Нелюбовь

Вот он я, кто ранил, а после смиренно ждал. Оголенный провод, пустая комната и кинжал - Я цветы наши срезал и больше их не сажал - Без тебя я пустое место. Мой позвоночник — одиннадцать лезвий и восемь жал, Ты ушла — я ни словом не возражал — Лишь ладонь разжал, Когда стало тесно. Боль повсюду, куда бы я ни бежал, Мое сердце никто так не обнажал — Я бы вырвал его, похоронил, сбежал, Но за мною тень твоя следует, как невеста. У подножья ладоней июнь поменяет май, Моя вечность, я терпеливый Кай — Привыкай ко мне по кусочку, заново привыкай. А сейчас закрывай глаза, засыпай. Сколько я протяну вот так — мне доподлинно неизвестно. (Катарина Султанова. Он — дракон) И все, что я однажды для тебя не смог, Декабрь вернул мне на порог лежалым снегом. Гляжу на дверь, а там такой сугроб, Как будто выход исчисляется побегом Назад и вверх. Но вверх не получалось, И вместо глупости терпение кончалось. Я так и не сумел переступить порог. И все, что я украл у нас с тобой, Вернулось навсегда остывшим чаем, Я на руках тебя неистово качаю И брежу по тому, что не сбылось. Не бойся, милая! Конечно, мне спалось. Конечно, я немножко привираю - Все эти годы я безмолвно догораю, Окно мне видится пустым ведром, а дом - сараем, Я без тебя не просто не живу - не умираю. И если и хотел когда-то рая - Теперь молю хоть где-то обрести покой. (Катарина Султанова. И все, что я однажды для тебя не смог...) Дельфин — Серебро Торба-на-Круче — Все мысли о тебе Би-2 — Компромисс

***

      У него не было дома.       У него не было друзей.       У него ничего не осталось. Он всё потерял.       Стоя под оползнем обрушившейся на него правды, Глеб заставлял себя делать только одно: дышать. Выталкивать воздух из лёгких, отказывающихся работать. Если он исчезнет, никто этого не увидит. Никто не заметит, никто не будет скучать. Никто не удержит его от падения. Никто не захочет.       Тогда, умирая в будке стрелочницы, Глеб думал, что это предел. Что хуже уже не будет. В те страшные дни он много размышлял. Его подстёгнутый болью и страданием рассудок судорожно раскапывал прожитое, как некогда его хозяин разрывал могилы, слой за слоем обнажая нутро самого Бейбарсова и тех, кто был рядом.       И тогда Глеб впервые чётко увидел себя без прикрас; будто обведенный алым, он особняком стоял в сутолоке жизни, кровавым росчерком отпечатывался на судьбах людей, связанных с ним. Когда-то он был слишком труслив, чтобы поверить в то, что всё потерял. Но в агонии Глеб видел прошлое так ясно, без ненужной шелухи. Он осознал, что отдал всё, что имел, в обмен на неправильные вещи.       Его душили призраки вины, он сгибался под тяжестью своих грехов. Он не мог без стыда смотреть на ту уродливую сторону, которой повернулся к миру. Он построил свою жизнь на костях и трупах, и пусть изначально это был не его выбор, Глеб поддался соблазну могущества и стёр в порошок то немногое, что было ему дорого на этом свете.       Теперь он знал, что тьма обрушивается резко и разом. Она забирает весь воздух, и тогда приходится бороться за каждый следующий сделанный вдох.       Теперь он знал, что бесконечный свет не вытянет тебя из мрака — ты должен сам всей своей волей стремиться всплыть на поверхность.       Глеб Бейбарсов был опустошен и раздавлен. И про себя он повторял лишь одно слово, — как молитву, как призыв. Одно лишь имя.       Он звал её, хотя знал, что она не придёт. Она была потеряна для него навсегда. Так же нереальна, как звезда, сияющая на предрассветном небосклоне. Ещё более далёкая, чем прежде. Глеб знал, что ему нельзя её видеть, нельзя о ней думать. Но он был не в силах вытравить Таню Гроттер из своей измученной, озлобленной души.       Почувствуй меня. Услышь меня. Произнеси моё имя и задержи его на языке. Откройся мне. Не бойся меня. Не оставляй меня среди холода и смерти, не бросай меня. Я бы хотел дать тебе всё, в чём ты нуждаешься. Но у меня больше ничего нет.

