Нелюбовь

*** я бы мог говорить с тобой ни о чём. делать паузы вместо банальных фраз. я бы мог коснуться тебя плечом, оглушить небрежным «не в этот раз». я бы мог пустое всё лить и лить, заводить в трущобы своей души. там не так ужасно, но, знаешь ли, чего стоит заново всё прожить? напугаю: «там непроглядный мрак». ты поверишь: «это тебя спасёт?». и случится (я не замечу как), – ты уже готова со мной на всё. (Оксана Утева. Я бы мог говорить с тобой ни о чём...) *** Я всё простил, что испытал когда-то, И ты прости, — взаимная расплата. (Уильям Шекспир. Сонет 120) Би-2 — Ты разбиваешь моё сердце Звери — Просто такая сильная любовь Сметана Band — Каждый Твой

***

      Она надела то самое платье.       Глеб сразу узнал его: этот вырез на спине, оголяющий родинку на правой лопатке. Бывший некромаг усмехнулся: он вспомнил, как смутил Таню, когда намекнул, что знает обо всех особенностях её тела.       Чувства и эмоции той ночи вдруг захватили его: он ощутил ледяную уверенность и трепет — когда решился завоевать Таню во что бы то ни стало; боль и слепую ярость, когда челюсть внезапно заныла от удара Валялкина; желание и нежность при виде худенького тела, обтянутого струящейся тканью выпускного платья; отчаяние и безрассудство на влажном от росы драконбольном поле.       Воспоминания накатили и схлынули, как прибой, оставив гальку смутных отголосков. Он вернулся в сегодняшний вечер, где не было пути, продиктованного страстью, усиленной тёмным даром, не было соперников, не было той девушки, ещё свободной и беспечной, и не было его прежнего.       Всё изменилось.       И только чувства — острые, пряные — всё так же бурлили внутри, под кожей, испещрённой шрамами.       Всеобщее возбуждение, растворённое в воздухе, в конце концов захватило и Глеба. Вокруг мелькали улыбающиеся лица бывших однокурсников, а ещё юноши и девушки, так похожие на них вчерашних, и бывший некромаг решил, наконец, хоть ненадолго расслабиться. Отыскав глазами в толпе Ленку Свеколт, он подошёл к ней. Девушка стояла в круге большой компании. Гуня Гломов что-то старательно втолковывал Шурасику, и уже одно это зрелище было само по себе из ряда вон.       — О чём спорят? — поинтересовался Бейбарсов, наполняя предложенный бокал напитком из ближайшего фонтана.       Принюхался: коньяк. Пожав плечами, осторожно попробовал — вполне недурный. К счастью, прошлые выходные были одними из его «разгрузочных» дней: Глеб снова напивался. Так что к этой ночи если не его нервы, то хотя бы его печень была готова.       Ленка неодобрительно покосилась на бокал в руках брата и ответила:       — Гломов пытается убедить Шурасика снова устроить забег по стене, как на первой годовщине выпуска.       — А что, неплохая затея. Для пятикурсников, — хмыкнул Глеб.       — Ничего себе неплохая! — возмутился стоявший рядом Демьян Горьянов. — Да я в тот раз чуть не утонул, потому что меня Клоппик спихнул! Не знаю, как вам, а мне звонил Здравый Смысл, так что я пас.       — Ты чуть не утонул, потому что плаваешь так же дерьмово, как шутишь, — отрезала Свеколт, ничуть не смутившись под кислым взглядом приятеля. — Никто тебя не заставлял участвовать.       — Так я хотел быть на одной волне с коллективом! Но идея всё равно бредовая…       — Глом! — пронёсся над толпой капризно-стервозный голос. — Ты где, милый?       — Я тут, Гробби! — завопил Гуня густым басом, одной рукой сметая половину стоявших рядом людей и расчищая путь для своей супруги.       Из толпы шагнула Склепова в ультракоротком платье с глубоким декольте. Подбоченившись, она хитро прищурилась:       — Глом, наша дочь красотой пошла в меня, а обжорством — в тебя! Уф! Мне срочно требуется разгрузка. Кто-то тут говорил о бредовых идеях? Я за любое безумие! Кто со мной, тому ничего не будет!       