Дракон побежденный

I

– Вот там, господин. Вот в той пещере он и обитает… – крестьянин махнул рукой, опасливо покосившись – туда, где, обросшие снежною шубой, к тропинке клонились кусты. – Оттуда приходит, как проголодается… – голос его принизился до еле слышного шепота. – Намедни козу утащил… дьявольское порождение преисподней! – сложенные щепотью, пальцы его торопливо коснулись кудлатого края шапки. – Избави нас от него, господин! Влад осмотрелся. Припушенная порошей, тропинка вилась от подножья горы, вырастая над Владовой головою – точно змей, распластавшийся телом своим по холодным, усыпанным снегом камням. Там, за приземистой горной грядой, хоронилось змеиное логово. И огненноглазый, с глубокой, точно сама преисподняя, пастью – змей ждал его, когтеострыми лапами рыл заиндевелую землю. И белые, точно нестаявший лед, сияли во тьме костяные кинжалы клыков, звали манко – ну что ж, рыцарь, попробуй меня одолеть… пройди свое испытание… а если не сможешь… Змей расхохотался, протяжным, раскатистым эхом, и дрогнули горы, и Влад едва устоял на ногах… …Сжав крепче поводья беспокойно прянувшего вороного. – Мой рыцарский долг – защищать обездоленных, денно и нощно сражаясь с врагами веры Христовой, – коротко бросил он. – Я поднимусь на эту гору, старик, и спущусь с нее – с драконовой головою под мышкой. Скажи людям, что скоро их страхи развеются. …Хруст конских копыт по усыпанной снегом тропе нес в себе вызов драконьему самодовольству. Черное чрево пещеры манило – белесым облачком пара, рвущимся из самых глубин. Дракон был благодушен и сыт… а может, и злобен, всенарастающей голодною злобой. Влад спешился, примотав поводья к корявому толстому пню у привратья пещеры. Тяжелые снегом, беспокойные облака мчались над ним. Влад обнажил меч, подумав, что, может быть, не увидит их более никогда, пещерная тьма прожует его и выплюнет стылые кости, а потом, устыдившись малодушных мыслей – крепче сжал рукоятку меча и шагнул в темноту… …Что тотчас же отозвалась ему звериным рычанием. Он выступил из-за черной стены, преграждая дорогу Владу – огромный, точно оживший осколок горы, чешуисто-изумрудный, с золотыми, точно плавленые монеты, глазами… из которых сочились мутные слезы. – А-ур-р… – горестно взревело чудовище. – У-ыр-р… у-у… И тяжко осело на пол, взметнув за собою лохмотья слежавшейся пыли. Влад приблизился, охранительно выставив меч перед собою. От взгляда его не укрылась черно-бурая кровь на драконовой лапе с посеревшим от гнили, изломанным когтем, и сочащийся болью драконовый взгляд. – Как видно, здесь уже был рыцарь, ищущий подвига, – пробормотал Влад вполголоса, стараясь в напраслину не тревожить драконовы уши. – И мой меч всего лишь довершит начатое, прервет последние муки… Дракон застонал. Из раззявленной пасти его взметнулся трепещущий красный язык, раздвоенный, точно змеиное жало. Мокрым платом коснулся Владова лба. Задрожав, втянулся обратно. – А-ур-р… Влад покачал головой. – Зверь взывает к моему милосердию, – потрясенно произнес он. – Беспомощный, стоит он передо мной, и жизнь его, богопротивнейшей твари, зависла на острие моего меча. Возможно ли это – в мире, простертом под яростным солнцем и вечно неспящей луною – чтобы дракон был помилован рыцарем? Чтобы карающий рыцарский меч не отделил от тела драконову голову? Чудище обреченно замолкло, смежив серые веки, мокрые от гноя и слез. Время словно остановилось, замерло – тягучее, как смола, и мухой, увязшей в золотом янтаре – Влад видел себя, с воздетым мечом подле дракона, и заиндевелые капли из драконовых глаз, алмазами стынущие в полете. А потом – меч его рухнул вниз с ужасающим скрежетом, и чудовище взвыло. *** Взгляд дракона был холоден, точно нестаявший лед, а из черной, оскаленной пасти его вырывалось язвящее жало. Влад коснулся рукою – дверного кольца, крепко сжатого зубом дракона. И дверь распахнулась, открыв необъятных размеров пещеру тронного зала, и Влад на мгновение замер, словно там, на драконьей горе, усыпанной саваном снега, пред убеленным костями входом в драконово логово, а после – шагнул за порог. – Приветствуем же, достославные рыцари, собрата нашего по вере Христовой – Влада, сына Мирчи, драконьего победителя! – эхом грянуло в зале, отразилось от каменных стен. Влад склонил голову – перед молниевым взглядом того, кто, опершись на меч, ждал его – посреди зала, в окружении рыцарей, чьи одежды были красны, как драконова кровь, а плащи – жгли глаза зеленой драконовой чешуей. Распахнув холщовый мешок, Влад поднял над головою – источающую слизь и зловоние сизо-зеленую лапу с бессильно поджатым когтем, и голос его возвысился над собравшимися. – Мой меч оборвал дыхание сатанинского зверя, и жадность его больше не станет причиною горя людского! – отчетливо произнес Влад. – А в доказательство победы своей – я принес вам драконову правую лапу, ту самую, коей творил он разбой, не гнушаясь ни плотью животной, ни плотью человеческой! Кровь дракона была черна, точно сама преисподняя, и смрад ее враз наполнил собою воздух, втекавший во Владовы ноздри. Сдержав дыхание, он швырнул лапу на пол. Глухо скрябнув когтями, она подкатилась к ногам – того, чьи одежды, шитые золотом, казались глазу алее, чем прочие, а плащ вился вкруг гордо расправленных плеч, точно драконовы крылья. – Подойди к нам, Влад, сын Мирчи Старого, великого воеводы Валахии! – пророкотало над залом. – Склони же колени свои перед нами, дабы получить посвящение в рыцари, коего ты сейчас, несомненно, достоин! Влад преклонил колени – словно тогда, в черном, пахнущем смертью драконовом склепе, в тусклом, мертвом, сыром полумраке, когда, выжигая из камня каленые искры, меч его, точно лекарский нож, отделил от драконьего тулова гнилью распухшую лапу, когда плащ его, точно лекарские повязки, стянул кровянящую культю дракона, и дракон посмотрел на него, льдистым, болью подернутым взглядом, а после… …Меч с силою стукнул в плечо, и Влад поднял глаза на изукрашенный камнями эфес и унизанные перстнями пальцы на нем – того, кто смотрел неотрывно на Влада, точно читая в мыслях его – утаенное, скрытое, спутанное тонким кружевом лжи. – Клянешься ли ты, посвящаемый в Орден Дракона Поверженного, бороться с языческой скверной и силами всеми отстаивать веру Христову? – произнес говорящий, и в голосе его Владу примстилось сомненье. – Клянусь! Меч взвился над Владовой головой, коснувшись другого плеча. – Тогда прими этот меч из рук наших, – клинок опустился в ладони Влада, обдав леденящим драконовым холодом. – Он сделан искусниками из Толедо, и будет добрым подспорьем тебе в битвах против неверных. А это… – золотом искрящаяся цепь обняла Владову шею. Крестом попираемый, растопырив когтистые лапы, к цепи был подвешен дракон, и змеиный, прищуренный глаз его озирал Влада с веселой ехидцей. – Это символ борьбы воинов божьих с врагами веры Христовой, кои будут повержены все, как змея под копьем Святого Георгия. Носи его с честью. Влад поднялся на ноги, навстречу приветственным крикам. К губам его ткнулся золотом разукрашенный кубок, в недрах коего билось, плескалось вино – густое и темное, точно драконова кровь. Влад выпил залпом, не чувствуя вкуса. – Теперь же – пусть доблесть свою покажет Влад-рыцарь на рыцарском добром турнире! …Влад вышел во двор. Луна была бела, бесстыдно ярка и блескуча. Пустые лучи ее грели утоптанный снег. В холодном, драконовом взгляде ее укрывалась насмешка. Влад впрыгнул в седло, и конь понес его прочь – по лунной, искрящейся светом дорожке. – Хоп, хоп! Какой славный рыцарь… а дракону поклоны кладет! – послышалось Владу сквозь лунную стылость. – Зачем молиться дракону, когда есть Христос? – хихикая, искривляясь в ужимках, он заступил дорогу Владовой свите, подпрыгнув, повис на поводьях – шут с лунно-бледным лицом и чернеными углем бровями. – А-а, Христос – он ведь бедный, а у дракона золото есть! Дай мне золотую монету, рыцарь, и я тоже тебе помолюсь! Хоп, хоп! Луна отразилась – брошенной гранью монеты, скакнувшей под ноги коню. Влад усмехнулся. – Это тебе, шут, за остроту твою. От меня – и короля Сигизмунда, коему в рыцарской верности дал я сегодня честную клятву, и держать ее буду так крепко, – он взметнул рукой в отороченной мехом перчатке, – как держат камни Нюрнбергский замок. Смотри только, меру помни в дальнейших остротах своих. Слишком длинные языки подрезают, даже самым остроумным шутам. Ночь дымилась драконьим пожаром костров, пела звонкой трубою герольда, разноцветными лентами билась над утоптанным снегом ристалища. Влад нацелил копье – словно там, по ту сторону деревянных щитов, обретался противник его, хитроумный и яростный ящер, от гнева которого падали ниц несокрушимые прежде твердыни. И мгновение было у Влада, краткий миг между вдохом и выдохом – чтобы честно принять этот вызов и ударить дракона с размаху, прямо в черное сердце его, закосневшее в злобе… …И увидеть мутные слезы в драконьих глазах. Влад потряс головою, прогнав наваждение. «Сигизмунд не узнает об этом обмане. До самой смерти своей – клянусь! – не получит он повода для сомнений. Я поступил так, как велит нам закон милосердия: излечи болящего, бедствующего – укрой… даже если бедствующий этот – богопротивная тварь, кою изничтожают славные рыцари, дабы быть приобщенными к Ордену…» – …Влад, сын Мирчи Старого, доблестный рыцарь! – закончил герольд, и тотчас – взвыли звонкие трубы, и Влад тронул коня, и погнал – по скрипучему снегу, под неистово-яркой луной, все быстрей и быстрей, а потом – копье с грохотом впилось в зазвеневшие латы противника, и, хватая руками холодеющий воздух, он откинулся навзничь и рухнул, сбивая собою щиты, и Влад поднял забрало, остановившись, и, тяжко дыша, оперся на копье. – Слава храброму рыцарю Драконьего Ордена! – пронеслось по трибунам. – Слава рыцарю Владу! Влад тронул рукою подвеску – дракон улыбался, развязно, по-шутовски, подмигивал Владу из-под зеленых складок плаща. «Так ли честны были твои намерения, так ли по-христиански бескорыстны, о, доблестный Влад?» – будто шепнули драконовы губы, и Влад поспешно отвел глаза – туда, где, привстав на трибуне, махала платком ему дева в расшитом мехами плаще, цвета золота и запекшейся крови. – Влад! …И он ехал, копытами конскими путаясь в лунных тенях, сквозь луною политое поле, и тяжесть драконьей подвески на шее делала шаг его лошади медленным и неохотным. – Это тебе, доблестный рыцарь! В память об этом турнире! – и шелковый, с золотою поющею птицей, платок полетел, закружился по воздуху, дрогнул в ревнивых ладонях луны, и Влад засмеялся, и подхватил его на древко копья. – А это – в память обо мне самой. Возьми, – склонившись с трибуны, она протянула блеснувшую золотом пряжку. Взглянула хитро, зеленым, драконье-прищуренным взглядом. – Только супруге твоей об этом подарке знать ни к чему… Ты ведь умеешь хранить секреты, а, рыцарь Влад? – прошептала она, делаясь странно, неуловимо похожей – на встреченного шута с кривою, драконьей усмешкой, и Влад протер глаза кулаком, прогоняя примстившееся, когда же открыл их – девицы простыл и след… Только пряжка грела ладонь – позабытой драконьей чешуинкой.