***

      Глеб снова ошибся, в который раз. Он думал, что агония на железнодорожных путях была его самым страшным испытанием. Но первые месяцы, потянувшиеся после потери дара, были намного ужаснее. Они стали самыми тяжёлыми днями в его жизни.       Сначала, услышав всё, что высказал ему Сарданапал, Бейбарсов впал в слепую ярость. Боль поражения и горечь потери слились в сплошную красную пелену, застилавшую глаза. Если бы не рана, не позволявшая ему встать, бывший некромаг разорвал бы всех, кто оказался поблизости, голыми руками — так велик был его гнев, его злость, его ненависть.       А потом всё разом прекратилось. Слова академика долетали до Глеба, будто сквозь вату. Куда-то вдруг пропали все эмоции, выцвели все краски. И тогда неизбежным призраком пришло оно: о т ч а я н и е. Накрыло его своими липкими ручками, запечатало рот и закрыло глаза.       И это было хуже всего. Хуже ненависти, хуже ярости. Именно этим словом Глеб мог описать Тартар: сосущее, безнадежное отчаяние. Он остался в живых, ему дали невероятный шанс начать всё сначала. Люди куда более достойные и благородные, чем он, были лишены такого дара. Но Бейбарсов не был способен оценить его по достоинству. Всё вокруг него покрылось серым пеплом безразличия.       Как только он оправился от раны, то простился с Жанной и Леной, которые пытались удержать его или хотя бы узнать, что он намерен делать, и отправился в Нижний Новгород. На первое время Сарданапал выдал Глебу немного лопухоидных денег, которые должны были помочь ему встать на ноги. Бейбарсов понятия не имел, как будет жить дальше. Со своими дальними родственниками он видеться не собирался, поэтому, приехав в город, раскинувшийся над Окой и Волгой, он снял у какого-то водилы на вокзале старую дешевую квартиру и три дня сидел на продавленном диване, уставившись в никуда стеклянными глазами.       Он ничего не ел и почти не пил. Организм, и без того истощённый после тяжелой борьбы за жизнь, больше не укреплённый даром некромагии, сдал на третьи сутки вечером, и Глеб потерял сознание. Очнулся он на том же самом диване, свесившись над подлокотником, как безвольная кукла. Голова кружилась, его трясло.       За несколько дней пройдя все известные стадии принятия неизбежного, Бейбарсов сумел открыть новую — стадию скотины. Он начал пить. Никогда прежде не пробовавший водку, бывший некромаг на двадцать первом году жизни смог, наконец, оценить её главное преимущество — забвение. Теперь он методично травил себя. Просыпался ближе к обеду, на автомате умывался и шёл в магазин, стоящий за углом. Возвращался обратно с пакетом, в котором гремело бутылки две-три. Надирался до нечеловеческого состояния и засыпал прямо там, где упадет. А на следующий день всё повторялось.       Несмотря на пережитое, молодое и выносливое тело не подводило его, и Глеб почти месяц продержался в условиях, при которых любой другой уже давно сыграл бы в ящик. Так продолжалось до тех пор, пока его не отыскали Жанна с Леной. Разозлённые и обеспокоенные донельзя тем, что от него ни слуху, ни духу, некромагини, хоть и не связанные больше с Глебом общим даром, по-прежнему чувствовали его, только уже не по магическому, а по эмоциональному шлейфу.       Прибыв в Нижний и отыскав замызганную квартирку на окраине города, девушки обнаружили бывшего некромага валяющимся в коридоре. Он был небрит, осунулся, давно не стиранная одежда висела на нём грязным мешком.       — Вот же свинья! — не выдержала Ленка Свеколт.       Жанна укоризненно посмотрела на неё, но возражать не стала. Запах в тесном помещении стоял такой, что, будь на месте некромагинь девушки понежнее, их пребывание здесь ограничилось бы одной минутой. Бегло оценив обстановку и убедившись, что Глеб жив и относительно здоров, они переглянулись и, тяжело вздохнув, принялись за работу.       Для начала они с трудом оттащили тяжелого парня в крохотный грязный санузел. Бейбарсов всё ещё не приходил в себя, и голова его безвольно моталась из стороны в сторону, пока девушки общими усилиями погружали его в ржавую ванну. Жанна, краснея, стянула с Глеба пропахшую потом рубашку, а Ленка до упора выкрутила кран с холодной водой. Лейка душа фыркнула, выдавая жалкую струйку, и Свеколт направила на неё перстень.       Сверкнула красная искра, и на Глеба обрушился целый Ниагарский водопад. Однако он так давно был в запое, что даже ледяной душ подействовал не сразу. Лена несколько раз хлестнула его по заросшим щекам, и только тогда Бейбарсов приоткрыл налитые кровью глаза и с трудом сфокусировал их на девушке.       — Очухался? — холодно поинтересовалась Свеколт.       Глеб попытался закрыться от тугих холодных струй воды, хрипло выкрикивая не самые цензурные фразы.       — Не ругайся! — шикнула на него Жанна.       Ленка же молча и методично поливала бывшего некромага, время от времени направляя лейку ему в рот, чтобы хоть ненадолго заткнуть поток брани. В конце концов, решив, что с него хватит, Свеколт закрутила кран, и вместе они довели насквозь промокшего и дрожащего Глеба до комнаты. Там он рухнул на заботливо расстеленный Жанной диван и снова захрапел.       — Ну и что нам с ним делать? — спросила Аббатикова почему-то шепотом, прикрывая парня комковатым одеялом.       Ленка задумчиво рассматривала мокрую тёмную макушку — Глеб заснул в нелепой позе, уткнувшись лицом в простыню — и хмурилась.       — Пока не знаю, — пробормотала она, коротким заклинанием высушив джинсы бывшего некромага. — Но нельзя бросать его в таком состоянии. Он не выкарабкается сам. Он просто не захочет, — добавила Ленка, выходя из комнаты и направляясь на кухню.       В этой части квартиры бардак был самым неимоверным: грязная раковина, липкая столешница шатающегося стола и куча бутылок с дешевой водкой, выстроившихся вдоль стены. Оглядев всё это великолепие, девушки в который раз за последние полчаса вздохнули и принялись за работу. Вскоре кухня приобрела более-менее жилой вид, сантехника засверкала чистотой, а морозный воздух, проникавший через открытое окно, постепенно выветривал из квартиры застоявшийся запах перегара и грязи.       Закончив уборку, Ленка расстелила на столе старую цыганскую шаль. Перед ними возникло несколько горшочков с рагу, тарелка вяленого мяса и пара кубков с вином. Молчавшая всё это время Жанна нарушила тишину:       — Думаешь, он оправится когда-нибудь?       — Да, — отпив из кубка, кивнула Лена. — Просто ему нужно время. Представь себя на его месте? Мне, если честно, страшно даже подумать о том, чтобы полностью лишиться магии.       — Я не об этом говорю. Я говорю о ней.       Ленка замерла. Медленно дожевала кусок мяса и неожиданно спросила:       — А ты оправиться сможешь?       Жанна поняла, что она имеет в виду, и печально улыбнулась:       — Я уже оправилась. Я смирилась, потому что осознала, что невозможно указать чужому сердцу нужное направление. Но я не Глеб. Я надеялась, что после Тартара и потери магии он… ну, знаешь, проклятье спало, и он столько всего навидался, что его одержимость постепенно затухнет. Но я чувствую его — ты ведь тоже чувствуешь!       — Потому что это больше не имеет отношения к проклятью старухи, если вообще когда-то имело, — тихо возразила Лена, тряхнув цветными косами. — Даже если чувства Глеба и были когда-то основаны на магическом внушении, с годами их первопричина стерлась. Теперь же, когда он лишился дара, можно с уверенностью сказать: его любовь к Тане имеет совершенно естественную природу. Это чувство — его собственное, никем не навязанное и не сфабрикованное.       На какое-время в кухне воцарилось молчание, а потом Жанна добавила так тихо, что Ленка едва расслышала её слова:       — Знаешь, я одновременно и понимаю Таню и не понимаю вовсе. Дело даже не в том, кто именно её любит, а в том, как! Она ведь могла бы дать ему шанс теперь, когда у него появилась возможность начать всё заново. Я вижу, я точно вижу, что она… что у них ещё не всё кончено.       — Что именно ты видишь?       Жанна помотала головой, допивая вино:       — Ничего конкретного. Только то, что их пути ещё пересекутся. Она не забыла его, — грустно прибавила девушка.       Лена задумалась, перебирая пальцами зелёную косу, а затем пробормотала:       — Я тоже не до конца понимаю Гроттер, но отчасти всё же уважаю её выбор. Она достаточно хорошо изучила Бейбарсова-некромага, чтобы осознавать: они не смогут быть вместе. Прежний Глеб — это неконтролируемая страсть, бурление эмоций, усиленное некромагическим даром. Было бы ему достаточно лишь Тани? Простой, обыденной жизни? Дети, совместная старость? Нет. Он весь был как натянутая огненная стрела, выпущенная в цель. До всего случившегося ему было бы мало простой Тани, простой любви и простой жизни.       — А сейчас?       Ленка перестала теребить косу и залпом опрокинула в себя остатки вина:       — А вот это хороший вопрос. Всё будет зависеть от того, какой путь изберет Глеб теперь. Пока, судя по всему, он решил помереть от пьянства.

