Певчая птица крыльями не машет

      Дана всегда считала глупцами тех, кто думал, что королевство кхазад начинается с кузницы или, того хуже, драгоценной жилы. Нет. Королевство начинается с того места, где встречаются обжигающе-холодные ручейки, бегущие с ледяных горных шапок, и горячие потоки, бьющие из самых глубоких каменных недр. Гномы не менее других живых существ нуждались в воде. Хотя бы для такого приземленного действа, как принятие ванны. А по мнению немолодой гномки, не было под горой ничего прекраснее роскошных купален, восстановленных чуть ли не в первую очередь по возвращении Одинокой Горы. Купальни она посещала исключительно ранним утром с расчетом на то, что уродливые следы ожогов, оставшиеся ей на вечную память о дне нападения дракона, никто не увидит. А она в свою очередь не увидит сочувствующие взгляды и не услышит участливые слова сожалений от других женщин. Дана была истинной дочерью своего народа, гордой и упрямой, познавшей с раннего детства все тяготы жизни без родного дома и защиты семьи. Она, привыкшая всего добиваться сама, в жалости не нуждалась.       То, что в женских купальнях, просторных и жарких, Дана оказывается не одна, она замечает далеко не сразу. Да и тяжело рассмотреть среди клубов густого водяного пара очертания головы, торчащей над темной гладью воды так, что виднеются только нос да глаза. Гномка скептически приподнимает бровь и подходит ближе к незнакомке, которой приспичило в такую рань поплескаться в бассейне с целебной водой. Та, не замечая постороннего присутствия, продолжает самозабвенно изучать зеленоватую от минеральных солей воду. Дана, как и любая другая представительница народа кхазад, по природе своей не являющаяся любопытной, направляется прямиком в тот же бассейн. Неожиданный громкий всплеск вблизи заставляет незнакомку очнуться от своего наваждения и резко выскочить из воды, дикими, ошалелыми глазами уставившись на нарушительницу покоя. Слова прохладного приветствия застревают у гномки где-то в горле, и она буквально давится ими, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть.       Дана смотрит и смотрит, пытаясь убедить себя, что ей кажется, но нет. Тело девушки, слишком худое по меркам кхазад, но от того некогда не менее прекрасное, уродовали свежие сизые и красные отметины в тех местах, куда могли дотянуться обветренные губы и мозолистые пальцы; тонкие запястья охватывала вязь лиловых пятен с желтоватыми краями, чуть повыше колен отчетливо виднелись такие же следы. Дана с трудом делает неглубокий вдох и переводит взгляд на лицо девушки. Оно нежное, изящное, похоже на лик совсем юной эльфийки. И глаза — большие, светло-голубые, топазовые, окаймленные длинными светлыми ресницами, смотрят затравленно и с опаской. Вдруг в них вспыхивает ледяным огнем злость, и незнакомка начинает говорить. Долго, много и отчаянно, так, что Дана забывает удивиться, кто осмелился обучить девушку тайному языку кхазад.