II

– Бам-м! Гра-ах! – молнии били наискось, калеными вспышками в черном, грозой взбудораженном небе. Будто там, за набухшими гневными тучами, расправлял свои крылья огромный дракон, с алой, как закатное солнце, прожорливой пастью, и кипящее золото глаз его прожигало небо насквозь, до ливневых потоков по улицам, до ревущего грома. – Бам-бабах! Влад захлопнул окно. Нет, драконы не любят грозу. Дракон – тишина и пещерная затхлость, и блеск золота среди обглоданных белых костей храбрецов, что приходят за золото биться. Они бесконечно глупы. Если враг приходит с мечом и кричит: «Отдавай!», то кто же отдаст добровольно? А если попросит друг – то почему б не отдать? Его отец очень мудр, мудрее всех храбрецов, мудрее всех драконов на свете. Он стал другом дракону, и дракон теперь даст ему все, и даже более этого. У дракона был длинный шипастый хвост и большие роскошные крылья. Он жил в каменном доме на заднем дворе, среди квохчущих кур и безбрежных морей огородов, одинокий и грустный, и очень, очень богатый. Отец говорил Владу: «Не подходи!», но Влад не мог утерпеть, и тайком приходил – с теплым хлебом под мышкой и крынкою молока. И смотрел, как змеиный драконий язык по-собачьи лакает – молоко, свежевлитое в блюдце, как щекотно ложится в ладонь, доедая последние крошки, а потом – дракон улыбался ему во все зубы, белые, как молоко, и совсем, абсолютно не страшные, и тихо, благодарно дышал. И дыханье его плыло золотою пыльцою, чешуинками солнца падало между ресниц, и Влад жмурился – от невыносимой его красоты, от небывалого света его. Когда же глаза его вновь открывались – ладони Влада были полны сухой, золоченою крошкой. Дракон ел хлеб – и отдавал его золотом. Дракон пил белое молоко – и золотом плакали узкие драконьи глаза. Дракон был его добрым другом, и другом отца его, а ведь друзьям – всегда отдают самое дорогое. Так сказал отец, а отец его никогда не обманывал. Влад сунул руку за пазуху. Дракон на монете был словно живой – с расщеперенной пастью, с поднятыми кверху крылами. – Дон! Влад подошел к двери, чутко вслушиваясь – в ухающий, мерный грохот там, в глубине его дома. Дон! Дон! Молоты били по наковальне, точно рокот вечернего грома, обращая крошево золота в золотом вспухшее тесто, чтобы – печь и печь из него бесконечные хлебцы монет, на которых по-птичьи взлетал, красовался, ярился – прекраснейший из драконов, когда-либо урожденных под этой луной. Жаль, что он был отчаянно хром, точно отвоевавший калека на деревянной ноге, но отец повелел чеканить его на монетах здорового, с четырьмя сильными, толстыми лапами. Грозного защитника крепостей, и грозного разрушителя их. – Дон-н! – эхом откликнулось в кузне. Отец как-то сказал, что там – куется победа его. Что то, что невозможно взять силою, будет куплено золотом… Влад отчего-то представил – золотых человечков в одинаковых латах, с мечами и на конях, коих куют и куют неотрывно в недрах дома спрятанной кузнице, а ночами – выпускают на двор, для тренировок и отдыха. И отец – ходит меж ними важный, в плаще цвета зелени и красных одеждах, словно дракон, оборотившийся человеком, и лихо командует войском, а после, построившись – войско движется вслед за ним, по луной пропеченному городу, дальше и дальше на юг, в тот неведомый край за горами и реками, где так хочет править отец. Отец как-то обмолвился, что ему нужно золото, чтобы нанять себе войско. А еще – чтобы купить расположение кое-каких необходимых людей. «Как дракона? – спросил тогда Влад. – Ты хочешь, чтобы они стали твоими друзьями?» Отец засмеялся и тихо сказал, что друзей – не покупают за звонкое золото, они или друзья тебе – или тебе не друзья. А купить можно только союзников… и то, пока не появится кто-то, кто предложит более высокую цену. – Бам-м… дон-нг! – они слились воедино, треск грома за окнами и рокот грозы в наковальне. – Дон-н-бам-м! – по лестнице загрохотали шаги, и Влад выжидающе замер. Дверь распахнулась. Отец и впрямь был подобен дракону – в черных крыльях плаща за спиной, с золоченою цепью на шее, с непогашенным отблеском молнии в темных глазах. Владу мимолетно подумалось, что если отец – дракон, Дракул, как называют его соседи, то Влад тогда – Дракула, сын дракона, маленький смешной драконенок, который вырастет и тоже станет огромным и сильным. Да, он будет звать себя именно так. Влад улыбнулся собственным мыслям. – Скоро у нашего друга дракона появится новый дом, еще красивее, больше и чище, – задумчиво произнес отец, – а этот дом будет нами оставлен. Сердце Влада дрогнуло, в безотчетной, накатившей тревоге. – Значит, ты сковал достаточно золота, чтобы пойти на войну? – вырвалось у него против воли. – Ты пойдешь воевать туда, за высокие горы, куда даже дракон не летал? А если враг победит, и ты не вернешься – то на кого мы останемся? – прибавил он рассудительно-взросло, будто бы подражая кому. – На хромого дракона? Отец расхохотался, драконьим, раскатистым смехом. Запрыгал, трясясь на груди, золотой медальон. Грохотнуло за окнами – белыми вспышками молний. – Нет нужды воевать. Удача – на стороне тех, кто хватает ее за хвост и вцепляется крепко... – отец перевел дыхание. – Дракон нашептал мне сегодня, что время пришло, и золото на его языке горело изысканно-ярко, точно царский венец. И я скормил ему молодого ягненка и двух истошно кричащих цесарок, и когда его сытость смежила веки ему тяжелым, твердокаменным сном – я осмотрел его крылья. Они достаточно крепки, чтобы дракон одолел перелет. Однажды – я уже был на спине его, видел из-за крыла великие Карпатские горы… – отец покачал головою. – Драконы долгоживущи, сын мой. Когда-нибудь, когда мою жизнь оборвет чей-то меч или смертная лихорадка – он будет твоим… – …лучшим другом, отец? – перебил его Влад в нетерпении. – Да. Если ты будешь того достоин, – отец нахмурился, будто некая горечь разбавила вкус им же сказанных слов. – Драконы добры и великодушны, а люди… – он вновь помрачнел. – Впрочем, с возрастом к тебе придет понимание, сын. Гроза затихала за окнами, смолкшей кузнечною наковальней. Тяжелые тучи раздвинулись, давая простор бесконечному звездному полю, куда после смерти уходят по лунной, остывшей дорожке крылатые души драконов, на спинах своих увозя тех, кто был им друзьями при жизни. И золото больше не греет их леденистую кровь, и солнце не опалит их изумрудно-зеленую кожу… – Я не хочу, чтобы ты умер, отец, – сказал Влад. – Я буду плакать, когда ты умрешь. Совсем как дракон… только слезы мои будут соленые и не золотые. Не умирай так быстро… ты обещаешь? И отец молча взял его за руку, будто вбирая в себя тревогу его. И тревога развеялась. *** – У стригоя рыжие волосы, и взгляд его холоден, как ледышка, – глаза няньки змеино блеснули. – Добрые христиане носят одно свое сердце в груди, красное, жизнью полное сердце – а у стригоя их два, и оба мертвы. Знаешь, как найти могилу его? – голос ее пал в еле слышимый шепот. Влад замедлил дыхание. – Нет… – он опасливо вскинул глаза на кисельно-туманное, вязкое небо за окнами, будто сырая морось его могла породить собой богомерзкую нежить. – А расскажи! Нянька посмурнела лицом, словно выскребая из памяти давнее, залежалое – под спудом запретов и страхов. Спеленутый одеялами сверток в руках ее запищал, по-котячьи пронзительно-жалко. Лицо няньки разгладилось. – Душа невинная взволновалась… мол, страсти-то какие плетешь… а-а-а… а-а-а… – прижав сверток к груди, она замолчала, раскачиваясь. Влад мотнул головой в нетерпении. – Раду глуп, как драконыш, что недавно покинул яйцо, – хмыкнул он по-взрослому важно, – и боится стригоев. А вот я их совсем не боюсь! И если найду такую могилу – скажу дракону, чтобы сжег ее до черного пепла, вместе с белоглазым стригоем, с его волосами противного богу оттенка. Отец похвалит меня… Расскажи! – он дернул няньку за толстый холщовый рукав. Она улыбнулась лукавой драконьей улыбкой. На краткий миг Владу помстилось – зеленое дымкое марево над ее головой. Он моргнул, и виденье развеялось. – Пройдись вдоль кладбища в полночь, держа в поводу черную лошадь, – принизив голос, шепнула она, опасливо покосившись на плотно закрытую дверь. – Перед могилой стригоя лошадь упрется копытами, встанет, и будет жалостно ржать, будто дьявол ее за ушами щекочет. Откроешь могилу – а нежить там будто живехонькая, румяна щеками лежит, губы красные, в крови христианской измазаны… ка-ак плюнет в тебя этой самою кровью! – глаза няньки возбужденно расширились. – Да ка-ак зарычит! Но ты не пугайся – бери осиновый кол и… Ветер пригоршней бросил в окно голоса и жалостно-тонкое – будто дьявол за ушами щекочет! – лошадиное ржание. В дымкой, наплывающей хмари Влад отчетливо разглядел – всадников, наводнивших собою широкий, гулко-каменный двор, и полотнище знамени – ворон, держащий клювом кольцо – над роскошною шапкой того, кто ехал навстречу отцу его. И рыжие, на ветру полыхнувшие волосы – снявшего шапку. Влад рванулся к дверям. – Спиридуш непоседливый… горе мое… куда ж ты опять подался… – нагнало у порога бессильное нянькино, – не одетый совсем… просквозит… Влад кубарем скатился по лестнице. «Предупредить бы отца, что за гости к нему на ночь глядя пожаловали, – молнией пронеслось в голове, – и дракону сказать… нет, дракону первее всего…» Хоронясь у стены, он раскрыл свои уши навстречу едва уловимым, мечущимся по ветру голосам. – Дошли до меня слухи о лукавстве твоем, господарь, – рыжеволосый прокашлялся. – Будто ввел ты в обман покойного короля Сигизмунда, сказав, что дракона убил в честном рыцарском поединке. На деле же – запер ты дракона на цепь в тырговиштских подвалах и золото его заставляешь давать. Отвечай мне, лживы ли эти слухи или правдивы! «Ложь! – Влад закрыл себе рот рукой, чтоб не выкрикнуть вслух. – Мой отец не сажал никого на цепь и не мучил! Дракон… – он покосился глазами – туда, где подернутый серой хмарою пруд отражал ладный каменный домик с красной крышей и зелеными стенами цвета драконовой чешуи. – Он наш друг. И отец не заставил его быть при себе. Он его пригласил, со всем уважением, и дракон посадил его на спину, и полетел. А вослед за драконом – двинулось войско. И город открыл ворота отцу и его другу дракону, испугавшись драконова гнева. И так мой отец стал правителем… Понимаешь ты или нет, богомерзкий стригой?!» – Друг мой Янош, – голос отца был бесцветен и сух. – Долетевшие до тебя слухи… верны лишь отчасти. Дракон и вправду со мною… Влад выглянул из-за стены. Подбоченясь, рыжеволосый хлопнул рукою по эфесу меча, и во взгляде его, устремленном в отцово лицо, Владу виделись мерзлые льдышки. – Так продай его мне, господарь! – зашелся рыжеволосый в недобром, раскатистом смехе. – Я отдам за него немалые деньги… и, пожалуй, забуду поведать о лжи твоей перед венгерской короной. Закрою глаза на измену твою… честный, преданный своему королю рыцарь Влад, – прибавил он, шутовски искривив ярко-красные губы. – Или преданность твоя уже не столь несомненна? – со злобою произнес он. Влад сжал кулаки. – Разве друг может приказывать другу? – кротко промолвил отец. – Разве дружеское расположение можно купить, точно ярмарочную безделушку? Дракон не пойдет с тобою, даже если я велю ему это. Дракон опалит тебя пламенем, если ты попробуешь забрать его силой, – голос отца грянул звонкой, обрывающей возражения сталью, и Влад преисполнился гордости. – Король Сигизмунд мертв, а с ним – мертвы мои клятвы. И стрелы насмешек твоих не заденут меня, друг мой Янош, равно как и угрозы твои… Впрочем, законы гостеприимства обязывают меня исполнить тобою желаемое хотя бы отчасти и показать тебе предмет твоих вожделений. Пойдем! «Отец, не доверяй ему! – хотел крикнуть Влад. – Его мысли бесчестны, его намеренья злы! Он смотрит тебе в глаза своим белым, ведьмачьим взглядом – и я вижу меч, перерубающий шею твою, и красную кровь на земле, и клыки его – в этой самой крови. Как ты можешь называть его своим другом? Не друг он тебе!» Но крики застряли в горле его, куском черствого хлеба. Он отчего-то представил себя, с остро наточенным колом, бьющего со спины, в ярко расшитый кафтан рыжеволосого, так, что кончик кола выходит наружу, и рыжеволосый, оскалясь, рычит, точно зверь, и, опустившись на четвереньки – плюется кровавою жижей в отца его, замершего от изумления. А потом – рыжеволосый рвет кол из груди. Словно соломинку, ломает его пополам. Идет, на осевшего в ужасе Влада, и рыжие патлы его мотаются ветром из стороны в сторону. – Не забывай – у меня в груди два сердца, и оба мертвы, – говорит он, хватая Влада за шкирку, словно нашкодившего щенка, – а ты поразил лишь одно. Что я должен сделать с тобою сейчас, а? Влад зажмурил глаза, отгоняя дурное видение. А когда же открыл их – отец и рыжеволосый были уже далеко, там, где красная, точно огонь, отражалась в пруду крыша драконова дома, и зеленые, как драконья броня, возносились над нею высокие стены. «Пусть отец зовет тебя своим другом, стригой – дракон чует твою мертвечину и не пустит тебя на порог. Точно конь у разверстой могилы… – мстительно промелькнуло в мыслях, и Влад рассмеялся от облегчения. – Не думай, что запугаешь нас, нежить!» …И дракон на чеканной монете улыбнулся ему.

