Пламя-5. Форсаж - и вперёд!

Крохотное мышиное убежище в горах Лабиринта Ночи гудело всю ночь и утро, обсуждая новости и возможные дальнейшие действия. Ясно было, что никто не поможет им, и за свободу Марса придётся сражаться измотанным разношёрстным отрядам. А посему решено было, что поутру Модо и Отчаянный Дед отправятся к Стокеру, по слухам обосновавшемуся где-то у подножия Олимпа. Одна только Ривер грустила. После встречи с Дедом она сделалась очень странной: во время общения с Модо и детьми была нарочито весёлой и разговорчивой, а в остальное время слонялась по пещерам какая-то убитая и потерянная. Вот и теперь она сидела в тёмном углу на рваном одеяле и уныло смотрела в пустоту перед собой. Модо, прекрасно понимавший, что трудный разговор неизбежен, твёрдо пообещал себе не позорить старинную и славную фамилию эгоизмом и нерешительностью. Он не оставит Ривер, даже если нужные струны от сердца к ней и не тянутся. Он мужчина, он Флейм! Серый великан подсел к печальной подруге и осторожно обнял, обхватив сзади и словно спрятав мышку-малышку в кольце своих огромных рук. Ривер, не сказать бы, что маленькая, с поджарым, натренированным телом в объятьях высокого мощного воина казалась хрупкой и даже немного изящной. «Как мама…», - вновь подкатило к горлу тяжёлым комом. Мышка зажмурилась, задышала часто. Модо поймал антеннами неуёмное томление страсти и что-то давящее, болезненное. Она страдала. - Рив… - начал он, не зная даже, подавлять ли в себе разбуженные женщиной ощущения или же отпустить уже их на волю, - Флеймы, они… они всегда ведут себя, как мужчины… и женщин не бросают! Ривер замерла в его руках, напряглась, а Модо продолжил: - Речка, послушай. Если Стокер примет нас в свою армию, я попрошу его… поженить нас. Ривер молчала. И Модо не знал, что делать дальше. Он больше не чувствовал её распаляющей страсти, и потому, когда несмело потёрся щекой о её щёку, это вышло, как если бы приласкался к матери или Праймер. - Нет, Великан, это слишком большая жертва, - упавшим, неживым каким-то голосом отозвалась, наконец, серебристая мышка, всё так же не открывая глаз и не шевелясь в тепле объятий, - Тебе совесть велит, но я же чувствую, КАК тебе тяжело. Нельзя так, серый. Скверно это… - Рив, ты не так понимаешь… Может быть, всё сложится однажды. Ну, кто же знает-то? - Я знаю. Не сложится. - Почему ты так думаешь? – Модо аккуратно развернул Ривер к себе лицом и заглянул в глубину серых глаз. - Потому что я ничего для тебя не значу. Ни-че-го… - Подожди, - замотал головой Флейм, - Ты не права, ты много для меня значишь! Мы же столько лет вместе, ты же чувствуешь сейчас, что я не вру. Чувствуешь? Ривер, закрыв глаза, покивала головой с таким видом, будто терпеливо слушала детский лепет, но Модо, начав говорить, уже никак не мог остановиться. - Рив, я очень люблю тебя. Разве ты не ощущаешь? – мысли толпились в его голове, одна другой наступая на хвост, чтобы скорее получить свободу, и потому речь, и без того никогда не блиставшая особой изысканностью и лёгкостью, была спутанной и ужасно сбивчивой, - Я, может быть, мало уделял тебе внимания. Ты во всём поддерживала меня, утешала, помогала. Мне, маме. С детьми возилась. Всё-всё делала… А я… Ривер, я просто запутался. Я всю жизнь младшим был, а теперь я глава семьи… А я не справляюсь, понимаешь, не справляюсь. Я сейчас веду себя отвратительно, не по-мужски, Рив, жалуюсь… Прости. Рив, ты очень хорошая! Серебристая мышка открыла глаза. В сырой полутьме пещерного закутка перед ней сидел её Великан. Сидел, согнувшись и поникнув богатырскими плечами, спрятав лицо в ладонях. В огромном теле, перевитом канатами мускулов и покрытом лохматой серой шерстью, жил растерянный и в чём-то одинокий мальчик. Мальчик был несчастен. Глубоко. Жизнь слишком сильно его побила, и требовала от него порой слишком многого. На широченных мощных плечах удержалось бы, казалось, полмира, а израненная душа всё ещё не сломалась каким-то лишь чудом. Ривер, забыв обо всех своих болячках, прильнула к старшему Флейму, погладила по мускулистой спине под истончившейся от старости, давно не стиранной драной футболкой. - Всё будет хорошо, Великан. Обязательно… Они сидели так очень долго. В продрогшем мире две искорки