Толпу, которую Гуня минут пятнадцать пытался уговорить на авантюру с бегом по зубчатой стене крепости, Гробыня умудрилась завести всего парой слов. Бешеная, бьющая через край харизма и искрящееся жизнелюбие лысегорской ведущей действовали на всех, подобно волшебной дудочке. Все тут же дружно направились за уверенно балансирующей на высоченных шпильках Склеповой. Проходя мимо Бейбарсова, не сдвинувшегося с места и по-прежнему потягивавшего коньяк, она подмигнула ему и едва заметно мотнула головой куда-то за его спину.       Он понял, на кого указывала Склепова, но не спешил оборачиваться. Вид Тани и Валялкина, держащихся за руки, не самым лучшим образом действовал на его хрупкое душевное равновесие. А ещё то, как Гроттер выглядела этим вечером… За те несколько лет, что прошли с выпускного, она осталась такой же худенькой, но её фигура приобрела чуть более женственный вид, стала более округлой, более манящей. И это тоже никак не успокаивало разбуженную страсть.       — Ты не пойдёшь на крышу?       Повернувшись, Бейбарсов увидел Жанну Аббатикову. Горько улыбнувшись, он качнул головой:       — Оказавшись там, я вряд ли стану бегать и толкаться, просто сам спрыгну вниз.       Жанна усмехнулась:       — Да, Ленка сказала мне, что тебя не предупредили о всеобщем сборе. И всё же, оставаясь здесь, ты рискуешь гораздо больше. Поэтому, — она бесцеремонно отобрала у него коньяк и взяла под руку, — мы идём бегать по крыше под аккомпанемент пьяных воплей любимых однокурсников.       Глеб, в последний момент успевший всё же осушить бокал, сдался. Уже поднявшись по Лестнице Атлантов и сворачивая в коридор, он бросил быстрый взгляд вниз: Таня по-прежнему стояла возле Ягуна и Катьки Лотковой, которые опять начали о чём-то горячо спорить. Она смотрела на него. А Валялкин смотрел на неё. Разорвав незримую нить, протянувшуюся между ними через весь холл, Бейбарсов скрылся в прохладной полутьме коридора.       Не успели они с Жанной пройти и пары метров, как услышали странный шорох и приглушенный смех. Звуки доносились из ближайшей к ним классной комнаты. Переглянувшись и послав друг другу хитрые улыбки, они тихонько прокрались к двери, не запертой заклинанием, и резко распахнули её.       — Добрый вечер, эй, полегче! — задорно воскликнул Бейбарсов, ожидая увидеть кого-то из товарищей, или, на худой конец, взрослых студентов. Однако он ошибся.       — Святые подштанники Древнира! — задохнулась от изумления Жанна.       Перед ними, крепко прижавшись друг к другу, стояли двое второкурсников. Глеб с лёгкостью узнал в них Колю Кирьянова и Вику Рыжову: два атомных реактора Тибидохса. И они явно не силами мерились, хотя воздух в комнате уже успел стать немного разреженным, отчего дышать было тяжеловато.       Прислонившись к косяку и скрестив руки на груди, бывший некромаг насмешливо посмотрел на смущённую парочку:       — Привет. Это служба доставки отеческих советов. Просто к сведению, господа: согласно данным Магщества, количество ранних беременностей за истекший год увеличилось на четыре процента.       — Глеб! — кажется, за строгим тоном Жанна пыталась спрятать непрошеную улыбку.       — Да ладно вам, мы просто… — забормотал Коля, красный, как помидор.       Вика, в отличие от него, держалась гораздо спокойней и уверенней. Она с вызовом посмотрела сначала на Глеба, потом на Жанну, и бросила:       — Можно подумать, вы в нашем возрасте чем-то другим занимались. Ни за что не поверю, что вы не целовались ни с кем.       — Милая, в вашем возрасте мы бегали по буреломным лесам, спасаясь от нежити. А если и обнимались с кем-то по ночам, то разве что с мертвяками, — усмехнулась Аббатикова.       Девочка присмотрелась к Жанне, и её глаза расширились:       — Некромаги.       — Она, — кивнул Глеб в сторону Аббатиковой, — меня уволили из некромагов в связи с превышением должностных полномочий.       