III

Гряда облаков была белой и мягкой на ощупь. Плыла, отделяя небесную твердь от тверди земной, простиравшейся там, далеко под ногами, куда не долетало дыханье драконово… Влад осмотрелся. – Спускайся, – он хлопнул дракона по складчатой шее, и дракон обратил к нему желтым подернутый глаз и тихонько мурлыкнул. – Туда, на главную площадь, – он ткнул рукой в необъятную, облачно-белую бездну под простертым драконьим крылом, где иссушено-серым, среди сочных зеленых полей, распластался Себиш. В ушах заложило. Ветер яростно взвыл, уцепившись за полы плаща. Земля приближалась, выныривала из-под облачно-густой пелены, точно невероятных размеров левиафан – из глубин океанских. Очертя круг над широкими стенами, дракон тяжко сел, вскинув облако пыли – посреди вымершей в ужасе площади. Вынув меч наизготовку, Влад скатился с бока его, встал, прислонившись спиною к чешуйчато-жесткой спине. – Я пришел с миром! – крикнул он в эхом отразившуюся тишину. – На Себиш движется несметное османское войско! И я не хочу напрасного кровопролития! Я хочу переговоров с вами, достопочтенные жители Себиша. – А твой дракон – тоже желает переговоров? Влад обернулся. Дверь ратуши распахнулась, являя белому свету старца с облачно-седой бородою и в зеленом, драконьего цвета, кафтане. Дракон подобрался, открыв многозубую пасть, и Влад вскинул руку в предупредительном жесте. – Ни шагу далее. Дракон неразумен, как пес, и чурается незнакомых ему. От испуга может выбросить пламя… – он успокоительно тронул встрепенувшийся в зыбко-серой пыли толстый коготь драконовой лапы. – Он не причинит вам вреда, пока я с ним. Я пришел предложить вам сдать город османам, господин… – …глава городского совета, – с достоинством вымолвил седобородый. – В словах твоих я не вижу резона. Сдаться, чтобы быть угнанными в плен вместе с семьями? Сдаться, чтобы терпеть позор на чужбине? Нет, лучше уж быстрая гибель в драконовом пламени, почтенный переговорщик. Я много пожил на свете, и я уже не боюсь… – он раздумчиво взглянул на Влада. – И если мои глаза мне не лгут, ты – тот самый защитник трансильванских границ, королем венгерским назначенный, Влад, сын Мирчи Старого, валашский господарь… Так-то ты защищаешь границы наши – воинами своими усилив султанскую армию! – в голосе его отчетливо прозвучало презрение. Влад стиснул зубы, запирая на языке готовые вырваться оправдания. Обвел глазами окрест. Казалось, площадь глядит на него из-за запертых ставень, из-за приоткрытых дверей, с насмешкою ожидая, что он скажет в ответ – благороднейший рыцарь Влад, Влад – защитник веры Христовой… рыцарь, запятнавший свою безупречность союзничеством с врагом христианства, Влад Дракул, дракон валашский… «Стоило ли оно того – вернуть себе отчий трон, чтобы после – униженно бить поклоны султану, возя ежегодную дань в десять тысяч дукатов, султанскую казну наполняя? Чтобы участвовать в битвах с ним против стран христианских, в обмен на обещание не трогать Валахию?.. – с ехидцей прозвучало в ушах. – Хоп, хоп! Такой славный рыцарь – а дракону молится! Зачем молиться дракону, когда есть Христос?» Влад мотнул головой, изгоняя из памяти бледное шутовское лицо, словно враз соткавшееся перед ним посреди рыночной площади. И медью звенели бубенчики на расписном колпаке, и кривились в усмешке тонкие, леденисто-бледные губы… а потом видение обернулось главой городского совета, подошедшим непозволительно близко – так, что Влад мог разглядеть потускневшие звенья золоченой цепи на трясущейся старческой шее. – За поступки свои неправедные буду нести я ответ перед господом нашим, а не перед людьми, – наконец вымолвил Влад. – Тебе же скажу одно – я предлагаю не плен, а всего лишь изгнание. Вместе с семьями вашими готов я принять жителей славного Себиша на валашские земли, дать работу вашим ремесленникам, обеспечить всем себишцам кров и покой. Оставляйте нажитое османам, не стоит жалеть – золото ничто перед человеческой жизнью… – он перевел дыхание, украдкой взглянув на дракона. Тот дремал, прикрыв сизо-серые веки, положив языкастую морду свою на обрубок передней культи, и горячие клубы пара рвались из ноздрей его. – Что же, твои слова дают нам надежду, – пальцы седобородого неторопливо оправили цепь. – Нам ничего не останется, как положиться на честность твою, на рыцарскую верность слову твоему, Влад. Не на султана же, – он сдержанно хохотнул, – нам всем полагаться! …Ночь упала на Себиш, коварная, точно дракон, вылетающий из пещерной засады. Черной, гулко-бездонною пастью сглотнула прощально взблеснувшее солнце. Сторожко встала над башнями Себиша – серебристыми пиками звезд. Себиш встретил ее полыханием факелов и скрипом повозок, лошадиным надрывистым ржанием и голосами, притушенными ночной темнотой. Ночь катилась по небу. Омытый волнами ее, дракон на мгновенье почудился Владу неведомо-страшною, смолянисто-черной горой, порожденьем самой преисподней, с коей невозможны любые договоренности, а потом – себишские врата со скрипом открылись, и людской поток выплеснулся за их пределы, и дракон повернул настороженно морду к идущим, и стеснительно уркнул Владу – свои? Влад кивнул головой с несказанным облегчением. Ночь стирала следы, уводила, прятала в черных складках одежд одного за другим – уходящих на юг бывших жителей Себиша, мертвого, как потрошенная рыба, покидаемого, преданного своими людьми одинокого Себиша, в пыльной тьме оставленных улиц ожидающего новых хозяев своих, что придут – и вдохнут в его жилы свои голоса, что наполнят площадь его – своими шагами… Себиш спал, и видел отвратные сны. – Разграбят тут все и сожгут, – произнес Влад, обращаясь к дракону, слушающему его со всевозраставшим вниманием. – Зачем османам трансильванский торговый городишко? Но – без кровопролитья напрасного, без черных, разбойничье-страшных смертей… – он тяжко вздохнул. – Если бы все военные походы мог я так завершать – торговыми сделками, скорей подобающими купцу, чем славному воину… Эх, видел бы меня сейчас мой отец, благороднейший Мирча! – он безрадостно хмыкнул, и тотчас дракон заворчал, обернувшись в глухую, подступавшую тьму. – Османы! Мурадово войско приближается к стенам! И если они пойдут догонять, дабы набрать себе пленников… мы направим их по ложному следу. Верно, дракон? – Влад встал на ноги, ощущая себя… нет, не купцом даже, а мимом в пестром ярмарочном колпаке, с бубенцами на поясе, жалким базарным кривлякою на потеху толпе. «Хоп, хоп! Такой праведный рыцарь, а лжешь и торгуешься, чтобы быть всем угодным! Всем, кроме собственной совести! Хоп, хоп!» …А потом дракон поднялся на крыло, и Владу стало не до собственных мыслей. *** Полдень прятал черные тени в густой, изумрудно-зеленой траве, сливавшейся цветом с драконьей спиною. Тяжелой, необъятной горой дракон возлежал на поляне, и храп его наводил трепет на луговые ромашки. – Когда османы будут разбиты, не обратится ли гнев его и на наших людей? – голос Яноша Хуньяди нес в себе ощутимо тревожные нотки. – Эта твоя ручная зверюга – такая же перебежчица, как и ее господин, и отличить своих от чужих ей будет весьма затруднительно! Не так ли, союзник мой Влад? – с брюзгливо поджатых губ его сорвался короткий смешок. – Сомненья в драконе моем – все равно, что сомненья во мне, – Влад сдержал резкости, рвущиеся с языка, – и если эти сомнения есть, и они так терзают тебя, друг мой Янош – то может, не стоит союзничать нам? Мой дракон отдохнет, мои люди не станут растрачивать в битве силы свои… – Ну уж нет! – и без того густо-красное, лицо Хуньяди обрело еще более рдяный оттенок. – Ты дал клятву венгерской короне – стоять всеми силами за христианскую веру – а теперь хочешь нарушить ее, в сторону отойдя, как ни в чем не бывало? Нет, ты будешь биться вместе со мной, и дракон твой, зверюга богопротивная, тоже пусть бьется, хоть и доверия к ней у меня нет никакого… Влад улыбнулся, припомнив – зеленый дом у пруда с покатою красной крышей, холодную дождевую морось – и драконье рычанье навстречу открывшейся двери, и толстую лапу с когтем, отшвырнувшую прочь Хуньяди, сунувшегося было вовнутрь. Отчаянный плеск – и мокрые полы кафтана Хуньяди, и слипшиеся от воды рыжие пряди волос его, под набухшей от влаги мохнатою шапкой… Нет, у Яноша Хуньяди, великого королевского полководца, определенно были причины не доверять. Дозорный подал сигнал, и, полуденно-сонная, поляна ожила, зазвенела – лязгом рвущихся к битве мечей, ветром взметнулась – войска, разом сомкнувшего строй. И тяжелые веки дракона приподнялись, окинули мутным, дремотой затянутым взглядом – порхающих зыбких стрекоз и росу на зеленых травинках, ослепительно-синее, солнцем залитое небо, и облачные силуэты на нем, бесконечно скачущих всадников… …коих делалось все больше и больше – там, на границе между поляной и лесом. Дракон поднялся на ноги, оживающей древней горой, и, примятая тушей его, распрямлялась ко свету луговая трава, и, примолкшие было, заводили кузнечики звонких стрекочущих песен. Влад вскочил на спину его, точно всадник в седло боевого коня, и, мурлыкнув, дракон хлопнул крыльями и понес его в небо. Черное войско осман показалось внизу. Необъятная тень дракона накрыла его, траурно-темною пеленой, и с вершин своего поднебесья Влад видел – задранные кверху головы, искривлено-кричащие рты, блеск мечей, бесполезно вскинутых в воздух… а потом дракон распахнул ядовито-красную пасть и пыхнул огнем. …Они полыхали, точно пасхальные свечки, роняя в траву ярко-алое пламя с дымящихся черным одежд. Их крики рвали Владовы уши, смрад их горящего мяса бился в ноздри его. В великанских размеров жаровне трещали, занимаясь пожаром, смолистые старые сосны, ломались, как тонкие прутики, накрывая собою повозки осман. А потом – уцелевшие слепо ринулись в разные стороны, хоронясь от всенастигающей драконовой ярости, от огня его, обращающего плоть человеческую в темный, смрадом тлеющий пепел. – Хуньяди перебьет беглецов, не оставив в живых ни единого, – раздумчиво вымолвил Влад – безмятежно-спокойному небу над головою его, белым, точно фарфор, кучевым облакам. – И доложит венгерскому трону о великой победе своей над воинством врагов христианских. И наградою будет ему королевская благодарность… А что будет наградою мне? Сырой и холодный зиндан от прознавшего правду Мурада? Воздух перед лицом его точно бы сжался, сгустился туманною дымкою, обращаясь в цветную, поющую птицу с нежным девичьим взглядом и тонкими, острыми крыльями. – Все печалишься, доблестный рыцарь? – с укором сказала она, и большие ресницы ее взмахнули, как опахало. – Все гадаешь, к кому бы на службу пойти, выгоднее меч свой продать – кому бы? А ты не гадай, ты сердце свое послушай, да по совести поступи! Что же говорит тебе твоя совесть, о, доблестный рыцарь Влад, повелитель дракона? Влад улыбнулся. – Если б спросила ты меня, чудесная птица, об этом, когда был я малым, неразумным дитем – я бы честно, со всею душою ответил, что сражаться хотел бы за христианскую веру, как отец мой, Мирча Великий, и ничем его имени не опозорить. Это было давно, так, что уже тех времен и не помню – когда ивы, что прикрыли сейчас крышу тырговиштского замка, были юны и слабы, а сам я – верил в добрые сказки, что сочиняла мне няня. Про великого богатыря Фэт-Фрумоса, что сражался неустанно со злом, убивая колдунов и драконов и спасая прекраснейших дев. А помощницею ему, затаенным голосом совести – была добрая птица Мэйастрэ, с разноцветными перьями и голосом нежным, словно медовые росы. И вела она Фэт-Фрумоса от победы к победе, и ни разу не искусил его враг человеческий, не заставил свернуть с истинного пути… Прости же меня, Мэйастрэ сладко поющая, плохой из меня воин вышел, плохой богатырь. Может быть, – он обвел глазами холодно-синее небо, – потому что не сказка вокруг меня, а жестокая быль? Птичий взгляд сделался жестко-стальным, словно нож, прокаленный в кузнечном огне. – Быль или сказка – разницы никакой, коли твердое и справедливое сердце в груди колотится, – вороньи прокаркала Мэйастрэ. – А коли бесчестен ты и слабодушен – то будешь таким при любых обстоятельствах, и волшебная помощь тебя не исправит… Смотри! – прокричала с надрывом она. – Смотри, что за раны наносят мне, мечте твоей детской, поступки твои! – она перевернулась на спину в воздухе, и Влад оторопело увидел – черные, рваные раны повдоль боков ее, кровью опаленные перья Мэйастрэ волшебной. Он закрыл руками лицо, и тотчас же – будто вихрь подхватил его и дракона, разыгравшись, швырнул в поднебесье, в расправу ветрам, завыл, зарыдал по-драконьи. И Влад открыл глаза. Дева Мэйастрэ сидела на облаке, поджав по-турецки свои изящные ноги, в полупрозрачных шальварах, с турецкою трубкой в зубах и белом, увесистом тюрбане на смолянистых косах. Только взгляд оставался все тем же – птичьим, стылым, драконьим. – Пойдешь просить помощи у Мурада, когда Хуньяди тебя с трона скинет да ставленником своим заменит – сыновей понадежнее спрячь, – проскрежетала она. – Долго к ним потом добираться будешь – через моря и горы, реки быстрые и пески сыпучие… ш-ш-ш! – взмахнула рукавами она, обращаясь в песчаный, танцующий вихрь, уносящийся в небо. – Совет мой послушай, доблестный рыцарь, худого тебе не скажу… – донеслось до Влада затихающе-зыбкое. И небеса прояснились.