***

      Глеб Бейбарсов не спал.       Он лежал на продавленном диване, дрожа от похмелья и холода. Контрастный душ Ленки практически испарил алкогольной дурман, и мысли Глеба немного прояснились. Подогнув колени к груди и обняв мокрую подушку, он позволил эмоциям вести его по просторам собственной души.       Он думал. Он вспоминал.       Глеб никому никогда не рассказывал о том, что с ним сделали годы, проведенные в плену у старухи. Ленка и Жанна видели всё сами. А остальные… Они испугались бы, почувствовав даже десятую часть его боли, поняв, в каком страхе он жил, узнав столько отчаяния, сколько испытал он.       О да, среди них он был изгоем. Лена и Жанна вписались в новый мир, потому что они были стабильнее, сильнее духом. А Глеб, гораздо более одаренный, решительный, страдал болезнью, которой страдали все подобные ему яркие личности — непомерным тщеславием.       Он был испуган. Он был зол. И он был одинок, потому что прошлое жило в нём и обрекало на это. Бейбарсов хотел власти и величия, хотел выпустить наружу всю страсть, что кипела в нём, подобно лаве, хотел доказать, что ничего не боится и ему никто не нужен. Кроме неё.       Когда его похитили, перечеркнув разом беззаботное детство и всю последующую жизнь, он остался один на один с беспощадной реальностью. Среди того нескончаемого ужаса, в котором жили юные некромаги, Глеб забыл всё: себя, свою семью, свои цели и желания. Он забыл, зачем вообще существует, направив все силы на одну лишь цель: выжить и не сломаться. И всё, что держало его на плаву, не давая пойти ко дну, был огонёк надежды: Таня Гроттер. Её волосы цвета пламени, её болотный взгляд, её задорная улыбка. Всё то, что он видел в чане старухи и во что безоглядно влюбился.       Он без конца рисовал лицо девушки, не в силах остановиться. Глеб смутно понимал, что это не Таня. Что-то в заломе бровей, в глазах и поджатых губах раскрывало другого человека, надевшего на себя личину Тани Гроттер. Но он упорно продолжал рисовать. И вот однажды, уже после того, как развеялась магия Локона и он ушел от Лизы, после того, как он встретил Таню у Серого Камня и целовал её до рассвета, Глеб смог нарисовать её настоящую. Он понял это, едва сделал последний штрих — этот рисунок был самым светлым, самым прекрасным из всех, что он когда-либо создавал. С него будто лился свет, который всегда согревал Бейбарсова при виде Тани.       Именно тогда Глеб поцеловал её рисунок и навеки вручил ей своё сердце.

***

      Когда бывший некромаг, пошатываясь, возник на пороге кухни, Ленка и Жанна о чём-то тихо шептались. При его появлении выражение их лиц неуловимо изменилось, но даже заторможенный мозг Бейбарсова подметил: они говорили о нём.       — Добрый вечер! Добро пожаловать в мою скромную обитель, — хрипло усмехнулся он и поморщился: горло царапало, как наждачной бумагой.       — Спасибо за душ, кажется, я заработал воспаление лёгких, — добавил Глеб, осторожно присаживаясь на хлипкий стул и с интересом разглядывая расстеленную шаль.       Ленка Свеколт картинно выгнула бровь и шлепнула его по руке, протянувшейся к кубку с вином:       — А вот этого ты не попробуешь ещё очень и очень долго! Держи, тебе нужно поесть, — и она подтолкнула к нему горшочек с рагу.       — Мне бы сейчас лучше бульон…       — Бульон тебе жена готовить будет! — отрезала девушка.       Раздражённо глянув на неё, Бейбарсов стал через силу запихивать в себя ложку за ложкой. Прожевав, он откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула и прикрыл глаза.       — Ну и как вы меня нашли?       Жанна, до этого молчавшая, ответила:       — Ты всё ещё наш брат, Глеб. Мы тебя чувствуем.       Приоткрыв один глаз, он какое-то время рассматривал «сестричек». В ответ они как-то странно поглядывали на него. Бейбарсов нахмурился и пригладил волосы, а потом вдруг сообразил, что сидит перед ними в одних джинсах.       — Прошу прощения, но вы куда-то дели мою единственную рубашку, — хмыкнул он.       Лена фыркнула, перебрасывая ему чистую рубашку:       — Бейбарсов, твоя волосатая грудь никого не смущает. Мы смотрим на другое.       — Ба! — одеваясь, насмешливо воскликнул Глеб, за что получил от Жанны уже по другой руке.       — Заканчивай придуриваться! — шикнула она. — Твои глаза… Мы на них смотрим.       Глеб резко перестал смеяться и пожал плечами: ну глаза и глаза. Поначалу он сам был немного удивлен, увидев в зеркале не привычные зрачки-колодцы. А потом вовсе перестал смотреть на своё отражение, так что изменившийся цвет радужки его не смущал.       — Ну надо же, — шептала Лена, заглядывая к нему в глаза с профессиональным интересом окулиста. — Я, сказать по правде, сама уже не помню свой цвет. И твой, Жаннка, тоже.       — У меня они почти такие же, какие сейчас — чёрные, только блестящие, — грустно сказала Аббатикова.       — Так, хватит, — Глебу надоело это разглядывание, и он локтем отодвинул Ленку от своего лица. — Давайте поговорим о чём-нибудь другом.       — Давай! — подозрительно охотно согласилась та. — Что думаешь делать дальше?       Глеб собрал остатки рагу чёрной краюхой и пробурчал:       — Планирую выставить вас и наведаться в круглосуточный за углом.       Девушки переглянулись и возвели глаза к потолку.       — Я всё вижу, — проинформировал их Глеб.       — Интересно, каким образом, — хмыкнула Жанна.       — Я слишком хорошо вас знаю, — отрезал он, попробовав незаметно протянуть руку к вину.       Разумеется, Ленка была настороже, и бывший некромаг снова получил по рукам. Отставив кубок в сторону, чтобы он не мозолил Бейбарсову глаза, она хмуро поинтересовалась:       — Что с тобой происходит?       Глеб впервые за всё это время прямо взглянул на неё и усмехнулся:       — Ты серьёзно?       — Хорошо, я перефразирую вопрос. Почему ты не пытаешься бороться с тем, что с тобой происходит?       На кухне воцарилось долгое молчание, и девушки думали, что уже не услышат ответ. Но он прозвучал, тихий и отчаянный:       — Потому что я не могу. И потому что я не хочу…