***

      Он пришел глубокой ночью. Если бы не свеча, едва освещавшая покои, его можно было бы принять за оживший ночной кошмар. Вусмерть пьяный, всклокоченный, но все же твердо держащийся на ногах. От него страшно разило смесью людского эля и крепкой гномьей водки. Это было смешно и немножко дико. Это было неправильно. Он подходил медленно, и каждый шаг подобно грому прокатывался по покоям, многократно отражался от каменных стен, отдавался гулким ударом где-то в голове, словно отмеряя мгновения до чего-то страшного и неизбежного. Глупости, он же друг и защитник, суровый дядюшка-покровитель, который мог и пожурить, и помочь, и похвалить. Он не мог смотреть так. Так смотрят только захмелевшие человеческие мужчины в тавернах. От таких взглядов всегда оберегали, недвусмысленно сжимая в руке эфес меча. А он смотрел прямо, и блики плясали на его лице, меняя до неузнаваемости: заостряя черты, делая их более хищными. Пламя полыхало в глазах. Кажется, это пламя зовется желанием.       Шаг назад был встречен яростным рыком и стальной хваткой на тонком запястье. Попытка отпрянуть — горячей огрубевшей ладонью, охватившей шею чуть ниже затылка. А после, каждое действие — неминуемым приближением к тому, что называется предательством.       Он смотрел жадно, но не видел. Он слышал, но только то, что хотел услышать. Ему не было дела до унижения, которое испытываешь, когда тебе насильно раздвигают ноги. До ужаса, который охватывает, когда впиваешься ногтями в ладонь и чувствуешь, как рвется плоть, а душный воздух наполняется запахом крови. До ненависти, в которую погружаешься с головой, когда захлебываешься собственным голосом и не можешь дышать, потому что мучительно-больно, и тошно, и отвратительно, и все это сделал тот, кому доверяла и в кого верила.

***

      Немолодая гномка вспоминает свое детство, видит перед собой обрушенные каменные своды, которые за секунду превратились в надгробья для ее старшего брата и его жены, видит драконье пламя и мать, толкающую ее куда-то вбок, пытается вспомнить лица отца и деда, но не может. Знает только, что они тоже были заживо погребены в одной из зал недалеко от шахт, вместе с сотнями чьих-то отцов, братьев, мужей. И ее горе, которое она давно пережила, но не отпустила, неожиданно кажется чрезвычайно ничтожным на фоне трагедии этой маленькой одинокой девочки. Дана подходит медленно, словно к дикой лани, боясь вспугнуть, опускается перед ней на колени и обнимает нежно и трепетно, с материнской лаской, коей сама была лишена. И долго вслушивается в поток безудержных рыданий и бессвязных сиплых слов.

***

      Девушка подхватывает небольшую дорожную сумку и ждет, когда Дана закончит одеваться. Гномка обещала провести ее к выходу самой короткой дорогой, но врата, через которые она может покинуть Эребор, только одни. Главные. Остальные ходы потайные, о них известно далеко не каждому гному, и охраняются они соответственно. У выхода из бокового хода, которым и решила Дана провести свою спутницу, их встречает один из стражей. Он высокий и суровый, его голова покрыта татуировками, а руки, скрещенные на груди, шрамами. Женщина осознает, что воин перед ней далеко не простой, от него веет силой, властью и опасностью. Этот факт ее пугает, но она расправляет плечи, гордо вскидывает голову, и уверенно встает прямо перед своей подопечной, стараясь полностью скрыть ее от посторонних глаз. Теплая ладошка опускается на ее плечо, и девушка выходит вперед. Матерый воин красноречиво смотрит на сумку в ее руках, между ними происходит диалог взглядов. Дана мудрая женщина, она многое повидала за свою уже клонившуюся к закату жизнь, и без труда читает в глазах мужчины и сожаление, и твердый приказ, и угрозу, и тень чего-то, что отдаленно напоминает отчаянную мольбу о прощении. Глаза девушки, когда та оборачивается, чтобы попрощаться, говорят об обреченности и принятии.

***

      Проходит седмица, и отнюдь не впечатлительной Дане почти удается забыть о встрече в купальнях. Во всяком случае, она уже не просыпается посреди ночи от фантомных звуков рыданий и не ходит к лекарю за каплями от бессонницы. На исходе второй, в уютной швейной мастерской, за работой, она становится свидетельницей оживленного разговора других мастериц о, якобы, гномке, которую накануне избрал своей супругой Король. Дана, конечно же, считает это все пустыми сплетнями и пропускает мимо ушей. Пусть женщины развлекаются, главное, чтобы шили споро и ладно. На следующее утро весть о невесте подгорного властителя разлетается по всему Эребору, а вечером следует официальное объявление. Гномки в мастерской, все до единой с озабоченными лицами, делятся новостями. Так Дана узнает, что будущая королева ужасно некрасива: тощая, бледная, без, о Махал, бороды! и вообще похожа на остроухую. Как она вынудила Его Величество жениться на себе — загадка: некоторые поговаривают — околдовала, другие — обладает кротким нравом, добросердечна, искренне заботлива, нежна, и, умея смягчить суровый характер Торина II Дубощита, будет верной супругой и прекрасной королевой.       Дана продолжает считать, что все это домыслы, хотя в этот раз уже не так уверенно.