Поняв, что над ней подтрунивают, Вика нахмурилась и, наконец, выпуталась из объятий Коли.       — Всё, всё, я понял, — Глеб вскинул руки, — не нужно ничего говорить вслух. Мы с Жанной уже уходим и оставляем вас наедине с пубертатными тараканами у вас в головах.       Выйдя за порог, они прикрыли дверь и, переглянувшись, рассмеялись.       — Как думаешь, насколько быстро они разрушат школу своей пылкой любовью? — задумчиво спросила Жанна, продолжая путь через коридор к выходу на крышу.       — Думаю, пока беспокоиться не о чем, всё же это ещё дети. А вот через годик-другой, боюсь, нам придётся выделять им для свиданий какой-нибудь прочный бункер.       К тому моменту, когда они с Жанной оказались под плотным звёздным покрывалом на продуваемой ветрами крыше замка, там уже все стояли на ушах. Гуня соревновался с Генкой Бульоновым. Гробыня и Пипа, стоя бок о бок, болели каждая за своего «рыцаря».       — Глом, имей в виду, если ты проиграешь, я рожу тебе ещё пять дочерей! — вопила Склепова.       Гуня бросил на неё затравленный взгляд и чуть не оступился.       — Бульон, только попробуй прийти последним! — не отставала Пипа. — Тогда моя мамочка приедет погостить к нам на целый месяц!       Генка, явно испугавшийся угрозы, удвоил прыть, но не рассчитал, что в этом месте стена делала крутой поворот. Зацепившись за зубчатый край, он взмахнул руками, стараясь удержать равновесие, но тело, уже накачанное вином, подвело его, и Бульонов свалился с крыши, приземлившись в ров с громким «плюх».       Гуня, поняв, что выиграл, издал победный клич и замолотил воздух сжатыми кулаками на манер боксёра. Через мгновение раздался второй «плюх», и все присутствующие взорвались хохотом.       Пока они вытаскивали промокших и недовольно бурчащих соперников из воды, Ягун, неизвестно когда появившийся на крыше, предложил реванш:       — Пусть теперь соревнуются девчонки! Это будет честно!       Генка и Гуня одновременно ухмыльнулись, предвкушая месть и невероятное зрелище. Разошедшийся и вдрызг пьяный Кузя Тузиков с помощью Шурасика наколдовал детский надувной бассейн, наполненный чем-то, похожим на желе кислотно-зелёного цвета.       Гробыня сглотнула, глядя, как Пипа засучивает рукава на мощных плечах, а потом махнула рукой и, скинув, свои невообразимые туфли, бросилась в бассейн с воплем:       — Раздайся, грязь, дерьмо плывет!       Ближе к полуночи праздник начал постепенно превращаться в нарядную пьянку. Битва в желе окончилась ничьей: Пипа и Склепова просто обнялись и, сидя прямо в бассейне, стали распевать любовную балладу из репертуара «Мёртвых Каннибалов». Кто-то высказал идею пойти к ангарам и попытаться оседлать одного из сыновей Гоярына, на что Глеб громко фыркнул.       — Да ладно, один раз ведь живём! — не успокаивался Ягун.       — Обычно после этой фразы люди начинают творить такую дичь, что резко сокращают свои шансы дожить даже до утра, — резонно заметил Глеб.       К нему, медленно цедившему всего лишь второй за вечер бокал, кошачьей походкой приблизилась Ритка Шито-Крыто.       — Привет, — поздоровалась она, щуря глаза.       — Привет, — кивнул Глеб. — Где своего магфордца потеряла?       Ритка изумлённо посмотрела на него:       — Не поверишь, ты единственный его узнал!       Бейбарсов усмехнулся:       — Я слишком хорошо помню ту поездку в Магфорд, чтобы забыть хоть какие-то детали. Даже те, которые меня не касаются. А как же Тузиков?       — А что он?       — Ну, парень вроде как всё таскался за тобой.       — А где Гроттер? Ты тоже, вроде как, таскался за ней. Однако жизнь, как видишь, всё расставляет по своим местам.       Глеб молча кивнул, предпочитая не углубляться в эту тему. Стрельнув в него хитрым взглядов, Шито-Крыто поинтересовалась:       — Который час?       
— Не знаю, — пожал плечами Глеб. — Какая разница? 