***

      Ленка и Жанна уехали из Нижнего Новгорода весной, когда мартовская капель уже сменилась апрельскими паводками. Они покидали Глеба совсем не таким, каким обнаружили несколько месяцев назад: он снял новую квартиру, в том же районе, но гораздо более приличную, с хорошим ремонтом и двумя комнатами. Он больше не пил, начал бегать по утрам, стремясь вернуть былую физическую форму и разработать ногу, раненую обломком косы.       В армию его не приняли. Однако вовсе не из-за травмы, а по причине… близорукости. Ленка с Жанной ещё недели две подтрунивали над ним, даже пытались всучить огромные уродливые очки в чёрной роговой оправе, которые Глеб тут же выкинул в мусорку.       Спустя месяц после выхода из запоя бывший некромаг развеселил девчонок ещё больше, устроившись на работу в… «Макдональдс».       — Ничего смешного нет, — недовольно объяснял он хихикающим сёстрам. — Без образования в лопухоидном мире делать нечего, а жить на что-то надо. Так что я решил подать документы в художественное училище, буду совмещать.       Вот тогда Жанна и Лена прекратили смеяться и посмотрели на него с радостью и неверием. Поздним вечером, лежа вдвоём на диване в соседней комнате, они ещё долго обсуждали случившееся, не в силах скрыть облегчение. Глеб оттаивал. Он возвращался к жизни. Так что, погостив у брата ещё немного, они вернулись каждая к своему быту, между собой, разумеется, договорившись присматривать за ним.       Глеб же действительно решил двигаться дальше. Закопав осколки своего разбитого сердца так глубоко, как мог, он решительно стал выстраивать свою заново обретенную человеческую жизнь. Он ходил на работу, где, чувствуя себя клоуном, сотни раз в день выкрикивал «Свободная касса» и «Ваш капучино, приходите к нам ещё». Он готовился к поступлению в училище, продолжал свои неизменные пробежки по утрам и даже стал периодически посещать секцию карате — вот что прочищало мозги лучше всего и дарило ему пусть временный, но всё же покой.       Чего Жанна и Лена не знали, так это того, что раз в месяц, в выходные дни, Глеб покупал несколько бутылок водки, запирался в квартире и двое суток пил и кричал в подушку так, что к утру неизбежно срывал голос, из-за чего какое-то время не мог с обычным энтузиазмом вопить «Свободная касса!». Он кричал, затыкая себе рот, пил и кричал от злости, ярости, унижения, желания, любви. Отчаяние, владевшее им, как смертельная болезнь, вцепилось в сердце и не хотело отпускать. Чем больше Бейбарсов гнал от себя мысли о прошлом и девушке, оставшейся в нём, тем ярче вспыхивали воспоминания, тем сильнее они терзали его.       Но в понедельник он снова был в строю, свеж и бодр, и ничего, кроме хриплого голоса, не напоминало о том, что ещё накануне этот молодой мужчина умирал и распадался на части. В один из таких, наполненных выпивкой и яростью, выходных на его кухне возник нежданный гость из мира, который Глеб хотел и никак не мог оставить позади.