***

      В том, что будущая королева подгорного царства безмерно добра и терпелива, Дана убеждается сама, когда в четвертый раз непослушной от волнения, дрожащей рукой случайно, но весьма ощутимо, укалывает свою новую знатную заказчицу иголкой, подгоняя под непривычно-хрупкую руку рукав будущего свадебного платья. Голубые глаза смотрят сверху вниз ласково, с легким укором, и очень похожи на топазы. Мягкий взгляд, изучая, скользит по лицу мастерицы-швеи. В нем, как и во взгляде Даны, отражается узнавание. Безупречная маска невесты Короля лопается и расползается, оголяя неприглядную, немыслимую истину. Тонкие черты искажаются до неузнаваемости в гримасе бездонного, как глубины Мории, горя, и черного, как тьма над Ангбандом, отчаяния. Перед гномкой, словно наяву, появляются очертания хрупкого девичьего тела, мертвенно-бледного, с багровеющими отметинами мужской жестокой страсти на шее, ключицах, грудях, животе, бедрах… Картинка складывается, а образ прославленного воина и мудрого правителя величайшего из гномьих царств трескается и осыпается острыми брызгами, словно осколки горного хрусталя.       Прочитав мысли Даны по ее глазам, девушка вздрагивает, воровато оглядывается, выискивая свидетелей ее минутной слабости и, не найдя их, вновь безмятежно и ласково смотрит на гномку. Та замечает во взгляде королевской невесты отблеск немой просьбы и молча опускает голову, возвращаясь к работе. Дана думает, что теперь ничего не сможет сшить, но она ошибается. Стежки, как назло, ложатся до противного ровно, вышивки из золотых и серебряных нитей оплетают подол и рукава, вызывая восторженные возгласы у всех мастериц; драгоценные камни, безупречно граненые лучшими эреборскими мастерами, вплетаются в замысловатые родовые узоры и ложатся на корсет роскошного платья. В общем, работа спорится в умелых руках и обещает быть готовой ровно в срок. Дане тошно, она чувствует себя палачом, но после каждой новой примерки ее жертва взглядом убеждает гномку остаться еще ненадолго. Они говорят долго и обо всем, словно для будущей королевы простая швея является единственным другом. От этого дочери Махала, привыкшей и смирившейся с одиночеством, еще хуже, но она принимает это наказание как благословение.       Помогая будущей правительнице закончить приготовления к свадьбе, Дана вдруг отчетливо понимает, как эти массивные украшения и тяжелое платье нелепо смотрятся на маленькой, хрупкой девушке. Ей бы кожаные штаны да легкую тунику, лютню в руки и нежный цветок в волосы. Эльфийские воздушные тонкие ткани, и те, подошли бы лучше, хоть девушка и не была эльфийкой. Ей бы доброго коня да бесконечную ленту дороги, купаться в лучах солнца и свете звезд, исследовать мир вместе с Таркуном. Какая, должно быть, это мука для нее, сидеть внутри горы без возможности хотя бы на миг покинуть ее. Как глуп и жесток Король Торин, раз не хочет понять и отпустить эту девушку. Ведь она — что птица, лишенная крыльев, умрет от тоски, запертая в золотой клетке.       Дана преклоняет колено перед своей королевой и наконец осознает, кто это странное, прекрасное создание, заставившее Подгорного Короля обезуметь от любви. Она видит тень этого страшного, сжигающего чувства в глазах принцев, стоящих за спиной государя, глазах его верного друга и соратника, глазах остальных героев, вернувших народу кхазад их родной дом. Ее Королева — не эльф, не человек, и тем более не гном. Она одна из Айнур, принявшая ненадолго физическое обличье. Вечная и прекрасная. Священная. В ее сердце нет места ненависти, потому она не покарала глупого Короля и его народ. О, Махал, да ведь они заточили ее вольный дух в этой страшной темнице из человеческой плоти! Дети Дурина так виноваты перед ней, что им и вовек не расплатиться…