IV

Молоко было синюшно-бледным, точно водой разведенное, и странно горчило на вкус. Влад отставил кружку, хлебнув полный глоток, с вопросом вскинул глаза на хозяйку. – Что сцедить удалось, молодой господин, – она виновато раскинула руки. – Босорка в нашем селе безобразничает, – притихше шепнула она, – вчера у соседки корова давать молоко перестала, сегодня вот к нашей пришло… – она торопливо осенила себя крестным знаменьем. – Тьфу-тьфу-тьфу, не к ночи будет помянуто! – Владуц, смотри! – пискнул Раду, толкая ногой под столом. – Смотри, что свеча вытворяет! Пыхнув черной, драконовой гарью, свечное пламя взвилось под потолочные балки, замкнулось кольцом – и опало, чихая смолянистым дымом. Влад проводил его взглядом. – Босорка… Экая невидаль! – произнес он как можно небрежнее. – Разве пристало бояться всякой нежити честным христианам? В полночь, как придет она в хлев безобразничать, я поймаю ее и накину на шею чесночный венок. Раду, ты – со мной? Раду испуганно помотал головою. – Значит, согласен, – отрезал Влад. – Пойдем, чеснок мне собрать поможешь. Глаза Раду округлились. – Владуц… а если она меня за руку схватит… и покусает… – проныл он. – А если укусит тебя? Влад нахмурился. – Отцова дракона возьмем, – наконец произнес он. – Хоть и будет отец недоволен, если узнает… когда он узнает, – поспешно поправился Влад. – И нечего хныкать, слезам твоим он тем более не обрадуется! …Ночь сеяла звезды сквозь частое сито, кидала по небу щедрыми пригоршнями. В неверном, мертвенно-сером сиянии их – Влад крался вдоль бесконечных заборов, туда, где чернеющей неуклюжей громадой возвышался драконов сарай, а поодаль – укрытый соломенной кровлей, чутко спал хлев. – Я видел ее в замочную скважину в церкви, – рассказывал Влад. – На службе вечерней. Глаза красные, как уголья, нос кривой и загнут к нижней губе, точно у филина. Руки ко мне протянула и ка-ак завоет!.. Ну что ты трясешься-то, глупый, босорка тебя не тронет, она только младенцев из колыбели тягает и заменяет подменышами… Стой, подошли уже. Тихо, – он взял за руку Раду. Сарай ходил ходуном. Старыми, гнильными досками ерзал под черной навесистой крышей, ухал по-совьи, скрипел, болотными, ледяными огнями пыхал из бесчисленных щелей. Влад затаил дыханье. – Босорка хочет дракона украсть! – шепнул Раду одними губами. – Прознала, что он здесь хоронится… Владуц, ты куда? Приникнув к щели сарая, Влад взглянул вовнутрь. Внутри было огнево-желто и пахло горящею серой. Пыльный, скорый, седой вихрь кружился перед драконовой мордой, манил, танцевал, загребая соломы и ломаных веток, а после – с коротким хлопком оборотился в горбатую, в белом платье старуху с клюкою в костлявой руке. – Те-те-те… – сказала старуха, в упор взирая на Влада. – Драконыш пришел и драконыша за собою привел… Заходите, что за порогом-то встали? – она подмигнула с усмешкой, и тотчас сарайная дверь, скрипя, отворилась, и Влад с Раду вкатились вовнутрь. – Не трогай дракона нашего! – Влад сжал в кулаке чесночных головок. – И мучить коров перестань, нежить стылая! Вот я тебя! – он замахнулся. Старуха простерла клюку над головою его, точно меч, присвистнула по-змеиному, и тотчас – рука Владова точно бы оледенела, теряя чувствительность, и гулко зазвенело в ушах, и хмарью поплыло перед глазами. Влад осел на соломенный пол. – Дракон ваш – лошадка моя ездовая! – проскрипела босорка. – Запрягаю его еженощно – и летим вместе с ним, под ночною луной, по серебряной звездной дорожке, за моря чужедальние, за горы высокие… Знаешь, куда прилетаем мы после? – обрывисто спросила она. Влад помотал головой. – В край, где во Христа люди не веруют, – расплылась в улыбке босорка. – Как ты думаешь, что в этом краю делает твой отец, а, драконенок? Может, и он веру свою потерял? – Наш отец не такой! – всхлипнул под боком Раду. – Он хороший! Он добрый! Его любит даже дракон! Босорка прошлепала прямо к нему, загребая по полу когтистыми курьими лапами. – Хороший, говоришь? – хохотнула она. – А что же с султаном тогда дружбу водит? Или у него все друзья-побратимы? Ну, пусть тогда и со мной задружится… Ха-ха-ха-ха! Она задрожала, завыла, вытянув к потолку многозубую пасть, в коей мелькнул Владу красный и широкий, как лопата, язык. – Сидит твой отец, словно зверь дикий, за черной тюремной решеткой, – прошипела она, поднеся к глазам Владовым страшную волосатую руку с кривыми когтями, – в подземельях глубоких султановых. Держит его там султан-властитель за ложь его, за змеиную изворотливость, присущую более нежити, знамения крестного опасающейся, чем честному христианину! – добавила она с торжеством. – Пытались с драконом мы его вызволить из темницы: дракон грыз решетку зубами, а я – просочилась туманом сквозь прутья железные, вдохнула сил в его ослабевшие руки, чтобы решетку мог он сорвать… Босорка замолчала, хитро взглянув на Влада. – Но были на нем оковы, заговоренные султанскими чародеями, – произнесла с досадой она. – И отомкнуть те оковы способна только душа праведная… а души праведные в султанов зиндан не летают! Затосковав, она свернулась клубком на соломе, драконье-пронзительно глянула в потолок. – Как сверг отца твоего с трона Хуньяди-стригой, – нараспев прошептала босорка, – так вспомнил лукавый отец твой, что есть у него друзья и среди некрещеных. И сел он на доброго коня своего, и, боярам своим наказав о вас и драконе заботиться, отбыл к султану Мураду. И бил поклоны ему в роскошном дворце султановом, на беду свою жалился – мол, пожалей, султан-владыка, дай войско мне крепкое, чтобы мог с недругами я совладать да воссесть на престол свой наизаконнейший! А султан, – она сдвинула брови, – нахмурился грозно, да как рыкнет ему по-драконьи, туфлями как по полу застучит! Мол, ах ты, предатель, такой-сякой, мне кривду плетешь! Знаю я, какие вы с Хуньяди-стригоем недруги – вместе войной на меня ходили, вместе войско мое истребили дочиста! И велел султан бросить в темницу его, и оттуда не выпускать, пока… – она вновь замолчала. – Не томи же ты, старая, говори! – Влад пристукнул ногой в нетерпении. Босорка ухмыльнулась. Чешуисто-серый, хвост скользнул из-под юбки ее, шурша, причесал половицы. – …пока не решит отец твой, кого султану отдать под залог своей дружбы дальнейшей – дракона или своих сыновей, – наконец обронила она, крысино пощелкав хвостом. – Вот сидит он теперь, и думу тяжкую думает. И пока не решится – свободы ему не видать, да и войска султанского тоже… Что, хорошую я вам историю рассказала, драконыши? – она поднялась на ноги, вырастая, ширясь – дымным, пышным столбом, крючковатым носом своим вперившись