***

      Когда перед ним из ниоткуда появился этот невысокий смуглый парень, Глеб решил, что допился. Он спокойно смотрел на то, как незнакомец озирается по сторонам, а затем с вежливой улыбочкой присаживается напротив него на высокий барный стул.       Сжимая в руке наполовину опустошенную бутылку — Бейбарсов глотал прямо из горла, не утруждаясь плеснуть в стакан, — он разглядывал новоприбывшего: молодой человек, скорее всего, его ровесник. У него был необычный приплюснутый нос, чем-то похожий на львиный, а лицо обрамляли светлые кудри.       — Привет, — поздоровался Глеб, спокойно пододвигая к гостю запечатанную бутылку водки.       Незнакомец усмехнулся:       — Вечер добрый! Благодарю за предложение, но я не пью.       — Я тоже не пью, я напиваюсь, — констатировал бывший некромаг, сделав глоток и даже не поморщившись.       Львиноносый внезапно схватил предложенную ему бутылку и стал вертеть её, с любопытством изучая этикетку. Глеб удивился:       — Что ты там ищешь?       — Да вот, пытаюсь понять, где тут написано «Средство, помогающее забыть рыжеволосых девчонок на контрабасах», — невозмутимо оповестил гость.       Стеклянное донышко резко ударилось об стол, и Бейбарсов подался вперёд:       — Кто ты такой? Откуда ты знаешь?…       — Я всё про тебя знаю. Догадаешься, почему? Меня зовут Джаф, кстати.       Глеб мотнул головой. Нет, это определенно не галлюцинация. Пристально разглядывая незнакомца, он почувствовал, как в голове шевелится тень догадки. Он где-то уже видел этого парня, где-то очень далеко, очень глубоко…       — Ты страж мрака, — выдохнул Глеб.       Джаф удовлетворенно кивнул.       — Рад, что ты запомнил меня. Я тебя тоже запомнил: ты тогда вёл себя несколько громко, да и фигура твоя в определённых кругах довольно известная. Жаль, что ты так к нам и не присоединился.       Бейбарсов нахмурился. Ему тоже было отчасти жаль.       — Чего тебе от меня надо?       — Пришел к тебе с предложением! — хлопнул в ладоши Джаф, и в его руке возникли четыре игральные карты.       Большие, размером с две ладони, и на каждой была изображена дама разной масти. Пиковая, смотрящая на мир с яростью и теребящая шапочку палача. Крестовая выполняла настолько невероятные акробатические трюки, насколько ей позволяли границы карты. Бубновая пряталась за стопкой книг, а червонная медленно развязывала шнурки корсета, призывно глядя по сторонам.       — Это что за ерунда? — хрипло поинтересовался Глеб.       — Итак, лотерея! — с энтузиазмом воскликнул страж, ловко крутя картами перед носом бывшего некромага. — Три карты — непременный выигрыш! Вытянешь крестовую — твои природные сила и ловкость увеличатся втрое! Бубновая — это сюрприз от мрака, какой, неизвестно! А червонная подарит такую привлекательность, что женщины будут буквально на животе за тобой ползти. Хотя не уверен, что тебе это нужно, — хмыкнул Джаф, разглядывая Глеба.       Даже будучи пьяным, считать Бейбарсов не разучился.       — А четвертая?       Джаф поморщился, но ответил:       — Вытянешь пиковую — отдашь мне свой эйдос!       Глеб не удивился. Чего-то такого он ожидал. Интересно, этого львиноносого прислал к нему Лигул? Нет, вряд ли: горбун же ясно дал понять, что Бейбарсов ему ни к чему. Бывший некромаг покачал головой, оценивая жуткую иронию: даже в Тартаре он никому не сдался. Что ж, вряд ли он выиграет что-то из перечисленного: против стража мрака Глеб теперь не мог противопоставить ровным счетом ничего. Даже если он сейчас нарисует с десяток защитных рун, они так и останутся странными рисунками, и их мертвые контуры не вспыхнут, оживленные магией. А, будь что будет!… Возможно, если он лишится эйдоса, то сможет уйти из жизни легко и быстро, не обременённый больше тяготами совести и воспоминаний.       — Давай, раскладывай свой пасьянс!       Газа Джафа загорелись. Он видел, что этот парень совершенно потерял волю и смысл жизни, но эйдос его, подёрнутый плёнкой безнадежности, был великолепен. Необычный, яркий, сияющий слепящим светом с одной стороны и погруженный в сероватый сумрак с другой. Страж мрака настолько был уверен в собственной победе и беззащитности лопухоидов, что даже не стал страховаться какой-нибудь мухлёжной руной.       Ловко перетасовав в воздухе карты, Джаф разложил их на столешнице и отошел в сторону. Глеб внимательно посмотрел на все четыре. Он думал, что будет колебаться, хотя бы пытаться угадать или просто выдохнет перед тем, как схватить первую попавшуюся. Но его рукой точно руководила какая-то могущественная, чуждая сила: он просто знал, что брать нужно именно крайнюю слева. Едва его пальцы коснулись карты, в комнате раздался глухой колокольный удар. С замирающим сердцем Бейбарсов перевернул карту и увидел, как из-под завала книг ему машет рукой бубновая дама.       — Подарок от мрака! — мрачно воскликнул Джаф.       Он не мог поверить. Конечно, бывали случаи, когда лопухоиды у него что-то выигрывали, но в последний раз это было пару сотен лет назад. Вскинув руку, страж потянул за что-то и вытащил из ниоткуда широкую полоску ткани, напоминавшую клочок тумана. Ткань былая темно-серая, и Глебу чудились внутри какие-то взвихрения, похожие на столбы поднятой пыли.       — Что это? — спросил он, пока Джаф деловито собирал все карты, вырвав бубновую у него из пальцев.       — Это невероятная вещь! Мантия Сонного Паралича! Когда-то она принадлежала моему другу, но потом он… кхм… погиб. И мантия перешла к мраку.       — И что мне с ней делать? — поинтересовался Глеб, всё ещё не понимавший, что испытывает от выигрыша: облегчение или разочарование.       — С помощью этой вещицы, — Джаф помахал тряпкой, — ты можешь проникать в сны других людей.       — Проникать?       — Проникать. Подглядывать. Менять и извращать, — шепотом подтвердил Джаф.       — Это всё, конечно, звучит очень заманчиво, — усмехнулся Бейбарсов, — но ты, видимо, забыл, что я лишён магии. Никуда проникать и ничего извращать я не смогу.       Страж мрака нетерпеливо мотнул головой:       — У тебя были способности ещё до того, как ты получил некромагический дар. Эти крохотные зачатки никуда не делись, они по-прежнему с тобой. Ничего значительного с таким мизерным количеством магии сделать невозможно, но тебе хватит этого запаса для того, чтобы воспользоваться подарком мрака. Всё, что нужно сделать, это надеть Мантию и лечь спать прямо в ней.       — Она мне не нужна, — буркнул Бейбарсов, возвращаясь к отставленной на время бутылке.       — Мрак не принимает назад свои дары. Только в очень редких случаях, — усмехнулся Джаф, смерив его презрительным взглядом. — Считай, что сегодня тебе повезло, бывший некромаг!       С этими словами страж растаял в воздухе. Мантия Сонного Паралича осталась лежать на полу.       Глеб до утра не сомкнул глаз. Он сверлил взглядом серую тряпицу, не решаясь приблизиться к ней или, тем более, коснуться. Он не боялся проклятий, которые могли быть наложены на артефакт мрака. Он боялся, что захочет надеть её.       Когда воскресное утро плавно перевалило за полдень, Глеб Бейбарсов спал на диване в гостиной, полностью одетый. Мантия мрака лежала, туго свернутая, на самой дальней полке большого шкафа.