      — Да я вот думаю, это уже прилично — начать заигрывать с тобой, или обождать ещё часик? — хохотнула Ритка.       Бейбарсов засмеялся в ответ, думая о том, что вот они и дожили до того возраста, когда флиртуешь уже в открытую, без застенчивой подростковой робости, без смущения называть вещи своими именами. Однако ночь была ещё молода, и ближе к утру вчерашние ученики Тибидохса смогли убедиться в том, что им далеко до нового поколения. Вместо того, чтобы самим целоваться по углам, им пришлось разгонять не в меру пылких студентов. Юные парочки попадались то в пышных розовых кустах, то в полутёмных эркерах замка, и бывшие выпускники в конце концов были вынуждены чуть ли не патрулировать коридоры.       Когда они шумной толпой спустились вниз приветствовать прибывшую рок-группу, было около двух часов ночи, и некоторые уже с трудом могли вспомнить собственные имена. «Мёртвые Каннибалы» поднялись на сцену, и древние стены Тибидохса дрогнули, когда заиграла магически усиленная в несколько раз агрессивно-заводная музыка. Все факелы в Зале Двух Стихий разом погасли, под потолком зажглись прожекторы, и заведённая толпа впала в экстатический восторг.       В этом буйстве красок, звуков и движений Глеб без труда отыскал глазами Танину фигуру и приблизился к ней. Она танцевала, стоя отдельно от всех, не присоединяясь ни к одной из групп, кучковавшихся то там, то тут. Танцевала, прикрыв глаза и раскачиваясь в такт глухим ударам барабана.       Он смотрел на неё, вбирал её глазами и ощущал, как чувство, давно уже вцепившееся мёртвой хваткой в его сердце, запустило зубы ещё глубже. Сейчас он видел Таню такой, какой она была на самом деле: яркой, дерзкой, непокорной. Когда её не скрывали больше застиранные вещи, когда общественное мнение не заставляло покоряться своей воле, она становилась свободной, и в этой абсолютной, безграничной раскрепощенности Таня Гроттер была немыслимо прекрасна.       Глеб смотрел сквозь её платье и её кожу, ощущая, как пульс частит и заходится, как бьётся на виске упрямая жилка, выдавая его волнение. А потом Таня приоткрыла глаза и посмотрела на него. Вдруг стихла на мгновение музыка…       растворились в тумане безразличия звуки, выцвели краски,       в с ё и с ч е з л о,       и остались лишь они вдвоём.       Если бы он шагнул к ней сейчас, всё было бы кончено. Но Бейбарсов сглотнул, с усилием натягивая цепи своей воли, и отступил назад, в спасительную толпу. Мир вокруг снова взорвался цветом и звуками, когда он развернулся и начал проталкиваться к выходу из душного зала.       Он знал, куда пойдёт. Было лишь одно место во всём замке, где он смог бы угомонить буйство мыслей и чувств.       Башня Привидений встретила его гулкой тишиной. После оглушительной музыки и топота сотен ног Глебу показалось, что он оглох. Поднявшись по лестнице, он толкнул тяжёлую крышку люка и выбрался на крышу.       Равнодушные звёзды подмигивали с чернильного неба. Внизу слышался плеск воды во рву, парк был освещён праздничными фонариками, и сверху Бейбарсов видел, как там прогуливаются шумные компании и влюблённые парочки. Иногда он замечал кого-то, бредущего в одиночестве, но этот заплутавший присоединялся к первой же встреченной группке людей.       Глеб простоял так не меньше часа, устало привалившись к холодной каменной стене и глядя то вниз, на праздник, разворачивающийся этой ночью на Буяне, то вдаль, туда, где тонкая полоса горизонта уже начала чуть заметно светлеть.       Когда позади него хлопнула крышка люка, он не гадал относительно личности пришедшего. Только один человек, кроме него самого, испытывал к этой крыше какую-то необъяснимую привязанность. Глеб не обернулся, однако, не услышав ожидаемого стука каблучков, слегка скосил голову.       Таня переоделась в свои старые кеды. На ком-то другом сочетание подобной обуви и яркого вечернего платья смотрелось бы неуместно, но это было очень в стиле Гроттер. Непослушные волосы, ещё пару часов назад лежавшие волосок к волоску, растрепались во время танцев, и теперь несколько влажных прядей обрамляло раскрасневшееся Танино лицо.       