в потолочные балки. – Заболтала, запутала… забыли, небось, зачем сюда шли? Ха-ха-ха-ха! Искать меня – ветра в небе ловить! Колоски в полях пересчитывать! Как кривой попадется и черный – тут я на жнивье танцевала! Ха-ха-ха-ха! – Бежим! – Раду дернул его за пояс. – Сарай вот-вот разлетится по досточкам… Мне боязно, Владуц… И, швырнув чеснок на солому, Влад взял его за руку. И они побежали. *** Листва была рыжа, как драконово пламя. Объятые им, деревья клонили к земле полинялые, черные ветви. Дождь шел белесой, сплошной, колыхающейся пеленой над промокшими стенами Тырговиште. – Не хочу! – вырвавшись из отцовых рук, Раду бухнулся наземь, тер кулачками лицо, мокрое от слез и дождя. – Не поеду! Кэпкэун сожрет нас, и костей не оставит! Нельзя нам к нему… Влад, ну скажи же отцу!.. Влад не плакал. Драконьим огнем в нем кипели досада и злость. Значит, то, что врала им босорка, нежить нечистая – сущая правда? И отец – выбрал не их, а дракона? Ну да, при нем же сын старший, Мирча, в подмогу останется. А их с Раду – султану в залог? Дешевой разменной монетою? Эх, отец… – Ну с чего ты взял, глупый, что там тебя кэпкэуны встретят? – произнес терпеливо отец, поднимая с земли брыкающегося Раду. – В Турции те же люди живут, что и здесь, хоть и нехристи все, разумеется. И питаются пищей обычною, а не человеческой плотью… – Нянька мне говорила, что живут там кэпкэуны двуликие, спереди – лицо человеческое, а на затылке – псиная морда! – прорыдал Раду. – И вот она-то людей и жрет, всех, кто веру во Христа исповедует! Свой бог у кэпкэунов, людоедский… Влад расхохотался, не выдержав. – А ты больше слушай нянькины байки, сильней испугаешься! Правильно отец говорит – те же люди живут там, в Турции этой, что и у нас, не шерстью обросшие звери. Также ходят на двух ногах и голову человеческую на плечах имеют, а не псиную морду… Сам посуди – если б и вправду кэпкэуны нечистые там обитали, разве б вернулся отец от них живой и здоровый? А? – он скривил с презрением губы. – Что на это скажешь, трусишка? Раду замолчал, пристально вглядываясь в онемевшее будто, сжатое напряженьем отцово лицо. – А может… он и сам кэпкэуном стал? – шепотом вымолвил Раду. – Только мы его человечью голову видим, потому что отец он наш. А другие… – он в испуге осекся. Влад вытер со щек звенящие холодом капли. На краткий миг, сквозь сырую, слепящую морось ему померещилось странное – раскаленное жаркое солнце на выжженных, каменных улицах, серые, жухлые тени в песчаной пыли. И из тени соткавшийся – силуэт на стене, в долгополом халате и загнутых туфлях. Ветром тронутый, он отделился от камня, сел, поддернув халат, на песчаную кучу, принявшую тотчас обличье золотого престола. – Я – Мурад-властитель, великий турецкий султан, – произнес он, надменно взирая на Влада. – А ты – сын лукавого слуги моего, Влада Дракула. Знаешь ли, почему ты и брат твой теперь во власти моей? Влад устало вздохнул. – Отчего не знать, знаю, великий султан. Оттого, что предложил ты на выбор отцу моему – дракона тебе отдать, либо нас с братом. И выбрал он нас. И послушались мы, как почтительные сыновья, и прибыли ко двору султанскому… – он пожал плечами. – Раду байки плетет, будто ты – страшный кэпкэун и хочешь нас съесть. А на самом-то деле… Мурад подавился хохотом. – Глупый, глупый драконыш! Если б хотел я вас съесть… – он прищелкнул пальцами, и тотчас под рукою его выросла виноградная гроздь. Мурад отщипнул винограда, жмурясь от удовольствия, положил себе на язык. – Если б хотел я вас съесть, то давно б приказал слугам моим – эй, зажарьте-ка мне этих мальчишек! Ха-ха-ха-ха! А я отчего-то с тобой разговариваю… Как ты думаешь, отчего? – он вопросительно взглянул на Влада. Влад почесал затылок. – Может, потому что хочешь подружиться с нами? Как с драконом отец? Только вот друзья – не являются по мановению пальцев, и не остаются с тобою из страха… Бояться – удел заложников. Лицо Мурада посмурнело, враз набежавшею тучей. – Неверный ответ. Мне не нужны друзья. А в заложники я мог бы забрать и дракона, если б этого захотел… Ну же, отвечай мне! Последняя попытка, драконыш! Не знаешь? Ха-ха-ха-ха! Скрипя, его голова повернулась на шее, качнула ветру золотым тюрбаном. Второе лицо султана было шерстисто и более напоминало псиную морду с желтыми, кривыми зубами, с глазами, горящими волчьи, и ушами торчком. Кэпкэун оскалился. – Хочу, чтоб вы стали подобными мне, – прорычал он, выпрастывая из-под халата когтистые жуткие лапы. – И служили мне верно, когда придет время ваше взойти на валашский престол. Двуликие, сердцем изменчивые правители, во всем послушные воле моей… Ха-ха-ха-ха! Ваш отец обманул меня, зато вы не обманете! И песок – хищно ринулся Владу в глаза, точно рой мошкары, разъедая до колкости, до ливнем хлынувших слез… И виденье исчезло. – Я не мог поступить иначе. Не мог, понимаешь? – отец заглядывал Владу в лицо, и рука его, сжавшая Владову руку, ощутимо дрожала. – Это временно, это не навсегда. Я и сам всю свою молодость в заложниках жил… – он осекся. Влад смотрел на него, будто бы опасаясь увидеть – второе лицо за роскошной господарскою шапкой, когда, скрипя шеей, повернется отцовская голова, и заросшая волосом псиная морда глянет с усмешкой на Влада, и скажет кэпкэун: «Ха-ха-ха-ха, глупый драконыш, замыслов моих пока что, по малолетству, не понимающий! Вот вырастешь – станешь таким же, как я! Ха-ха-ха-ха!» Влад перевел дыхание. – Мы выполним твою волю, отец. Останемся у султана столько, сколько потребуется… Да не реви ты! – прикрикнул он Раду. – Какое напутствие скажешь нам, сыновьям своим, если вдруг – не случится нам больше увидеться? Отец сокрушенно молчал, точно враз лишившись способности к человеческой речи, точно, разомкни он закрытые накрепко губы – и из уст его Влад услышит не голос, а песий, заливистый лай. – Тогда – я с драконом твоим попрощаюсь, – Влад поднял глаза к тяжелой, изумрудной горе за плечами отцовыми, тут же выдавшей в дождь громовое мурлыканье. Влад улыбнулся. «Дракон остается драконом, даже с людьми проживая, даже пищей питаясь простой, человеческой. Почему бы и мне не остаться собою, даже в диком нехристианском краю, средь чудовищ с песьими головами? Почему бы не остаться собою и Раду? Неужели дух наш в крепости своей будет слабже драконова духа? А отец… нет, не участь заложника изменила его. Не оковы, не плен… Должно быть, был он от рожденья таким – двоедушно-лукавым, изменчиво-мягкосердечным. Не быть тополиному пуху твердым, как сталь. А стали – не размягчиться, подобно подушкам пуховым». И мысли об этом принесли Владу спокойствие.