***

      Спустя две недели после этого происшествия Глеба навестила Ленка Свеколт. Он, не колеблясь, выложил ей всю историю. После того, как она наорала на него, обозвав идиотом, за то, что он трогал артефакт мрака, не зная, лежит ли на нём порча, что он не вызвал её сразу же и вообще согласился играть в эту игру, девушка немного успокоилась.       — Ты надевал её? — тихо спросила Лена, глядя на лежащую перед ними Мантию.       Она боялась услышать подтверждение и при этом была поражена, когда Бейбарсов хмуро мотнул головой.       — Я хотел. Безумно. До утра кусал кулаки и… в общем, кофе пил и не мог заснуть.       — Кофе, как же, — хмыкнула Лена.       Она смутно догадывалась, что он продолжает периодически выпивать, но боялась давить на Глеба. Во всяком случае, пока он держал себя в руках и не срывался. Вернее, пока его срывы носили довольно систематизированный и упорядоченный характер.       — Ты хочешь, чтобы я забрала её, — это был не вопрос.       Бейбарсов кивнул. Он смотрел в окно, выходящее на залитый солнцем дворик. Июнь был жарким, душным и пыльным, находиться на улице дольше получаса было невыносимо. Неожиданно Глеб почувствовал прикосновение к своей руке и удивленно опустил глаза.       — Ты поступил очень достойно, — тихо сказала Ленка, заглядывая ему в глаза.       Он усмехнулся и осторожно отнял свою руку:       — Да, я сам до сих пор удивлен. Пожалуй, пора завязывать с водкой, вопреки всем законам она делает из меня порядочного человека.       Лена только покачала головой. Интересно, сколько лет должно пройти, чтобы Глеб перестал скрывать свои лучшие качества или принижать их?       После отъезда сестры жизнь Бейбарсова опять вошла в привычную колею: работа, дом, тренировки. Он сдал вступительные экзамены в художественное училище и как-то после зарплаты решил порадовать себя покупкой новых кистей и красок. Рисовал он теперь гораздо меньше, в основном пейзажи, очень редко — людей, и никогда — девушек.       Стоя у витрины и прицениваясь, Глеб вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Подняв голову, он увидел хорошенькую светловолосую девушку с грустными глазами.       — Глеб! — воскликнула она радостно и удивленно.       Ему понадобилось почти десять секунд, чтобы вспомнить:       — Алёна! Какими судьбами тут?       Девушка покраснела, неверяще глядя на него:       — Я в Лобач поступила! На биохимика!       — Ого! Здо́рово.       — А ты что здесь делаешь?       — Я теперь тут живу. Решил перебраться… Вот, в училище поступил, — Глеб не знал, что ещё добавить.       Но Алёне этого, видимо, было более чем достаточно. Она улыбнулась ещё шире:       — Я так рада, что встретила тебя! Не хочешь прогуляться?       Глеб внимательно посмотрел на девушку и внезапно понял, что хочет. С того дня они стали регулярно гулять вместе. До заката болтались по Покровке, литрами пили холодные коктейли в уютных кафешках под зонтиками, хохотали над парнями, решившими искупнуться в фонтане, и смотрели на отплывающие от речного вокзала теплоходы. На их белых палубах люди радостно смеялись и махали руками.       Когда спустя неделю после их встречи Глеб проводил Алёну до её дома — оказалось, она живет недалеко от него, всего в четырёх кварталах, — девушка неожиданно притянула его к себе и крепко поцеловала в губы, а потом, вспыхнув, прошептала «Извини!» и скрылась в подъезде.       По пути к своей квартире Бейбарсов пытался проанализировать то, что чувствует. Алёна нравилась ему — она была симпатичной, милой, доброй. С ней было о чём поговорить, она любила посмеяться. И при этом смотрела на Глеба, как на своё личное солнце. Он знал этот взгляд — много лет он точно так же смотрел на Таню. И теперь бывший некромаг хорошо понимал, что ощущает человек, когда его целует тот, кого он не любит: ничего.       Дойдя до дома и в задумчивости поднявшись на свой этаж, Бейбарсов вдруг резко остановился: дверь в его квартиру была приоткрыта. Нагнувшись, он достал из высокого ботинка спрятанный там нож-бабочку: лишившись магии, Глеб мог защищать себя от серьёзной опасности только так. Толкнув дверь, он острожно переступил порог, оказавшись в тёмной прихожей, и только хотел двинуться дальше, как лампочка под потолком зажглась, на мгновение ослепив его.       Глеб быстро проморгался: метрах в двух от него стоял приземистый коренастый мужчина в тёмно-сером жёстком плаще. Бросив взгляд на его опаленные ресницы и брови, Бейбарсов сразу понял, откуда явился гость. Сообразив, что своей «бабочкой» он сейчас может только консервы вскрывать, Глеб сунул её в карман и насмешливо приподнял брови:       — За последний месяц это уже второй гость из славного местечка под названием Тартар! Чему обязан такой честью?       Незнакомец усмехнулся, обнажив неровные жёлтые зубы:       — Ты ведь хочешь вернуть магию, бывший некромаг?       Голос у него был скрипучий и сиплый, как будто он с трудом проталкивал слова через повреждённую глотку.       — Сразу с козырей, значит? — уточнил Глеб. — Допустим, хочу, только вот микроклимат в вашей фирме меня не очень устраивает.       — Может, ты заинтересуешься, когда узнаешь, чем конкретно занимается фирма и сколько в ней платят? — издевательски спросил тартарианец и распахнул свой плащ.       На шее у него висел необычный амулет: выпуклый стеклянный шар с красными прожилками, закованный в серебряный обод. Одного быстрого взгляда хватило, чтобы понять: это был глаз. Глаз дракона. Бейбарсов скривился:       — Что ж, фирма и правда крупная. Не шарашкина контора. Однако слишком уж условия труда у вас нечеловеческие: жар, серная вонь, жизнь в бегах. Вам молоко за вредность не выдают?       Охотник за глазами понял, что над ним издеваются, и запахнул плащ, нехорошо сощурившись:       — Меня послали к тебе, памятуя твои прежние заслуги перед конторой, бывший некромаг. Лигул оказывает тебе невероятную честь, согласившись вновь принять в свои ряды и вернуть твой дар.       Бейбарсов невозмутимо кивнул. Внешне он выглядел абсолютно спокойным, но внутри уже вступили в борьбу его лучшие и худшие качества.       Магия, такая желанная, без которой он всё ещё не мог представить себе жизнь! Вот он, дар, только протяни руку — а там и могущество, и власть! Жизнь, полная приключений и захватывающих открытий! И возможность вернуть Таню — миллион возможностей, и он бы воспользовался всеми по очереди. Всё внутри горело; страсть, которую Глеб так упорно подавлял все прошедшие месяцы, вдруг неконтролируемо вырвалась на свободу, обжигая внутренности, зажигая пустой взгляд. Ему предоставляли возможность, за которую прежний Глеб Бейбарсов ухватился бы, не раздумывая!       Вот только… прежний погиб, сорвавшись в пропасть со слишком высокой скалы, на которую он сумел в одиночку забраться. С таких уступов путь всегда только один — вниз, на дно… Прежнего Глеба больше нет, от него остались лишь осколки, а новый Глеб слишком хорошо помнил сосущую безнадежность Тартара. Он помнил слёзы Тани Гроттер, когда она оплакивала остатки света в нём. Помнил её пальцы в своих волосах. И пусть это всё, что ему осталось в жизни, он никогда не надругается над этими воспоминаниями, не перечеркнёт их одним кровавым росчерком.       Ничто из этих мучительных размышлений не отразилось на его лице. Оттолкнувшись от стены, Глеб иронично улыбнулся:       — Это очень щедрое предложение, и я даже не представляю, чем удостоился такого. Однако вынужден его отклонить — как бы хорошо оно ни было, от него несёт тухлым мясом, а уж я в этом разбираюсь.       Охотник за глазами метнулся к Бейбарсову смазанной тенью:       — Ты хоть понимаешь, от чего отказываешься? — прошипел он. — Лигулу всё равно, он найдёт ещё с десяток таких же парней-некромагов!       — Желаю ему удачи и всех благ, — невозмутимо ответил Глеб, хотя волосы у него на голове зашевелились, когда он подумал, что страж сейчас просто проткнёт его кинжалом, висящим на поясе.       Однако тот отступил, и, оглядев Бейбарсова с ног до головы, ухмыльнулся:       — Я понял. Думаешь, они придут к тебе и спасут тебя? Наивный дурак! Они намного хуже нас, потому что для них тот, кто оступился, уже не достоин шанса! А ты оступался не раз!       Последние слова прозвучали в пустом коридоре из воздуха, потому что охотник за глазами уже исчез.

