше, чем могла бы — но так даже интереснее… — Знаешь, если Благородная задница еще и приедет на твою защиту, вы произведете фурор: он же не вылезает с раскопок. Заканчивает свои — его зовут на чужие, и так круглый год, — за показным безразличием в голосе Коринн слышалась едва заметная зависть. — Правда, сейчас он зависает в Риме, точнее, в Ватикане: представляешь, его пустили в хранилище рукописей! На конференциях он выступает по видеосвязи, смотрит только избранные трансляции, но в его Болонье на него просто молятся. Впрочем, всё это совершенно заслуженно: новый запатентованный метод, лазерное сканирование, все дела. Физика! Последнее слово Коринн просто выплюнула, и Роуз рассмеялась, прикусив кончик языка. Байки о загадочном американце, отучившемся в старейшем университете Европы (она не помнила, так ли было в ее мире, но в мире Пита Болонский университет был самым старым и престижным, если брать Старый Свет), были одной из любимых тем специализирующихся на истории, но, конечно, прежде всего доктор Ноубл интересовал одиноких женщин. Роуз пополнить их сонм не стремилась, но разговоры обычно поддерживала: лет пять назад, когда о Ноубле заговорили после первого большого скандала («Этот чудак из Болоньи написал, что профессору Роулинг лучше сочинять детские книги, а не изучать образовательную систему Древнего Рима. Но, между нами говоря, он прав, в последних исследованиях она явно пренебрегает академизмом в угоду художественности…»), она поняла, что «Гарри Поттер» в этой вселенной так и не был написан, потому что у Джоан Роулинг сложилась успешная академическая карьера. Неужели хамоватый самородок из Италии знал что-то, что могли знать только они с Джоном… и Доктором, конечно? А уж узнав его фамилию — Ноубл — Роуз почувствовала, что её трясет. Два совпадения — это ничто, закон парных случаев, но она всё равно ночь просидела в Асанхейе, ища упоминания о Ноубле из Болоньи. Фотографий и видео нашлось немного, но было очевидно: в хмуром здоровяке, никогда не выходящем на первый план, не было ничего от изящной угловатости Доктора, голос и интонации казались совершенно чужими, и Роуз почему-то сразу успокоилась — и дальше уже не вздрагивала, когда в курилках и на кафедре обсуждали очередную выходку Благородной задницы. Даже превращение просто Ноубла в доктора Ноубла ее не удивило: она и сама в обозримом будущем планировала стать доктором Кеннеди. А вот с этим поначалу были проблемы. Роуз не хотела защищать крепкую среднюю работу — она хотела прорыва, открытия, хотела, чтобы следующие поколения детей пририсовывали к ее портретам в учебниках усы, рога или что-то похуже, а для этого рядового диссера, посвященного описанию шумерского права или того же пивоварения (оно, к удивлению Роуз, всё еще не получило нужного исследования) было недостаточно. Хотелось сделать шумеров не такими изолированными, доказать их связь хоть с кем-то на континенте, но раз за разом Роуз будто натыкалась на монолитную стену. Помог, как всегда, случай — и Доктор. В очередной раз прикидывая, какую древнюю культуру она еще не пыталась привязать к своим шумерам, она наткнулась на упоминание загадочных табличек, найденных в румынской Алба-Юлии, и вспомнила, как Доктор однажды, будучи настроен особенно критически, по камешку разносил земные технологии. Досталось, кажется, всему: от родовспоможения до методов приготовления картофеля фри, но сейчас Роуз вспомнила деталь, тогда оставшуюся практически незамеченной. — А как они консервируют уникальные находки! Для Тэртерийских табличек эти умники не придумали ничего лучше, чем обжечь их, а потом залить кислотой, — и теперь практически со стопроцентной вероятностью при повторном исследовании они разрушатся… если только за дело не возьмется выдающийся археолог, при этом будучи еще и специалистом по физике, но, сама понимаешь, на этой планете таких не водится… — Доктор, закончив спич, приосанился, и Роуз тогда рассмеялась и