света грели друг друга теплом рук и сердец. Просто грели… *** - Рив, у меня для тебя кое-что есть, - хрипловатый низкий голос, родной до того, что нельзя и выразить, разбудил мышку, когда в катакомбах уже царило утреннее оживление. Женщина поднялась на локте. Она замёрзла, хоть кто-то заботливый и укрыл её ночью вторым одеялом, но тёплая ладонь уже обхватила её подрагивающее плечо, и тепло – самое желаннейшее из всех возможных – разлилось по спине, груди и шее. - Доброе утро, серый. Чем удивишь? – улыбнулась она, будто и не грустила вчера. Тот порыв понимания и нежности, что заставил её вчера заснуть на руках у Модо, словно разомкнул что-то в ней. Она просто любила своего Великана. Просто. Любила. На лице Модо, которое было достаточно хорошо видно в свете масляной лампы, тоже ясно отражалось некое облегчение. Он тоже улыбался. И за эту добрую, искреннюю и немного наивную улыбку можно было б отдать всё на свете. Уголки губ заразительно тянулись к ушам, а большие глаза с алыми радужками о чём-то слегка грустили. Светло грустили и заглядывали прямо в душу, ласкали и согревали её. - К сожалению, - вздохнул он и смущённо глянул на то, что принёс с собой, - на завтрак опять только сушёное мясо. Но вот Праймер вчера Дед таким лакомством угостил… Мммм! Она девчоночка добрая, ты же знаешь. Батончик этот на шесть частей разделила: себе, тебе, мне, Огоньку, Деду и Мраку. Представляешь? Модо протянул подруге свою раскрытую широкую ладонь, которой сильно не хватало мыла. Впрочем, средств гигиены тут остро не хватало всем, и никого эти мелочи давно уже не смущали. Тем более что на ладони этой, на обрывке относительно чистой ткани, лежали два крохотных кусочка чего-то явно очень вкусного и сладкого. Два кусочка – для них двоих, для Модо и Ривер. Мышка взяла свою долю лакомства, но поднесла вдруг не к своему рту, а ко рту внимательно наблюдавшего за нею Флейма. Тот, чуть удивлённо усмехнувшись, аккуратно взял сладость из пальцев Ривер, чтобы случайно не поранить их неровным краем обломанного резца. И, подхватив эту незамысловатую игру, сделал со своей порцией то же самое – положил его в приоткрытый, улыбающийся рот Серебристой Речки. *** - Рив, я… хотел попросить тебя… Они вяло дожёвывали остатки жёсткого и пресного сушёного мяса, которое после сладкого батончика показалось совсем уж невыносимо отвратным. Модо начал говорить и запнулся. Ривер одобряюще погладила его плечо под растянувшимся коротким рукавом футболки и, не дожидаясь продолжения фразы, сделала предположение сама: - Хотел попросить меня остаться здесь, с детьми? Модо, до того мгновения угрюмо смотревший в сторону, встрепенулся и удивлённо уставился на подругу. - Не смотри на меня так, серый, - усмехнулась мышка ему в ответ, - я, конечно, немного телепат, но тут не надо быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться. Малокалиберный наш и так-то извёлся весь без героизма и приключений, а с бластером этим и вовсе страшно его без присмотра оставлять. Да и после того случая с гранатомётом… Великан, да я сама люблю этих мышат, как родных, и тревожусь. Я останусь, не бойся за них. Ривер, до того едва жевавшая в конец опротивевшее мясо, вдруг принялась быстро догрызать остатки своего завтрака, будто желала скорей закончить завтрак и уйти. От Модо это не укрылось. - Речка, я знаю, что тебе хотелось бы поехать со мной, но… - Флейм шумно и резко выдохнул, собираясь с мыслями, - Я не могу потерять этих мышат. Это прозвучало как никогда тихо, точно до смерти боялось быть произнесённым. Но и не высказанным тоже уже оставаться не могло. Ривер была хорошо известна привязанность Модо к детям его давно погибшего брата. И ещё она знала (раскрыла эту тайну для себя в тот момент, когда телепатически «подслушала» тяжёлую исповедь Отчаянного Деда), что Терри в момент гибели была беременна. И даже теперь, несколько лет спустя, это незаживающей раной терзало сердце серого воина. - Рив, я не вынесу их смерти, я умру тогда сам, - серебристая мышка давно заметила за своим Великаном эту особенность – часто выступавшие на глазах слёзы. Храбрый, безжалостный на поле боя, иной раз грубоватый и громогласный, огромный и казавшийся несокрушимым – он мог заплакать от радости или умиления, от