***

      Огромный праздничный зал Эребора разом смолк, как только руки, слишком тонкие для рук истиной гномки, дотронулись до плавных изгибов арфы. Пальцы легко ударили по струнам, зазвучали первые аккорды, а потом полилась, звеня переборами, дивная музыка. Она, словно прозрачный родник, вырвалась из недр Одинокой горы и зажурчала, весело сбегая по каменным склонам, отражаясь радужными бликами в драгоценных камнях. Вскоре приятный мотив подхватили скрипка и флейта, а арфа, поддерживаемая своими беспечными подругами, смолкла, уступая место голосу своей хозяйки. Вертись, вертись, мое колесо, Тянись, тянись, шерстяная нить. Отдавай мой гость мне мое кольцо, А не хочешь если совсем возьми. Отдавай, мой гость, мне мое кольцо, А не хочешь если — совсем возьми  Я себя сегодня не узнаю:  То ли сон дурной, то ли свет не бел…  Отдавай мне душу, мой гость, мою,  А не хочешь если — бери себе.  Отдавай мне душу, мой гость, мою,  А не хочешь если — бери себе. Звон стоит в ушах и трудней дышать,  И прядется не шерсть — только мягкий шелк.  И зачем мне, право, моя душа,  Если ей у тебя, мой гость, хорошо?  И зачем мне, право, моя душа  Если ей у тебя, мой гость, хорошо…       Девичий голос наполнил собой высокие залы Эребора, пробравшись в самые отдаленные его пещеры, ласкою и нежностью подчиняя себе сердце этого огромного холодного зверя. И гора ожила, отозвалась: запели бесчисленные россыпи самоцветов, запели жилы драгоценных руд, запели реки, несущие по склонам свои ледяные воды, запели бездонные озера в каменных недрах. Гномы и гномки, приглашенные в зал Королей на празднование дня Дурина, затаив дыхание, жадно ловили каждый звук. И не было в тот вечер сомнений, что Король-под-Горой ошибся в выборе своей Королевы.       Королева в роскошном синем платье, глубиной цвета сравнимом лишь с цветом глаз Подгорного короля, с туго заплетенными в тяжелую прическу светлыми волосами и челом, увенчанным диадемой, выкованной самим Торином, завоевала во время празднования Дня Дурина любовь и уважение народа. Она всем сердцем ненавидела этот день. День, когда юная девочка, тринадцать гномов и маленький хоббит впервые переступили порог проклятого гномьего царства. День, когда золото дракона опутало черной паутиной жадности сердца детей Махала. Когда она навсегда лишилась своих друзей, даже не заметив этого. Когда после десяти лет разлуки она решилась наконец вновь увидеть их, а в ответ самый близкий человек так жестоко предал ее. Да, она ненавидела его.       Королева плакала, взывая к своим Богам, чтобы те услышали ее молитвы. Но Боги глухи к просьбам бессмертных: не было в стенах Великого Подгорного Королевства того, кто сумел бы выпустить на волю вечно-юную владычицу, избавив ее от горя и тоски. Сказка растворилась, будто иллюзия, уступив место реалиям иного мира, а ее героине суждено остаться в сырой темнице без окон и дверей, выкованной Великим мастером. Невольная пленница Ауле останется в его царстве, разделив с Валар вечность.