***

      Когда Алёна впервые осталась у него, они не спали всю ночь. Только под утро девушка, утомленная и счастливая, засопела у Глеба под боком. Он осторожно приподнялся, чтобы не разбудить её. Какое-то время постоял у кровати, наблюдая за ней: Алёна чему-то улыбалась во сне. Теперь он уже знал наверняка: она действительно любила его. Но это всё только усложняло.       Натянув бельё и джинсы, бывший некромаг босиком прошел на кухню. Его руки привычно замелькали, наливая в турку воду, добавляя две ложки свежемолотого кофе и ставя его на плиту. Медленно помешивая напиток, Глеб задумался.       Алёна была первой девушкой, которую он поцеловал после Тани. Вернее, после их поцелуев у Серого Камня и того прощального, призрачного поцелуя на драконбольном поле. Глеб не мог сказать, что целовать Алёну ему было неприятно — нет, молодое и здоровое тело было более чем довольно. Но его самого душило какое-то идиотское, совершенно нерациональное ощущение, будто он изменил Тане.       «Бред какой-то! — размышлял Бейбарсов. — Как я могу ей изменить, ведь мы не вместе и никогда не были! Черт возьми, в соседней комнате спит красивая девушка, которая всю ночь занималась со мной любовью, а я тут ерундой страдаю! Сомневаюсь, что Таня думает, будто изменяет мне. Сама там небось со своим Валялкиным…».       Глеб резко свернул все мысли в этом направлении. Думать дальше было опасно очередным срывом, а он слишком хорошо держался последние месяцы. С появлением в его жизни Алёны тоска и одиночество на время отступили, разжав свои когтистые лапы и позволив бывшему некромагу вдохнуть немного свежего воздуха. Даже Ленка и Жанна, исправно звонившие и навещавшие его, отметили: Глеб меняется.       Про ту историю с охотником за глазами Бейбарсов им ничего не сказал. Он рассудил просто: его никто не тронул, ему никто не угрожал и ничего не оставлял. А раз так, зачем он будет лишний раз беспокоить сестёр, которые и без того чересчур, по мнению самого Глеба, его опекали.       Единственное, что не давало ему покоя, это слова стража: «Думаешь, они придут к тебе и спасут тебя?». Кто такие эти они, Глеб не знал, но догадывался. И не позволял себе даже думать о чём-то подобном. Если он будет думать, то станет надеяться. А если станет надеяться, то неизбежно разочаруется, и тогда прахом пойдут все прошедшие месяцы, за которые он с таким трудом восстанавливал свою перекроенную душу и ждал, пока она зарубцуется.       И всё же, всё же… где-то на самом дне его измученного сердца распустился робкий, крохотный стебелёк надежды. Глеб не поливал его напрасными мечтами, не позволял вырасти в большой куст, но стебелёк как будто и не стремился к этому: он просто рос себе спокойно, подогревая и подпитывая жизненные силы Бейбарсова. Пока однажды не вымахал в целое дерево.       И произошло это тем самым утром, когда Глеб стоял босой на своей кухне и варил кофе, изредка поглядывая в окно. Август медленно и неумолимо близился к своему завершению. Листва на деревьях в маленьком сквере напротив уже постепенно теряла свои краски. Скоро осень, занятия в училище и его, Глеба…       В дверь кто-то тихо и деликатно постучал. Нахмурившись, Бейбарсов бросил взгляд на настенные часы: часовая стрелка указывала на пять утра, а минутная, неохотно дёрнувшись, переползла на цифру четыре. Выключив плиту, Глеб вышел в прихожую и, не глядя в глазок, распахнул дверь. На пороге стоял высокий темноволосый молодой человек. Его глаза смотрели знакомыми зрачками-колодцами. Увидев Глеба, он улыбнулся: спокойно, радостно, как будто нашёл старого товарища, которого давно искал.       — Доброе утро, — голос у незнакомца был низкий, бархатный. — Можно мне войти?       Бейбарсов так растерялся, что не сразу нашелся с ответом, и незваный гость, воспользовавшись заминкой, ужом проскользнул в квартиру. Нахмурив брови, Глеб прикрыл дверь и повернулся к незнакомцу. Тот снова улыбнулся и качнул головой в сторону кухни:       — Идём, не в моих правилах беседовать на пороге.       Всё ещё ничего не понимая, но догадываясь, что его в очередной раз пришли соблазнять всякими побрякушками или обещаниями, Бейбарсов последовал за гостем. По дороге он бросил встревоженный взгляд на дверь комнаты, за которой спала Алёна. В этот раз он не будет грубить и нарываться на неприятности. Постарается.       Переступив порог кухни, Глеб увидел, что гость уже расположился за столом, сцепив пальцы в замок и наблюдая за хозяином квартиры. Бывший некромаг демонстративно налил себе кофе и, усевшись напротив, сказал:       — Угостить не предлагаю, потому что вы явно торопитесь. Излагайте всё, что у вас ко мне имеется. Только заранее хочу предупредить, что служить мраку в ближайшие несколько лет я точно не смогу, меня декан с пар не отпустит.       Новоприбывший опять молча улыбнулся. Глеба это уже стало доставать, однако он не мог не признать, что улыбка у незнакомца была светлая, чистая, не отталкивающая.       — Предлагать тебе службу мраку я не стану, — весело сказал тот. — Я сам отрицаю служение кому бы то ни было, кроме своих идеалов. Другое дело, что это за идеалы. Раньше они у тебя были весьма сомнительны.       — А что, сейчас мои идеалы так сильно изменились? — уточнил Бейбарсов. — Я спрашиваю у вас, потому что вам явно виднее, чем мне.       Незваный гость снова засмеялся:       — Не надо мне «выкать». Я хоть и старше тебя лет на двести с чем-то, но чувствую себя намного моложе. Да и выгляжу, хочется верить, тоже.       Глеб прищурился и откинулся на спинку стула. Парень чем-то неуловимо напоминал его самого: темноволосый, смуглый, с вечно лезущей в глаза чёлкой. Движения такие же медленные, вкрадчивые. И Глеб точно знал, что уже слышал про юношу-некромага, который прожил больше двухсот лет. Это было как-то связано с Камнем Пути…       — Багров? — изумленно выдохнул Глеб. — Ты Матвей Багров?       