V

Туман разливался над берегом моря. Кисельный, густой – он тянулся с залива, опутывал саваном черные, оголенные ветром деревья, клубясь, поднимался к вершине горы. Влад встряхнул головой, изгоняя из мыслей туманную, стылую обреченность. – Султан больше людей на охоту берет, чем мы в этот крестовый поход призвали, – произнес он скорей себе самому, чем кому-либо, кто мог разобрать речи его, скрытые сизой туманною дымкой. – И не будет нам славы здесь, и громких побед над султановым войском не будет… – Потому ты и дракона с собою не взял, союзничек мой неверный? – прохрипел сквозь туманное покрывало голос Хуньяди. – И армия твоя числом невелика! – Уж сколько собрать удалось, – Влад дернул поводьями, будто бы обрывая все возможные возраженья. – Не ты ли говорил мне, друг мой Янош, что не доверяешь ни мне, ни дракону, ни влахам моим, чтоб за дело всех христиан они отчаянно бились? Вот и последовал я словам твоим, и дракона оставил в Валахии, и войско свое сократил. Но снова ты недоволен… Прокашлявшись вязким туманом, завыла труба. Влад поднял глаза в бледно-серое, топкое небо, полное армией туч. «Точно армады султанские, – мелькнуло в мыслях. – Во сколько же их больше, чем нас? В пять раз? В четыре?» – В атаку! – взметая копытами пыль, конь королевский взвился на дыбы, небесам угрожая мечом. – С нами Господь! Смерть или победа! На юном челе короля Влад видел тернии – скорого мученического венца. Его молодая горячность несла в себе безвозвратную гибель, всем, кого уведет за собой королевский призыв. На доли мгновения он позавидовал даже – этой лихой, безудержной смелости, солнцу, сжигающему своими лучами самый вязкий туман, а потом, содрогнувшись камнями заросшими склонами, гора сплюнула оземь первый османский отряд, и Влад вскинул меч свой, и устремился навстречу. *** Закат растащил по небу кровавые облачные лоскутья. Там, на залитых красным, умирающим солнцем просторах – грызлись между собой небесные вырколаки, рыча, выдирали друг у друга из пасти останки добычи, и звездами тлели белые, не знающие пощады глаза их, и ветром достигало земли горячее вырколачье дыхание. Мертво-бледное лицо короля было спокойно и тускло. В пустой, размозженной ударом глазнице его деловито полз муравей, перекатывая между лапок былинку. На полпути к переносице он остановился, передыхая. Влад смахнул муравья, осеняя лицо короля крестным знаменьем, отдавая последнюю честь – королевской самонадеянности и слепой, безнадежной вере его, в высшую небесную справедливость. Этим вечером она умерла, а с ней – прекратилось биение королевского сердца. Влад поднялся на ноги, счищая с коленей траву и приставшую грязь. Тьма на небе сгущалась – черными вырколачьими спинами, кои делались все многочисленнее. Высосанное досуха их неистово-жадными ртами, солнце погасло и скрылось за черной вершиной горы. И вырколаки завыли, заскрежетали зубами в накатившей ночи, и от протяжных стонов, от гулкого рычания их – содрогнулась луна, щербатая белая кость, вырколачья игрушка. Влад слепо нашарил поводья, в густой, нарастающей тьме. Вскочил на коня, отдаляясь от пахнущей мертвой травою и кровью земли. Луна стыла в небе, надкушенная вырколачьим клыком. И звезды звенели ей, пронзительно-тонкими голосами, и поскрипом жалились ветру деревья, а потом – Влад уловил между них, в отдалении, хрусткий цокот копыт, и рука его вскинулась упреждающим жестом – тем, кто все еще следовал с ним. – Османы рыщут вокруг, чтобы добить уцелевших, – произнес он, взирая сквозь непроглядную тьму, глубокую, как небесный бездонный колодец. – Будем же наготове, и не позволим застать себя без защиты! Черные, ветром скрипящие ветки раздвинулись, зло, недовольно кряхтя, выпуская залитой луною поляне взмыленного, храпящего жеребца, и всадника на нем, мотающегося на седле в изнеможении. – Влад… Вырколак тебя раздери, что за встреча! – донеслось удивленно с седла. – Вот уж не ждал тебя встретить здесь, в этом чертовом месте, пожравшем все наше папой благословленное войско… Где, дракон его забери, были эти благословения, когда османы разбили нас в пух и прах? Где молитвы папские заблудились, когда пал король Владислав? А ты отчего-то живой… – голос всадника брызнул холодным презрением. – Впрочем, понимаю я, отчего. Не стал ты биться тогда в полную силу, для вида лишь с корпусом Карака-бея схлестнулся, а после – людей своих с поля боя увел, дабы соблюсти договоренность с султаном! Трус! Предатель и трус! Влад сдержал на языке готовые невозвратно сорваться проклятия. – А разве не опрометчивость твоя была причиной поражения нашего, друг моя Янош? – с холодным, лунным спокойствием выронил он. – Зачем, не дожидаясь подмоги, двинул ты полки свои в бой, королевскому велению подчиняясь? Будто не знал ты, опытный, умудренный в боях полководец, чем грозит такая опрометчивость!.. И да – тебя-то ведь тоже я среди павших не вижу, – добавил он со смешком. Луной озаренное, лицо Хуньяди помстилось Владу изжелта-белым, выпитым ночью до дна, точно морда стригоя, подлунной нежити, оживающей лишь в густой темноте. Кровью налитые, толстые губы Хуньяди шевельнулись беззвучно, то ли в проклятии, то ли – в нечистой, запретной христианину молитве, и – осыпая собою хрупкие бледные звезды, с небес скакнула к нему чья-то черная длинная тень. – Вырколак! – ропотом пронеслось за спиною у Влада. – Небесная нежить, что пожирает луну и закатное солнце – до углями дымящегося ободка! А одолеть ее только колокольным звоном возможно, да святою водой… Свят-свят-свят! Влад спешился. Ночь делала движенья его замедленными и неповоротливыми, темнила, путала, звездами серебрилась в глазах. Влад шел и шел, по плечи утопая во тьме, и ровное дыхание зверя было ему проводником на пути. – Ночные дороги пустынны и зыбки, – сказал он зверю, касаясь ладонями шерсти его, холодной, как снег, как сама смерть, – а ты голоден и устал. Но я не боюсь тебя, адский посланник. Я родился в субботнюю, черно-грозовую ночь, когда сам Михаил-архистратиг поднял свое воинство против бесов нечистых… – Влад почесал вырколака за ухом, и, вывесив до земли красно-кровавый язык, вырколак заурчал. – Ты знаешь, он победил, хотя ангелов было меньше, чем противников их… раза этак в четыре, или в пять раз… неважно… Скуля, вырколак опустился на спину, открыв небесам бледно-белое, шерстью заросшее брюхо. – И бесы покорились ему, – продолжал Влад, – и вырколаки, на коих ездили по небу бесы… К ним возвращайся, тебя уж, наверно, заждались! – он хлопнул рукою по мокрому от росы вырколачьему носу, и, яростно взвыв, вырколак обратился смолою клубящейся тенью, туманом поплыл по траве, обнимая древесные корни, со свистом вознесся в луной озаренное небо. Хуньяди тронул коня. – Ну уж нет, – Влад взялся за поводья. – Куда это ты хочешь уехать, друг мой Янош? В ночи одному так темно и опасно. Повсюду рыскают османские воины, добивая избегнувших смерти на поле брани… Воспользуйся лучше гостеприимством моим. Мой отряд проводит тебя в Тырговиште с великим почетом… – Да как ты смеешь?! – гневом набухшие, щеки Хуньяди сделались яблочно-красны, изгоняя из памяти всякую мысль о стригоях. – Смеешь пленить меня, королевского полководца?! Подлый изменник! – Никто и не ведет речь о плене, – Влад с укором покачал головой. – Всего лишь об отдыхе и укрытии твоем, друг мой Янош… на время. Ты ведь не хочешь попасть в руки осман, о, мужественнейший из полководцев венгерских? – луна подавила смешок на губах его. – Будьте сопровождением господину Хуньяди! – окликнул он, и тотчас – всадники окружили Хуньяди плотным кольцом, отсекая от прокаленных луною тропинок. – Ну же, за мною! Ночь коснулась плеча его, вкрадчивой вырколачьею лапой. Влад поднял глаза к небесам, и острые, серебристые звезды соткали над вершиной горы ему волчью, застывшую в беге фигуру. Влад рванул поводья – и поехал вослед.

VI

Ночь принесла с собой долгожданной прохлады. Сахарно-белая, стыла в небе луна, не давая заснуть, и Влад смотрел и смотрел на нее сквозь открытые окна, и в призрачных, тонких, неверных лучах ему померещилось чье-то движенье. Влад рывком сел на кровати. Луна изливалась на подоконник, текли и текли неслышно лунные молчаливые реки, пока – холодные воды их не вспенились беспокойной волной, и из лунного света к Владу не вышел огромный, взъерошенный волк. – Я сплю, – сказал Влад. – Ты снишься мне, только я не хочу тебя видеть. Я хотел бы увидеть во сне родной дом, и отца… и дракона. А ты непохож на них. Я не знаю тебя. Волк оскалился, и луна блеснула на кончике каждого безупречно белого зуба его. – Я могу обернуться тем, кем ты пожелаешь, и ты даже не заметишь подмены, – глухо зазвучало из пасти. – Луна податлива, как мягкая глина, и игры ее затейливы и лукавы. Она никогда не скажет всей правды. Молчание и отговорки – вот лунное кредо… Твой отец попросил меня присниться тебе, и кое-что тебе показать, – деловито добавил волк. – Он – из тех, в чьей груди вместо сердца стучит осколок луны, и мы, вырколаки, таким подчиняемся… – Как дракон? – усмехнулся Влад. – Ты тоже друг ему? – Можно сказать и так, – бледная морда зверя озарилась хитрой улыбкой. – Садись мне на спину, драконыш. И луна подхватила их, ледяными, белесыми крыльями, унесла – в черно-серое небо с крупинками звезд. И в неверном, мерцающем свете – Влад увидел внизу стены каменной крепости, и огни, полыхающие вкруг нее, и крикнул вырколаку: – Спускайся! Земля содрогнулась от грома ударивших разом бомбард. Дым взметнулся над крепостью, и луна осветила Владу – щербатые, обгорелые исчерна стены. А после – над стенами распахнулись широкие, необъятно-драконовы крылья, и красный огонь пролился сверху на осажденную крепость, и крики сжигаемых заживо иголками впились во Владовы уши. – Отец! – Влад вцепился в косматую, белую шерсть точно в поводья. – Догони его! Скажи, что я хочу поговорить с ним! Он не мог оставить меня – ничего, ничего не сказав напоследок… Вырколак взглянул на Влада, и во взгляде его Владу помстилась ничем не прикрытая жалость. – Он тебя не услышит. Лунный свет замедляет дыхание и ложится пеленой на глаза. Умереть – все равно, что уснуть… и наоборот, – прошептал вырколак. – Ты спишь, и видишь тебе предназначенное. И отец тоже спит, и видит назначенное только ему. Ваши сны никогда не сольются… – вырколак тяжко вздохнул. – Отец просил передать, что война его продолжается. И что жжет он османские крепости по приказу Хуньяди-стригоя, и с ним – брат твой Мирча. И что не узнает об этом проступке султан – в лукавстве своем отец уничтожает врагов всех до единого, чтобы никто из выживших правду всю не донес до султана-властителя… и чтоб вы с Раду не пострадали. Это тайна, Влад… Ты ведь умеешь хранить лунные тайны? – вырколак подмигнул. От невыносимого лунного блеска враз защипало в глазах. Влад вытер накатившие слезы. – Луна лжет, по своему обыкновению, – хмуро вымолвил он. – И она не всевластна. Горячая, солнцем полная кровь течет в жилах неспящих, и к солнцу стремятся сердца их. Когда я буду властителем… если я буду властителем, – поправился он, – я все сделаю по-иному. Я не буду притворяться и лгать. Я пойду на султана войной, пусть даже войско мое будет ничтожно мало по сравнению с войском султановым. Мне все равно, – он стиснул зубы до скрипа. – Ложь мерзка. Она – как липкая грязь, кою долго счищаешь с одежды… Не стоит она – ни престола, ни собственной жизни… В глазах вырколака мелькнула усмешка. – А жизни и судьбы других? Что на это ты скажешь? Если б не ложь твоего отца, дракон был бы мертв. И жители городов, спасенных им от огня и османского плена, тоже были б мертвы. А так – они живы, и возносят хвалу его лжи, – вырколак покачал головой. – Худой мир, как известно, лучше, чем добрая ссора… только этого тебе пока не понять, маленький, глупый драконыш. Ты спишь, и во сне я смеюсь над тобой… А теперь просыпайся! И луна зазвенела, запела – там, в непредставимо далекой дали, и от пенья ее больно сжалось в груди, и Влад распахнул глаза, задыхаясь, на залитых солнцем подушках. «Сны несут в себе обман и насмешку. Умереть – все равно, что уснуть… и наоборот, – прозвучало в ушах отзвуком лунного колокольчика. – А что же тогда сама смерть, как не бесконечно долгая ложь? Вот почему ее так опасаются люди!» Влад отчего-то представил себе – унылую, сотканную из лунного света долину, по которой бредут и бредут высохше-бледные тени тех, кто лукавил при жизни, к неясной, мерцающей огнями болотными цели, что делается от бредущих все дальше и дальше. Увиденное было настолько страшно, что он содрогнулся. – Я бы не желал тебе, отец, такого посмертия… И себе… и дракону бы не пожелал, если б взял ты его с собою туда, в блекло-лунное царство, – произнес задумчиво Влад. – А ты – сам себе, получается, такого желаешь? Или… просто не ведаешь, что тебя ждет? Он подошел к окну. Рассвет разгорался, выжигая из мыслей сомненья и страхи. И Влад улыбнулся – рыжему, точно огонь, восходящему на небе солнцу, что давало собою ответ – всем невысказанным и в мыслях вопросам.