сострадания к кому-то… Но впервые на памяти Ривер он смывал слезами собственную боль, - Прости меня. Ривер закусила губу, чтобы не всхлипнуть. Это была ещё одна его страшная тайна, и он, видимо, не мог уже хранить её в секрете. В секрете от неё, от той, что давно уже стала членом семейства Флеймов, от той, которой он столь неуклюже, но искренне сделал вчера предложение. Предложение, от которого она отказалась… - Великан, поезжай и ни о чём не думай. Всё. Будет. Хорошо. *** Спустя совсем короткое время два мотоцикла: боевой синий чоппер и столь же хорошо приспособленный для войны байк уникальной конструкции – стояли в ожидании долгого и наверняка опасного путешествия, на которое собравшиеся вокруг мыши возлагали большие надежды. Оживлённые «голоса» искусственного разума чуть похрипывали от безнадёжного износа, точно простуженные на нескончаемом холодном ветру. Байкеры уже устроились на сиденьях, им оставалось лишь проститься с теми, кто вынужден был оставаться в унылой полутьме катакомб Лабиринта Ночи. Огонёк стоял надутый, густо покрасневший антеннами и недовольно крививший губы. Его опять не взяли! Не взяли в полное самых невообразимых приключений предприятие! Не взяли в команду с обожаемым дядей Модо и самим Отчаянным Дедом! Да ещё и Ривер приставили, чтоб караулила! А ему сказали… Охраняй, говорят, женщин! Отговорки, вновь и вновь глупые сказки, в которые юный Флейм давно уже как не верил. Модо прекрасно понимал его и даже сочувствовал, но взять с собою не мог. Не позволяли ни здравый смысл, ни родительское сердце, ведь для серого великана племянники давно уже стали детьми: сыном и дочерью. И он боялся, до дрожи, до полуобморочного состояния боялся их потерять. Праймер – спрятанная под старым, бесформенным тряпьём красавица – тоже стояла грустная. И её чувства Модо были вполне понятны: вновь расставание, вновь тревога за любимого дядю, а ведь он так и не успел рассказать ей очередную сказку… И Ривер. Улыбается. Но как-то печально. И выглядит так, словно старше уже лет на десять, не меньше. Бедная! Как всё сложно, о Боги, как же всё сложно в этом гибнущем мире! *** Развёрнутые над байками «солнечные паруса» немного укрывали седоков от встречного ветра и гоняемой им пыли, но длительные переезды между ночёвками или вынужденными остановками из-за песчаных бурь всё же сильно изматывали. Завалиться бы и тут же уснуть, коль не твоя очередь караулить, однако разговоры нет-нет, да возникали в темноте случайных укрытий. - Дед, а откуда мотоцикл-то у тебя такой навороченный? – спросил Модо, рассеянно вглядываясь в заволоченный пылью тёмный горизонт. Вокруг на многие километры вперёд было безжизненно, точно на унылом, бескрайнем погосте. - А это для меня друг твой смастерил, - огорошил его старый байкер, сообщая об этом с таким видом, будто припоминал, чем они оба подкрепились перед отъездом. - Кэвин?! - Да, Флейм… - Отчаянный Дед, подтвердив догадку Модо, замолчал, но в миг оживившийся серый великан не мог позволить ему остановиться на этом. - Не молчи, Дед, скажи: как он там, а? – большие глаза с красными радужками пристально смотрели, ловя отсветы от догоравшего костерка. - Надеюсь, что он в порядке, - вздохнув, отозвался старый калека, - Я уж года два, как его не видал и ничего о нём не слышал, а так… Ох, Флейм! По гроб жизни я ему буду благодарен и не выплачу никогда этот долг. Дед замолчал, и Модо, ловя его замешательство и душевную боль, как ни хотелось ему узнать о Кэвине побольше, всё же так и не решился расспрашивать старика дальше. Только тот, как оказалось, не намеревался прекращать свой рассказ, просто собрался с силами и выдавил, наконец, еле слышно: - Она же, Терри моя, к нему побежала. Думала, наверное: он – единственный знакомый ей в Арсии мужчина – чем-то поможет, что-то посоветует, пожалеет, защитит, в конце концов… от изверга, - изуродованное лицо Деда скривилось, будто к нему применили самую жесточайшую из пыток, но через пару секунд он продолжил, - Она и побежала к расположению его войскового подразделения. А тут воздушная тревога… Я за ней. Но пока искал, пока носился между взрывов, между мёртвыми, ранеными и запаниковавшими мышами, между обломками и развалинами… всё самое страшное уже случилось. Она