Парень кивнул:       — Ну вот и познакомились. Думаю, ты уже догадался, зачем я пришёл. Мне давно хотелось встретиться с тремя учениками алтайской ведьмы. А когда я узнал, что с тобой произошло, то решил немного понаблюдать за тем, куда тебя выведет новый путь. Твоя история… Видишь ли, я понимаю тебя лучше всех остальных, потому что сам, будучи некромагом, полюбил девушку. Вернее, не простую девушку, а валькирию.       Глеб приподнял брови и округлил глаза. Для его скептичной натуры это была высшая степень проявления удивления. Он многое повидал, но о подобном союзе прежде не слышал.       — Ты влюбился в валькирию?       Багров кивнул:       — Более того, её сердце тоже было занято другим, и я всеми силами старался вырвать из него эту любовь. Я был уверен, что знаю, что ей нужно, что ей предначертано быть со мной, вопреки всему.       Бейбарсов опустил голову. Если не считать того факта, что возлюбленная Матвея была валькирией, их истории казались практически идентичными. Вот только его закончилась печально и безвестно, а молодой человек напротив совсем не выглядел несчастным. Конечно, Глеб не мог знать всего того, через что пришлось пройти Матвею и той, кого он любил.       — И чем же в итоге всё закончилось? — горько уточнил Глеб. — Она предпочла тебе другого и уехала жить в лесную землянку?       Матвей серьёзно посмотрел на него:       — Она живёт со мной. Не в землянке, но и не в хоромах, — всего лишь в вагончике в парке Сокольники. И она счастлива. А если счастлива она, то счастлив и я.       Бейбарсов молчал. Часть его неистово завидовала тому, чей жизненный путь был так схож с его собственным, но оказался гораздо более успешным и счастливым. А часть искренне радовалась, что кто-то, похожий на него, любим и любит.       Видимо, на этот раз ему не удалось скрыть свои эмоции от собеседника, потому что Багров задумчиво произнес:       — Мы похожи, это правда. Что в начале нашего пути — два эгоистичных, роковых мальчика, зацикленных лишь на своих чувствах и желаниях. Что сейчас — мы оба явно повзрослели. Однако есть и различие, небольшое, но существенное. Хочешь знать, какое?       Глеб медленно кивнул.       — Я смог вовремя остановиться, едва не потеряв любимую девушку, — пояснил Багров. — А ты остановился, едва не потеряв себя. Тебе не приходилось смотреть на этот мир через призму возможной смерти Тани Гроттер. Если опасность и грозила ей, то не такая существенная, и почти всегда она исходила от тебя.       Это было правдой. Оглядываясь назад, бывший некромаг понимал, какому риску он подвергал Таню множество раз. Как он измучил её своей «любовью».       — Но тебе, как и мне когда-то, дали шанс всё исправить и стать тем, кем ты мог бы стать, пойди твоя жизнь по другому пути, — продолжил Матвей, не давая Глебу окунуться в уничижительные мысли.       Поглощённый размышлениями, Бейбарсов не сразу понял смысл его слов.       — Что?       — Знаешь, у нас фамилии начинаются на одну и ту же букву, забавно, правда? — улыбнулся Багров и продолжил без паузы: — Тебе вернут магию, Глеб.       Бейбарсову показалось, что он ослышался. Голову наполнил глухой звон. Не может быть, чтобы фраза, больше которой он желал услышать лишь признание в любви от Тани, действительно прозвучала. Не в его мечтах, болезненных снах-фантазиях, а в реальности, на кухне его нижегородской квартиры.       — Но… как? — хрипло прошептал он, подавшись вперёд. — Чем я заслужил и чем мне придется за это заплатить?       Матвей усмехнулся:       — Магию тебе возвращает не мрак. Ты больше не будешь некромагом, вот что самое главное. У света нет никаких подвохов, но есть условие, которое будет одновременно и испытанием: так как природа твоей магии будет светлой, ты должен будешь доказать, что достоин её. Срок тебе даётся год. Это не значит, разумеется, что тебе нельзя будет сказать крепкое словцо или обратить внимание на красивую девушку. Имеются в виду не мелкие страстишки или слабости, свойственные всем нам, а нечто более глобальное: если в твоём сердце появится хоть намёк на подлость, эгоизм, гнильцу, магия сама покинет твоё тело. Если же за этот год ты сможешь доказать, что заслужил шанс на искупление, то магия признает тебя и останется с тобой навсегда. Пока же она даётся, можно сказать, в аренду.       Глеб сидел, оглушённый. Он перебирал в голове десятки вопросов, которые там возникали. Мысли путались, текли куда-то не туда, а потом возвращались обратно к самому важному. И фоном всему этому служила мечтательная улыбка рыжеволосой девушки.       Заметив его состояние, Матвей Багров усмехнулся, протянул руку, и, схватив ладонь Бейбарсова, насильно прижал к своей груди. Нахмурившись, Глеб попробовал отпрянуть, но в этот момент почувствовал, как в руку ему ударилось что-то мощное: это было не сердце. А в следующую секунду всё стало неважно.       Его существо затопил сияющий, слепящий свет. Искрящийся, жизнерадостный, он проникал в каждый тёмный угол измученной, запутавшейся души, освещал её и дарил ясность. Этот исцеляющий, спокойный свет вдруг разом помог расставить мысли в стройный ряд, откинув при этом все лишние и ненужные. И, когда Багров отпустил его руку, Глеб уже всё знал и понимал. А в голове осталось всего несколько важных образов, которые он облёк в два слова: искупление и Таня.       Бейбарсов не заметил момент, когда Матвей ушёл, он просто обнаружил себя сидящим в одиночестве перед кружкой с остывшим кофе. Но в комнате ещё висели слова Багрова:       — Жди. К тебе придут.       И Глеб ждал, спокойно и терпеливо, наполненный изнутри этим светом, который, исцелив многие его раны, так никуда и не делся, оставшись с ним.