VII

Дракон зашипел. Желтые, золотистого цвета глаза его сделались безудержно злыми. Влад упреждающе поднял руку. – Дай нам уйти, друг мой Янош. Мне, сыну моему, дракону и тем, кто еще верен мне остается. Если не угоден я, как правитель, престолу венгерскому, – он обвел глазами теснившихся за спиною Хуньяди, чей острый, сияющий отблеск мечей будоражил драконье спокойствие, – если недовольны мною и собственные бояре – готов передать я престол валашский ставленнику твоему Владиславу. Но я не желаю напрасного кровопролития… Лицо Хуньяди искривилось. – Ты еще смеешь что-то говорить о желаньях своих? Предатель и лгун! – процедил он сквозь сжатые зубы. – И смерти заслуживает твое двуличие… Впрочем, дракона я мог бы оставить в живых, – Хуньяди усмехнулся, – если бы покорился зверь этот воле моей… Дракон возмущенно завыл, перхнув дымом сквозь узкие ноздри. – Вот и ответ тебе, – Влад покачал головою. Холод клинка его приманивал собою снежинки. Ослепительно-белые, они щекотали лицо, падали и падали вниз из-под серого, равнодушно смотрящего неба. – Я знаю – ты не можешь простить мне пленения твоего, друг мой Янош… но неужели тебе не жаль жизней своих же людей? Тех, что падут нынче жертвой драконовой ярости? Хуньяди оскалился. Кривые, как сабли, клыки наползли на припухшие красным губы его, снежной бледностью заволокло багровевшие щеки. – Смерть ему! – прокаркал стригой. – А дракона ко мне, на цепь. Будет кидаться огнем – колите мечами под брюхо. Оно у этих зверюг самое уязвимое… Да что ж вы стоите-то?! Трусы! – он прыгнул вперед, стремительно, по-волчиному споро, и Мирча – едва успел отразить меч его, рвущийся к Владову горлу. – Ар-р! – прорычал стригой, торжествуя, и, качнувшись, Мирча вдруг захрипел и откинулся наземь возле Владовых ног. Точно сколотый клык, нож торчал в шее его, погрузившись по рукоять. – Р-р… – стригой упал на колени, в снег, отозвавшийся костяным, мертвенным хрустом, подмышки подняв безвольно осевшего Мирчу. – Аг-р-р… – белые, как сон, как саван, клыки – впились в разверстую рану на шее. Мирча спал, блаженно открыв рот, почерневший от спекшейся крови, ловил снежинки остывающим языком, и в снах его было темно, тепло и уютно, точно в засыпанной снегом глубокой могиле. – Р-р… Пусть сны его будут особенно крепки… – пробулькал стригой, вытирая ладонями губы. Нож его пал под сонные веки Мирчи, истирая последние проблески белого средь глухой, наступающей тьмы. Стригой растянул рот в кривой, сумасшедшей улыбке. – Я обманул тебя, рыцарь дракона. Твой сын не спит, он умер, и его скоро зароют в могилу. Если же сны будут и там его беспокоить… – он глухо расхохотался, поднявшись на ноги, качаясь перед глазами Влада, точно пыль, поднятая ветром, точно могильный прах оскверненного склепа. Перекрестившись, Влад ударил мечом что есть силы. Меч прошел сквозь кровавого цвета стригоев кафтан, не заставив стригоя даже поморщиться. – Не забывай – у меня два сердца, и оба мертвы, – обняв лезвие пальцами, стригой вырвал меч из дымящейся красным груди. – А ты поразил лишь одно… и что моему сердцу твой гнев, лишь забавный в бессилии! Пронзить его не способны ни пламя, ни сталь, разве что – кол осиновый… но я не вижу кола в руках твоих. Ха-ха-ха-ха! Рыцарь-обманщик! Ловко же я обманул тебя самого! И поземка взвихрилась в ладонях стригоя, и осыпалась прахом. И в мертвеюще-гулкой, пустой белизне – Влад услышал дыханье драконово, и оно пробудило надежды его. Задыхаясь, он вскарабкался на спину, меж плащом раскинутых крыл. Оскверненная смертью, под ногами лежала земля. Небо над его головой было голо и бело, как череп, и взирало на землю глазницами туч. Эти сны были чужды Владу, и дракон – не находил в них спокойствия. Обернув к Владу снегом припорошенный нос, он урлыкнул, и Влад – простер руку туда, за пределы тырговиштских стен, где смертью пахло не настолько отчетливо. – Ты ведь тоже чувствуешь это, дракон? – прошептал он, когда саванно-белый Тырговиште скрылся из глаз его, за сомкнутыми облаками. – Этот всепроникающий тлен, эту гнилостную мертвечину вокруг? Ты мертв, уже много лет как. Я поразил тебя мечом тогда, последнего из рода драконов, и был принят в рыцарский орден имени драконьих убийц, и король Сигизмунд надел медальон мне на шею и опоясал мечом. А после – умер я сам. Я сражался на турнире в тот день, и копье пробило мне глаз, войдя сквозь забрало, и я рухнул с коня и больше уже не дышал. И снег так же падал на голову мне, завихряясь поземкой, и гремела торговая ярмарка, и танцевали шуты… Да, на турнире еще была дева, чей плащ был ярок, как драконова кровь, а шутки остры, точно звон поражающей стали. Она назвала мое имя, а вот я ее имя не знал… возможно, ты прятал его под языком все эти годы, дракон? Я был бы счастлив, если бы ты назвал его прямо сейчас, – Влад сунул руку за пазуху. Огневеющим пламенем, она жгла ладони его – золоченая пряжка, позабытая драконья чешуинка. – Я знаю, ты произнесешь его мне, даже из самой темной могилы, из мертвого, непроглядно-белого сна. Смерть честна, точно исповедь, и чиста, как невеста. И я, всю жизнь свою осквернявший ложью язык – неужели не заслужил себе хоть малую каплю этой ослепительной чистоты напоследок? Тело драконово содрогнулось, точно полная мертвецами земля Тырговиште излила свой яд, прикоснулась к драконову брюху леденящим касанием. Изогнувши мучительно пасть, дракон захрипел, обернув свою голову к Владу, и густая, черная кровь хлынула из-под драконьего языка. Взмахнув бестолково крылами, он падал… и падал… и падал, сквозь искрящийся яростный снег, через саванно-белые, мертвечиной тянущие облака, в землю, радостно распахнувшую костяные объятия… …темные топи болотные и присыпанный снегом густой бурелом. Заскулив, дракон вытянул шею и замер. В стекленеющих, тусклых глазах его стыли верхушки деревьев и небо с серыми, кучно бегущими тучами. Влад коснулся рукою драконьих изломанных крыл. – Арбалетные стрелы… Удивляюсь, что ты не рухнул прямо на город, дракон. Тырговиште захлебнулся бы смертью, ел бы ее, точно хлеб, макая в меду. Драконово милосердие не знает границ, – он покачал головою. – Только что мне с этого милосердия, если дорога моя теперь так одинока, бела и метельна? …Осыпая снежинки с ветвей, она вышла из-за деревьев – дева в ярком плаще цвета крови драконовой и зеленых, мертвенно-тусклых одеждах. – Ты забыла в лесу свою тень, о, прекрасная дева! – Влад склонился в глубоком поклоне. – Мерзлый снег за твоею спиной так же светел и чист, как и добродетель твоя… Дева расхохоталась, звонким, точно тысяча колокольчиков, смехом. – Тень моя бродит в ночи бесприютною вылвой, черной кошкой скулит на вершинах холмов, о, доблестный рыцарь! Зачем она мне, сторонящейся кривды во всем? Зачем тень тому, кто стремится всю жизнь к безупречности? – она подала Владу тонкую, бледную руку в пушистой перчатке, и Влад почтительно принял ее. – Пойдем же со мною, о, благороднейший рыцарь – и ты тоже лишишься тени своей, и душа твоя будет так же чиста и нелжива, – прошептала она. – В полночь на перекрестке я возьму острый нож и отрежу тень от ступней твоих. И ты будешь летать со мной над ночными холмами, легче воздуха, легче снежинки… – она рассмеялась. – Соглашайся же, рыцарь Влад, победитель дракона! Или все сомневаешься ты? Думаешь, ждут за лживость твою тебя райские куши? – лицо ее зло исказилось. – Вот где он, сын вырколаков! – прогремело вдруг за спиной, и Влад обернулся. – Думал уйти от меня, в лесах отсидеться? Нет, нюх у меня посильнее, чем у охотничьих псов!.. К болоту его загоняйте. Там и прикончим, – ожег его слух голос Хуньяди-стригоя. – Скорей, пока вылвины чары не обратили мечи ваши в былинки, а вас – в мохом заросшие пни! Влад перевел дыхание. – Нет. Прости меня, прекрасная дева, но не могу я – уйти в ночные холмы за тобой, обратиться души лишенною, проклятой богом нежитью, – он покачал головой. – Всю жизнь я выгадывал, лгал. Теперь же – смерть свою хочу встретить я как подобает крещеному. И если уж суждено мне в посмертии пламя адское – что ж, на все воля господа нашего, а не моя… И, подняв ввысь окровавленный меч, он шагнул – к тем, кто ждал его на засыпанной снегом опушке.