сказала, что он стал бы настолько потрясающим специалистом во всем, что земным ученым было бы нечем заняться. Может быть, на этой планете таких и не было, но вот в этой вселенной точно водились, и Роуз написала доктору Ноублу той же ночью — спросила, что он думает о повторном анализе Тэртерийских табличек, судьба которых в мире с дирижаблями сложилась идентично родному миру Роуз. Ноубл ответил сразу — резко и сухо, но вполне в рамках делового этикета — что задача была бы вполне решаемой, если бы не упертость румынских властей, то ли трясущихся над сохранностью национального достояния, то ли боящихся, что главная реликвия их страны окажется подделкой. Прочитав письмо, Роуз торжествующе улыбнулась: уж на упертое правительство, неважно какой страны, управу она найти могла. Через четыре месяца доктор Ноубл торжественно был допущен к анализу Тэртерийских надписей. Сама Роуз тоже побывала в Румынии, но с Благородной задницей пересечься не успела: в качестве благодарности от Роуз Пит потянул за свои ниточки и Ноубла пригласили присоединиться к исследованию Ватиканского манускрипта — крупнейшей в мире (во всяком случае, в этом) рукописи майя, о которой тот, по собственной оговорке, грезил не первый год. Комплексный анализ показал, что тэртерийские таблички оказались чем-то вроде палимпсеста: верхние символы были нанесены поверх нескольких затертых слоев. Доктор Ноубл предоставил ей распечатки прорисовок четырех из них, сказав, что дальше если что-то и есть, то с нынешними технологиями прочесть это не удастся, но от соавторства отказался. Дрожащими руками Роуз открыла вложение — и почувствовала восторг, сопоставимый с полетом на Т.А.Р.Д.И.С.: значки третьего и четвертого слоев были ей слишком хорошо знакомы. *** — …Таким образом, обретает смысл и миф о загадочном Дильмуне — прародине шумеров, расположенной далеко за морем, чудесной зеленой стране, полной цветущих садов и деревьев, не знающей засух и связанных с ними катастроф. Последние слова Роуз потонули в аплодисментах, так что она даже не стала пытаться говорить подобающие случаю формальные благодарности, но по-прежнему оставалась за кафедрой, нервно поправляя очки. Исследование древней письменности не прошло бесследно: пару лет назад у Роуз начало ухудшаться зрение, так что читала она теперь в одних очках, а взаимодействовала со всем остальным миром в других. Осветлять волосы она перестала еще в начале учебы, и порой рассеянно думала, что если бы Доктора — наверняка неоднократно регенерировавшего — занесло бы в ее вселенную, они бы совершенно искренне не узнали друг друга. — …а значит, мисс Кеннеди предоставила вполне убедительные доказательства своей гипотезы о том, что Тэртерия могла бы быть прародиной древнего народа, который отправился на юг и основал великую цивилизацию Шумера, — погрузившись в размышления, она умудрилась пропустить речь председателя комиссии. — Единогласно, дорогая! — мадам Маршан, председательница счетной комиссии, со своего места потрясла пачкой заполненных бюллетеней. — Жако… то есть доктор Сен-Мор, объявляйте! Доктор Сен-Мор, пожилой председатель диссертационной комиссии, причмокнул в микрофон — ассириологи Сорбонны говорили, что он до сих пор страдает, что в аудиториях запретили курить, даже трубки и сигары, — и объявил: — Таким образом, мы с большим удовольствием присуждаем Марион Кеннеди степень доктора наук. Поздравляем вас, доктор Кеннеди! Банкет после защиты Роуз не отличался от десятков тех, на которых она уже бывала, и сотен тех, что будут после нее: поздравления, тосты, французы ругают испанские вина, кружок шумерского пивоварения — группа студентов-энтузиастов набора двухлетней давности — дегустирует первый вариант «реконструкции»… Роуз налила себе шампанского и отошла к стене. Ощущения праздника не было — возможно, потому, что ее триумф не смог разделить никто из тех людей, которых она по-настоящему хотела бы видеть. Она всегда знала, что наличие