я в тебя верю

Море, пребывающее в состоянии покоя, под твоими пальцами вспенивается штормом.

      Небо серое, как холодная сталь, как грёбаные глаза Леви Аккермана. Девочка окончательно запуталась, девочка, не допуская возражений, потерялась. Увязла с ног до головы в мальчике-по-имени-свобода, но выбираться даже не думает, не знает как. Он ведь везде, даже когда рядом нет - повсюду, ты только руку протяни и сразу поймёшь, почувствуешь всеми фибрами души.       Микаса не писала тоскующих писем, не врывалась в штаб разведки, ошарашенным взглядом выискивая чересчур знакомую фигуру. Знала, что его окружение поймёт всё не так, как следовало - неправильно, поэтому смирилась и терпеливо ждала. Даже не волновалась. Потому что чего уж ей, простой смертной девке, волноваться о Сильнейшем Воине Всего Человечества.       Она множество раз думала о том, что ходит по лезвию острого ножа, связавшись с ним, однако, Богам на зло, продолжала вершить свою судьбу самостоятельно, не полагаясь на высшие силы и благословение ангелов, но, сама того не заметив, с треском провалилась в серое море и соли наглоталась по самые гланды. А Аккерман, вместо того, чтобы руку помощи подать, все глубже и глубже тянул её балластом на дно.       Микасе хотелось вывернуть душу наизнанку, избавиться от отвратительных эмоций, чтобы никогда более не ощущать разъедающего чувства собственной беспомощности и желания содрать с себя кожу живьём не найдя его лицо в толпе вернувшихся с кровавой вылазки солдат.

Чудесный вторник, чудеснейший. Поговорим о погоде и о твоей крестнице, главное - не о будущем или прошлом.

— Как ты? — первое что слышит Леви, когда Микаса подходит достаточно близко. Ему невольно кажется, что в её совершенно стальном голосе сквозят нотки жалости и беспокойства. А как же. — Зачем пришла?

От нежности сводит скулы.

      Ответ очевиден, а вопрос так глуп. Слова тяжело оседают в просторах комнаты. Девочка-с-глубокими-глазами молчит, глядит на него и вмиг раздражается, кусая и без того искусанные губы. В её глазах нет ни единого намёка на укор, есть только траурная печаль, и Аккерман отчётливо видит её насквозь. Та вошла в комнату сразу, противно сквозя в воздухе, едва Микаса успела переступить порог. — Что, успела похоронить раньше времени?       Она слегка вздрагивает, так и не ответив на заданный вопрос, но понимает, что он, скорее, риторический. Переступает с ноги на ногу, так и не решившись присесть, а он молчит, даже не смотрит в лицо. Неотрывно пялится на алый вышитый пион на её чёрном, как сама смерть, платье. — Я волновалась.       Ей хочется заплакать. Вылить на него полное до самых краёв ведро переживаний. Ей хочется быть рядом в трудный период, хочется, чтобы он знал, что на неё можно положиться, что ей можно доверять. Ей так этого хочется, больше жизни хочется, но это, к сожалению, не в её компетенции. Она не в том положении, не дотягивает. Знает, конечно, что тратит больше, чем получает, но ничего поделать с этим не может. Понимает, что разобьётся насмерть, но до боли надеется на веру. Не в Богов, и ангелов, и прочих сверхъестественных существ, а в самого мальчика-по-имени-свобода.       Микаса, сокращая расстояние, обнимает его, утыкаясь куда-то в плечо и шепчет на ухо «я в тебя верю, ты бы никогда... ». Леви, задержав дыхание, теряется. А спустя секунды цепляется за неё, как за спасательный круг и запускает пальцы в чёрные длинные волосы.

Ответь: ты же веришь в меня ещё?