Она робко улыбнулась, приблизившись к нему.       — Я думала о том, что ты можешь быть здесь. Но мне так хотелось подняться сюда. Если ты против, я уйду…       Бывший некромаг отрицательно покачал головой, снова вглядываясь в нависшее над ними предрассветное небо. Он напрягся, когда ощутил, что девушка привалилась к стене рядом с его локтем, но не подал виду.       — Я люблю это место, — призналась Таня в очевидном.       — Да, я тоже, — тихо ответил Глеб. — Парадоксально: на этой крыше меня отвергла девушка, которую я любил, я получил по морде и вызвал соперника на неравную дуэль, здесь же меня чуть не угробил «Раздиратель некромагов»… Да много чего тут случилось такого, о чём я предпочёл бы забыть!       — Понимаю, — улыбнулась Таня. — Знаешь, на крыше Большой Башни есть старинный знак на камнях, который указывает направление на Лысую Гору. Этот знак много лет назад оставил мой отец, когда они с друзьями сбегали по ночам из школы. Именно Большая Башня лучше всего помнит моего отца, а вовсе не Башня Привидений, тем более что здесь меня шантажировали и назначали не самые приятные ночные свидания. И тем не менее, я люблю это место больше всех прочих в замке.       Бейбарсов повернулся к ней, пристально вглядываясь в Танино лицо, будто надеясь отыскать в нём ответы на мучившие его вопросы.       — Да, это странно, не находишь? У нас обоих с Башней Привидений связаны не самые приятные воспоминания, однако нам обоим она дорога. И, что самое удивительное, эта крыша объединяет нас с тобой. Эти воспоминания — неприятные, причиняющие боль, — у нас одни на двоих.       В тишине ночи послышался голос Феофила Гроттера:       — Caecus si caeco ducatum praestet, ambo in foveam cadunt*.       Таня нахмурилась, а Глеб усмехнулся: он-то как раз прекрасно понял, что именно сказал её дед. Заметив, что она хочет поинтересоваться переводом фразы, Бейбарсов перевёл тему и указал на небо, уже начавшее блекнуть:       — Посмотри туда.       Таня проследила за направлением его руки. На черничном покрывале мигали и искрились блестящие крапинки звёзд.       — Смотри внимательно… — Глеб взял её ладонь и стал медленно вести вдоль некоторых из них, обрисовывая какую-то фигуру.       Девушка, не отрываясь, следила за движением их соединённых пальцев.       — Хвост, длинное туловище… Какое-то животное? — спросила она, когда Бейбарсов остановился и отпустил её руку.       — Это созвездие Скорпиона, — усмехнулся он. — Ярче всего оно обозначается на небе как раз в начале июня.       — Красиво, — Таня завороженно смотрела, как загадочно серебрятся звёзды, складываясь в причудливую фигуру опасного насекомого.       Небеса подёрнулись серовато-лиловыми облаками, предвестниками раннего летнего рассвета.       — Вот и закончилась эта ночь, — пробормотала Таня. — Пролетела так быстро, и через пару часов от неё останутся лишь воспоминания. Странная штука время… Оно всё неизбежно и безжалостно меняет.       — Кое-что не меняется, — заметил Глеб.       — Разве? Ты изменился.       — А ты нет. Ничуть.       Они посмотрели друг другу в глаза, пытаясь понять, как за несколько фраз их вполне безобидный разговор перешёл в совершенно другое русло, опасное русло, вытекающее в бурлящий поток, несущийся к водопаду.       — Тогда, в железнодорожной будке… я видела. Ты был другой. Ты…       — Таня, — Бейбарсов бросил на неё испытующий взгляд, — ты же понимаешь, что таким меня больше никогда не увидишь? Никогда. Я переломил себе хребет в то мгновение, вывернулся наизнанку. Больше я этого не сделаю. Просто не смогу.       Он помолчал, а потом добавил едва слышно:       — Но ты права, кое в чём я изменился. Я… выкачал яд, потому что больше ни дня не мог выносить человека внутри себя.       Сколько он потом не перебирал в памяти тот момент, так и не смог сказать, как это произошло: кто первый повернул голову, чьи руки потянулись первыми. Но их губы встретились, и сердце Глеба замерло.       