Пита Тайлера с женой на защите скромной исследовательницы из Сорбонны, пусть даже совершившей небольшой прорыв, было бы крайне сложно объяснить, но Джон! Она отправила ему письмо с приглашением за несколько недель, и он совершенно точно прочитал его. Да, они не виделись больше семи лет, и Роуз иногда было немного стыдно: Джон не Доктор, но он не виноват в этом, он не выбирал эту вселенную, и не из-за него Роуз так «запылилась» в Пустоте, что в одной вселенной с Доктором была бы обречена. Сейчас, спустя годы, она понимала, что, упиваясь собственным горем, была несправедлива к нему, но признавать ошибки вслух было по-прежнему сложно. Приглашение на защиту казалось отличным шагом к примирению — но, видимо, Джон предпочел проигнорировать его. Конечно, у него могла быть работа — но какой начальник не отпустит даже незаменимого сотрудника, если приглашает его, начальника, дочь? Зато на банкете точно объявился доктор Ноубл — Благородной задницей Роуз его с недавних пор не называла даже про себя. После совместной работы общение они не прекратили, изредка перебрасываясь электронными письмами или делясь новыми гипотезами. Ноубл по-прежнему в основном сидел в Ватикане: местный кодекс, представлявший из себя огромный известковый кирпич — печальная судьба большинства книг майя — постепенно поддавался, и специалисты по Мезоамерике, по слухам, уже создали что-то типа листа ожидания, чтобы решить, кто из них позовет Ноубла следующим. За прошедшие месяцы они, можно сказать, сблизились: Роуз оценила и эрудицию ученого, и резкий юмор, и широту взглядов, не знала она только одного: его имени. Ей, как и всем, были известны только инициалы: Джей Эйч Эй. *** — Доктор Ноубл… Джей… — Роуз запнулась, не зная, как к нему обращаться. Если они говорили на французском, они с недавних пор использовали местоимение «ты», но сейчас Роуз машинально начала говорить на родном языке. — Спасибо, что приехал, я знаю, что ты не любишь не свои доклады. Самолюбие Роуз и вправду немного тешил тот факт, что затворник с мерзким характером, выбирающийся из архивов или с раскопок только на свои собственные выступления, приехал на ее защиту — или, конечно, на банкет после нее. Но это все равно не могло примирить ее с отсутствием в зале такой знакомой долговязой фигуры… — Я не мог пропустить исследование про шумеров, потому что они, подобно моей многоуважаемой собеседнице, пришли из Пустоты, но нашли себя и в новом мире, — вживую Ноубл оказался высоким, больше чем на голову выше Роуз, выше даже Доктора… и Джона, и гораздо шире их в плечах: в курилках говорили, что «в поле» он не брезгует и сам помахать лопатой. Удивила ее и определенно рыжая шевелюра: на зернистых фотографиях он или был в панамках или банданах, или цвет волос невозможно было различить. Задумавшись о внешности знакомого по переписке, Роуз не сразу поняла, что так царапнуло ее в вежливой ответной реплике Ноубла, кроме вычурного третьего лица — явно кальки с итальянского. Но почти сразу она осознала: доктор Ноубл, Благородная задница, археолог из Болоньи… человек, прекрасно разбирающийся не только в истории, но и в физике, практически слово в слово процитировал то, что она написала Джону, приглашая его на свою защиту. Удивление и шок на удивление быстро сменились осознанием того, почему ее с самого начала так тянуло к доктору Ноублу: манерой поведения и резкими высказываниями он действительно до боли напоминал Доктора, но не лохматого шотландца, давшего внешность Джону, а ушастого северянина. У судьбы порой бывало своеобразное чувство юмора… — Джей Эйч Эй… Джон, а дальше? — Роуз внезапно почувствовала себя так, будто впервые за бесконечность услышала звук материализующейся Т.А.Р.Д.И.С. — Нет, только не говори, что Эй — это Алонсо! — Да, а Эйч — это в честь определенной части тела. Хорошо, что вторые имена могут быть какими угодно, правда? — Ноубл улыбнулся, и уж эту-то улыбку Роуз узнала бы в любой из вселенных.