VIII

– Как погибли отец и брат мой? – произнес Влад, дивясь ледяному спокойствию в словах своих. Испитая холодами, трава под ногами его была иссушено-желта, мертва и полита дождем. Прозрачные капли стекали по каменным плитам надгробия. Влад перевел глаза – на тех, что стояли поодаль могилы в почтительном, скорбном молчании. – Казан! Ты был с отцом до последнего… – Он знал, что так будет, – выдохнул тот, чьи седые, точно инеем серебренные волосы выбивались из-под съехавшей на бок в великом волнении шапки. – Когда войско Хуньяди-стригоя, что везло с собой родича вашего, господарь, Владислава… – Казан сокрушенно вздохнул, словно бы сожалея о недружелюбии Владова рода, о распрях вечных внутри него, – к стенам подошло тырговиштским, и отступники из числа бояр ваших им ворота открыли – отец ваш подозвал меня, господарь. И была на нем цепь золотая, драконова, и пряжка на поясе, подобная драконьей чешуинке, и дракон – полз за ним, смотрел предано, по-собачьи. И сказал мне отец ваш: «Вновь Хуньяди идет на меня войною, и я чувствую смерть, что бежит впереди войска его, длинной, мертвенноголовой змеей. Когда Влад, сын мой, придет в Тырговиште, то передай ему, друг мой Казан…» – дернувшись суетливо, боярин снял с пояса меч, подал Владу, поклонившись с почтением, – «…передай ему меч мой, коим некогда опоясал меня король Сигизмунд, в рыцари Ордена принимая. Пусть послужит ему этот меч для подвигов славных. А еще передай, чтоб лукавством он совесть свою не запачкал. И чтобы – врагов называл он врагами, а друзьями – лишь только тех, кто взаправду друзья». Вот и все, что просил передать меня отец ваш… – Казан замолчал. – Дальше, – холодно вымолвил Влад. – Я хочу знать имена – тех, кто предал его. Тех, кто звал его другом, о дружбе с ним и не помышляя. Тех, кто продал его за серебренники Хуньяди. Кто знает, может, и меня они также продать захотят? – Влад подавился смешком. – Покинули они Тырговиште, господарь, – Казан развел руками, словно бы в глубочайшей растерянности. – Как услышали, что войско ваше к ним приближаешься – так и бежали… Знать, совесть их нечистая мучила! И Владислав этот бежал вместе с ними. Слаб и труслив он, и без Хуньяди-стригоя силы его невелики… Хуньяди же… – голос боярина дрогнул, – в подлости своей брата вашего, господарь, тяжко ранил, и выколол глаза его, чтобы на белый свет не смотрели, и заживо приказал в могилу зарыть, глумясь и насмешничая над умиравшим. А Владислав… – Казан покачал головой, – Владислав видел все это и вместе с ним потешался. И велел стрелять по дракону, который отца вашего, господарь, увозил, стрелами арбалетными. И был ранен дракон, и от ран этих умер, и забрали его себе болота Былтенские. И отец ваш… – боярин замялся, – отец ваш погиб вместе с ним. Только меч его Хуньяди-стригой приволок с поля брани, в крови черной, стригойской, нечистой. И, смеясь, к ногам моим бросил – мол, держи, старик, господарскую цацку, толку мне от нее все равно никакого! – Погиб, говоришь? – Влад в упор посмотрел на Казана, будто съежившегося под взглядом его, ставшего тусклее и меньше. – Только вот могилы отцовой я в Тырговиште не вижу. Нет отца моего – ни среди живых, ни средь мертвых нету. Проводи меня к топям Былтенским, боярин. Там, где бился отец с Хуньяди-стригоем, и нежить его одолела. Пока не увижу то место своими глазами, покоя мне не видать. Влад замедлил дыхание, вслушиваясь – в шелест мертвой и мокрой травы под ногами, в мерный дождевой перестук. «Умереть – все равно, что уснуть… Может быть, найду я отца среди спящих?» – внезапно подумалось Владу. И эта мысль показалась ему лишенной малейшего намека на лживость. *** Трясина болотная была неоглядна, темна и тускла. Распростершись меж хмурыми елями, она ожидала в спокойствии – тех, кто сможет довериться шаткому непостоянству ее. Влад ступил ногой на зыбкую кочку. – Господарь! Влад обернулся. Держа в поводу его вороного, Казан вскинул руку, словно в последний раз предупреждая, пугая, вымаливая. – Ох, не ходить бы вам лучше… Трясина не смотрит, кто грешный, кто праведный. Сожрет – и костьми не подавится! – боярин потерянно смолк. Влад посмотрел вперед, туда, где зыбкие, мельтешащие, словно летняя мошкара, меж сосен роились зеленовато-болотные огоньки. Манили, то подпуская поближе, то – враз отдаляясь. Влад стиснул меч. – Там отец. Он хочет увидеть меня. Он зовет. Я пойду к нему, Казан… – Влад замолк, озирая глазами тьмой набухшие ели, росшие, казалось, из-под самой болотной воды. – И вернусь, если будет на то воля божья. Жди меня здесь. Нога его обрела опору в новой, шатко качнувшейся кочке. Болотные огоньки приближались, кружась, плясали хору над Владовой головой. Ели стояли сторожко, нагнув к воде черные, рогатые ветви. Врата их открыли Владу залитую призрачным светом поляну. Раздвинув еловые лапы, Влад вошел на нее… И замер в оцепенении, не в силах больше сделать ни единого шага. Поляна была не пуста. Окруженный водою и светом, посреди нее покоился гроб, прозрачный, как лед, колеблемый топкой, зыбучей трясиной. В гробу, на бархатном, алом, узорами изукрашенном постаменте, спал рыцарь, сложив на груди руки крестом. Бледное, лицо его было светло и спокойно. И золотом стыла на поясе пряжка – забытой драконьей чешуинкой. – Отец! – Влад возвысил голос, словно уснувший мог услышать его. – Отец, я пришел! Болотные огоньки взвились, закружились, птицами разлетелись над елями. Из тусклого сияния их перед Владом соткалась фигура – девы в бархатно-красном плаще и одеждах цвета болотной темнеющей ряски. – Рада видеть тебя, драконыш! – шевельнулись в улыбке тонкие губы, и Влад отчего-то подумал, что она – ослепительно, безумно красива, что за красоту эту ломалось копье на турнирах, и менестрели слагали баллады. Что за улыбку ее не жалко пожертвовать жизнью. Уснуть навеки в ряской заросшем гробу… Влад встряхнул головой, изгоняя из мыслей наваждение. – Зачем пожаловал в мое царство снов и теней, наивный, глупый драконыш? – взмахнув рукавами, дева обняла плащом своим зыбко качнувшийся гроб, словно крыльями оплела. – Зачем господарю Валахии, – она усмехнулась, – вылва болотная, в болотах своих укрывающаяся? Будь осторожней драконыш – болотные огоньки манки и прилипчивы, закружат, заворожат, голову потеряешь! – Твои болота мне ни к чему, – с трудом вымолвил Влад. – Пришел я сюда за отцом своим, чтобы дать ему, мертвому, христианское погребение… Дева расхохоталась, смехом звонким, словно тысяча колокольчиков. – Глупый, глупый драконыш! Кто сказал тебе, что он умер? Он спит, и видит прекрасные сны. А я – сон его охраняю, и никому не позволю его пробудить, потревожить могилу его! Она оскалилась, зарычав. Ослепительно-бледное, лицо ее сделалось вмиг похожим на морду драконову. Вихрь поднялся над елями, злой, неистово-быстрый. Темной, яростной пеленой встали воды болотные, вымывая из памяти морок слепящих огней, а потом – Влад очнулся на стылой земле, и тонко ржал жеребец над головою его, и чьи-то руки приподняли Влада. – Гиблое место здесь, господарь… – Влад открыл глаза, столкнувшись с испуганным взглядом Казана. – Нечисть так и лютует, и сладу с ней нет честному христианину! – он перекрестился на черным воткнутые в небо еловые ветви. – Счастье вам, что живым вы оттуда вернулись, не сгинули в топях, нежити на забаву… А отец ваш, упокой господи душу его… – Казан замолчал. – Он спит, и сон его долог, – хрипло вымолвил Влад. – Умереть – все равно, что уснуть… и я верю, что в снах этих не коснется его больше земное лукавство… Он лгал – но был честен всю жизнь пред душою своей, и в поступках своих не стремился ко злу. И за это – даровал ему бог если не жизнь вечную, то хотя бы – вечные сны, – Влад разжал ладонь, липкую от ряски болотной. Золотой чешуинкой драконовой в пальцах стыла изящная тонкая пряжка. ___________________________________________________________________ * Влад II Дракул – господарь Валахии, живший в первой половине 15 века, сын Мирчи Старого и отец Влада III Дракулы. Был посвящен в рыцари Ордена Дракона, основанного венгерским королем Сигизмундом I. Чеканил монеты с изображеньем дракона и носил золотой медальон с ним же, за что заслужил прозвище Дракул. Был вассалом венгерских королей, и одновременно – его страна находилась под протекторатом Османской империи. Султану Мураду II Влад Дракул был вынужден платить дань, участвовать в его военных походах, а также отдать в заложники двух своих младших сыновей – Влада и Раду. Старался сохранить мирные отношения со всеми – и со своими сюзеренами, венгерскими королями, и с Мурадом II, что приводило к конфликтам – как с Османской империей, где Влад Дракул провел несколько месяцев в тюрьме по обвиненью в измене, так и с Венгрией, королевский полководец и регент которой, Янош Хуньяди, в 1442 году сверг Влада Дракула с валашского трона, заменив своим ставленником, а в 1447 году – убил, не простив пленения Владом Дракулом после битвы при Варне и последующего своего выкупа из плена * стригой – вампир в румынской мифологии. По поверьям, у него рыжие волосы и два сердца. Чтобы найти его, на кладбище приводят лошадь, и если она отказывается перешагивать через могилу, то там лежит стригой * спиридуш – в румынской мифологии гном, живущий в корнях деревьев. Так еще принято называть непослушных и непоседливых детей * Мэйастрэ – волшебная птица, помощница богатыря Фэт-Фрумоса в румынском фольклоре. Раненная, превращается в деву * босорка – ведьма в румынской мифологии. Может превращаться в животных, ворует молоко у коров, занимается вампиризмом. Принимает обличие уродливой морщинистой старухи в белом. Ее отличительные черты – хвост и куриные лапы. Увидеть ее можно через замочную скважину в церкви * кэпкэун – людоед в румынской мифологии. Спереди у них лицо человеческое, а сзади – собачья морда. Так еще называют жестоких, бессердечных людей * вырколаки – в румынской мифологии волки-оборотни. Живут на луне, вызывают лунные или солнечные затмения, откусывая куски от светил. Отпугиваются колокольным звоном. Боятся людей, родившихся в субботу * вылва – колдунья в румынской мифологии. Может принимать обличье тени или черной кошки. Бродит ночью по вершинам холмов * хора – народный румынский танец-хоровод