Оно почти не билось, пока он изучал её, пробовал её, едва касаясь кончиками пальцев оголённых плеч, покрывшихся мурашками.       «Это от холода», — попробовал он убедить себя.       А потом её рот приоткрылся, она впустила его.       И сердце Бейбарсова заколотилось где-то в горле.       Он развернул Таню, прижимая её всем телом к твёрдой каменной стене, скользнул языком в жаркий рот, уже понимая, что слишком торопится, что теряет голову, но не чувствуя в себе сил остановиться. Он обхватил шею девушки, запрокидывая её голову ещё сильнее, целуя её, словно напиваясь из чаши.       Она отвечала, сначала робко, будто не смея, а потом всё более страстно, торопливо, как будто их сейчас застукают, оторвут друг от друга, и нужно непременно успеть, успеть…       Глеб так мечтал о поцелуе Тани в течение всех этих лет, так часто думал, что почувствует, когда вновь коснётся этих губ — самых сладких, самых желанных, — но сейчас в голове не было ни одной мысли, их все вышибло оттуда, смело таким мощным потоком эмоций, что бывший некромаг боялся в них утонуть.       Осталась лишь одна, трепыхающаяся и несмелая: оно того стоило.       Всё, через что ему пришлось пройти — всё это стоило поцелуя Тани Гроттер. Бейбарсов готов был опять спуститься в Тартар, воткнуть себе в бедро хоть десять осколков косы самой Смерти, снова потерять магию, — лишь бы наградой за это служил один такой поцелуй.       Не украденный насильно, обманом или шантажом.       Не подаренный из жалости.       Искренний. Настоящий. Желанный. Взаимный.       Вот каким был этот поцелуй. И когда Таня резко отстранилась от него, боль от потери её губ была почти физически ощутимой. Глеб дышал неровно и хрипло, по инерции всё ещё наклоняясь к девушке, чтобы просто дышать с ней одним воздухом, дышать углекислым газом, который она выдыхала.       Он на секунду прикрыл глаза, неимоверным усилием заставляя себя опомниться. А затем спокойно разжал руки и немного отступил назад.       — Извини, я не должен был…       — Нет-нет, — дрожащим голосом ответила Таня, прижимая руку ко рту, — ты тут ни при чём, точнее, не только ты, я тоже виновата. Но я…       — Ты хотела этого, не так ли?       Она вздохнула, качая головой и пытаясь отдышаться.       — Нет, я не хотела. Хорошо, хотела! Но я не должна была. Это просто вино, и ночь, и музыка… Это ничего не значит. Так ведь?...       Она подняла на него отчаянный взгляд. Контур её припухших губ был обведён размазавшейся красной помадой, и Глеб с трудом оторвал от них взгляд.       — Чего ты хочешь, Таня? — резко спросил он. — Чтобы я решил всё за тебя? Ещё несколько лет назад я бы обрадовался такой возможности! Но не сегодня. Не перекладывай на меня ответственность за свой поступок. Ты сделала это, потому что хотела.       Таня ещё какое-то время смотрела на него, и воздух между ними дрожал от напряжения. А потом она тихо проскользнула мимо, к люку, и скрылась в зияющем провале.       Глеб Бейбарсов оперся локтями на стену, приглаживая волосы и пытаясь привести мысли в порядок.       Это было опасно.       Это было прекрасно.       Но он должен сделать всё, чтобы не допустить повторения. Потому что сегодня они сделали шаг к пропасти. В следующий раз они подойдут к самому краю. А в третий сорвутся.       Он думал о том, что через несколько дней Таня улетит с Буяна со своим женихом, скроется за тысячи километров, спрячется в густых таёжных лесах.       Увезёт с собой его сердце и душу.       И тогда он сможет ненадолго выдохнуть. Он купит в лопухоидном магазине три привычные бутылки с красной этикеткой. Он переживёт это, ведь уже столько было пройдено. И жизнь пойдёт своим чередом.       Глядя на разгорающийся над Буяном рассвет, Глеб убеждал себя в том, что всё будет именно так. Но голос, назойливый голос в его голове, который никогда не врал, твердил один и тот же вопрос, на который не было ответа: как всё может быть по-прежнему, если       его поцеловала Таня Гроттер?