побежала в противоположную от убежища сторону, а там… там плутаркийская авиация во всю бомбила военные объекты города… Дед снова умолк. Почти беспалая рука вновь сжала левую часть груди, блёкло-фиолетовые глаза мучительно зажмурились. - Дед, хорош вспоминать, - сочувствуя старику и холодея от собственных растревоженных ран, взмолился Модо, но седой байкер его не послушал. - Не было там Соула… Он нашёл меня возле… неё… я почти ничего не помню, Флейм. Кэвин говорил потом, что я лицо себе ногтями драл… Парень, твой друг, он… не сыщешь, наверное, добрее. Он и тогда меня одного не оставил, и когда жена моя с ума сошла и прямо под обстрел выбежала – тоже рядом оказался… Я не заслуживал его сострадания, а он и думать не думал о том, достоин я чего или нет. Просто сочувствовал… Я потом на фронт пошёл добровольцем. Я лез в самое пекло. Казалось, что от этого легче станет, что искупить смогу… А ничего я не искупил, парень, и не заглушил. Только покалечился… - Ты много мышиных жизней спас, - возразил Модо, невольно поражаясь тому, что так сильно теперь волновался о состоянии Митча, которого раньше ненавидел. Волновался и неуклюже пытался лечить его душу. - Ну да… - рассеянно согласился Дед, - только болеть от этого меньше не стало… Да, чёрт бы с ним, Флейм, с моим уделом. Я ж про Соула тебе рассказываю… Три года спустя после гибели Терри я сам на мине подорвался и ноги потерял. Думал: что ж теперь делать-то? По-пластунски, разве что, в бой ползать? А там, как оказалось, Кэвин был в том же госпитале. Ранен, а днями и ночами чинит что-то: приборы медицинские, в основном. Увидал меня и говорит: «Не боись, Алан, сделаю тебе такие колёса, что и без ног на них носиться будешь. Дай только до всех инструментов моих добраться, до запчастей!» Вот и сделал… Эх, парень! Хоть бы жив был! - Может, свидимся, - пробормотал молодой байкер себе под нос, но его пожилой собрат то ли услыхал, то ли догадался о сказанном. - Изо всех сил на это надеюсь. *** Долго… Как же долго всё! Быстрее надо: успеть найти, успеть спасти, а приходится сдаваться перед расстояниями. Чтобы преодолеть их, нужно затратить уйму времени, а его, может, и нет уж вовсе. Лежишь во время вынужденной ночёвки, смотришь в темноту, маешься, а поделать ничего нельзя, хоть убейся! Тянется время, тянется, словно удовольствие какое-то садистское получает от этого. От того, что мысли в голове роятся одна тревожнее и тяжелее другой, от того, что досада гложет, уставшие мышцы гудят, желудок тошнотно стонет, а блохи, кажется, не оставили уже ни одного живого места на искусанном, дрожащем от холода теле. Широкий для них плацдарм, ничего не скажешь! - Слушай, Дед. - А? – голос совсем не сонный, хоть и его очередь спать. - Я про батончик этот хотел спросить, который ты племяшке моей подарил. Он откуда на самом-то деле? - Да оттуда и есть. Мальчишка один передал месяцев десять назад. Откуда он её взял, не знаю. Но есть ещё на Марсе местечки – не чета этим. И города более или менее живые, и бункеры правительственные, и фермерские хозяйства, снабжающие высшее руководство зерном… А парнишка – он с матерью жил в пригороде одном, я к ним на постой однажды напросился, они пустили. А когда я, переночевав у них, дальше в путь засобирался, он подошёл ко мне и сказал: «Передай самой красивой мышке на Марсе». А я как девчушку твою увидел, так сразу и подумал, что для неё это гостинец. Славная она у тебя… - Это да, - улыбнулся Модо сам себе, прекрасно понимая, что Дед выражения на его лице в темноте не увидит. - Береги её… - добавил старик чуть слышно, и Модо уловил в этом тихом голосе очередную волну боли и пустого, бесполезного уже сожаления. - Берегу, Дед. «Потеряешь – никогда уж не вернёшь… - будто сама собой родилась в голове страшная (чудовищней всех самых жутких кошмаров) мысль, от которой пробрало точно могильным, ломающим кости холодом, - не откупишь у смерти подвигами, не вымолишь никакими слезами!» Седой байкер, поворочавшись ещё с полчаса, всё же уснул, а серый великан продолжил свою изматывающую борьбу с тягучим, безжалостным Временем. Рив… Как же, оказывается, он к ней привык! Привык, эгоист! Никто-то теперь бок не погреет и антенны не почешет. Оххх, мама! Что же делать-то со всем этим?