Дважды не возвращаются...

Чонгук точно помнил, как в один миг что-то огромное и твёрдое сбило его с ног и кубарем покатило, причиняя боль и терзая. В лёгкие будто накачали много воздуха и заставили вдыхать его ещё и ещё раз, а он не мог. Задыхался. Чон пытался всплыть, пытался не срываться и ничего не бояться, но тело понемногу слабело, а в глазах темнело. «Что, неужели, это конец?» — подумал Чонгук, отдаваясь течению и обстоятельствам, — «у меня не будет жены, не будет детей, не будет спокойной жизни?» Довольно удручающе. Всё остальное Чонгук совсем не помнит. Только какие-то отрывки: вот он живой, побитый, но с перевязанной ногой, и одинокий прибывает об чей-то каменный дом. Вот его кто-то находит, кричит, но у Чона вакуум в ушах и он практически ничего не слышит, а вот его куда-то везут, мотор лодки слышится уже намного лучше, а лица людей прорисовываются достаточно хорошо. Чонгук чувствует, как ему становится лучше. — Эй, тебя кто так обработал, а, дружок? — неприятный на вид мужичок, разговаривающий на понятном Чонгуку языке, то есть на английском, спрашивает какую-то совсем не подходящую дичь, от чего Чон прикрывает глаза и откидывается на спинку лодки. Чон совершенно ничего не помнит. — Я без понятие, прекратите разговаривать, — в голове полная неразбериха, всё пищит и не даёт сосредоточиться на чём-то одном. — Я тебе жизнь спас, если ты не заметил, — цедит мужик, посильнее затягивая жгут на ноге, от чего Чонгук болезненно стонет, — так что ты мне зубки не показывай. — Джефф, прекращай в свои игры играть, — женский и властный голос разносится, откуда сверху и Чон обязательно бы поднял голову, чтобы посмотреть на свою спасительницу, но сейчас он слишком сильно занят своей головной болью, — и иди, помоги той женщине с ребенком, а тут я сама разберусь. — Чонгук?! — голос срывается от волнения и Чон видит перед собой Момо: живой, всё также симпатичной в этой врачебной форме, но немного помятой и понятно почему — работки здесь хоть отбавляй. Хираи на самом деле была самой упорной, усердной из всей их когда-то дружной компании, которая мечтала об одном и том же. Помогать другим. На ум сразу же приходит Сана, и он хочет спросить у Момо: здесь ли она и как у неё дела, но вовремя прикусывает язык. Они как бы расстались на не очень хорошей ноте, и сейчас вспоминать ту, о которой так сильно хочется забыть — определенно странно. Компания, состоящая из шестерых одноклассников представляла из себя много вечеринок, стремлений, мыслей и своих собственных целей. Они с Саной были продолжительное время просто друзьями, обсуждающие между собой своих девушек или парней, много выпивали и медленно выпадали из общей компании, поэтому позже оба об этом пожалели. Честно, Чонгук не помнит, когда успел влюбиться в яркую, немного сумасшедшую, но очень добрую и чуткую Минатозаки Сану — просто однажды что-то щелкнуло, стоило им поспать в одной кровати из-за того, что дома у Тэхёна им не хватило места, чтобы поспать по отдельности. Её волосы, пахнущее персиками и молочным шоколадом, мешали ему спать, но ему и не особо то и хотелось, лишь бы как можно дольше провести время с Саной, так, чтобы она никогда не узнала, что он самом деле чувствует. Как закрутился их роман, знает только, то богом забытое кафе, в котором Сана и Чонгук проводили почти все своё свободное время, где спустя два года — пекут всё такое же вкусное печенье с шоколадной крошкой и кокосовой стружкой. Чонгук туда часто заглядывает. Чисто по привычке. Нет. Не для того, чтобы однажды увидеть ту самую улыбку. Он не скучал. — Как ты?! Сильно болит? — обеспокоено жужжит Момо, разглядывая голову и вообще всего Чонгука, что через силу смеётся, содрогаясь всем телом, и ловит возмущенный взгляд, — у тебя сотрясение, огромная рана на ноге и, кажется, ребро сломано, а тебе смешно, да?! — Ну, прости, я и не в такое попадал, — насмешливо передразнивает Чонгук, как в старые времена, а потом корчится от боли, потому что Момо бьёт его в плечо, а у неё уж слишком тяжёлый удар: — Ай! За что?! — Долго будете тут расслабляться? — этот голос Чонгук запомнил на долгие годы. С самого его детства Хосок выражался на тон строже к своему дорогому братику, который был, не так способен в медицине и математике, как он сам. Чон-старший разговаривал таким тоном только, когда злился на неправильно решённый пример или на неправильно поставленный диагноз. Тут же проскальзывают нотки недовольства и ревности. Чонгуку как никогда знакомо это чувство. Момо поджимает губы и несколько раз кивает головой, помогая Чонгуку подняться, но Хосок с громким вздохом забирает тяжёлый груз на себя и строго, словно это приказ, шепчет: — Я сам его дотащу. — У него, возможно, ребро сломано, — кричи вслед Момо, но Хосок закатывает глаза. Чонгук тут бы выл, задыхался и не мог нормально разговаривать, если бы хоть одно ребро было сломано. Чону хочется спросить у Момо «между вами с Хосоком что-нибудь наконец-то произошло?», но не успевает, потому что Чон, оказывается, успел стать ещё более сильным и шустрым, пока Чонгук покорял разные вершины своего организма и изучал разные виды животных и растений. Два года, как рукой сняло, а в жизни так много поменялось. — Как у тебя дела? — спрашивает Хосок, дотащив своего брата до ближайшей кушетки и уложив прямо на спину, начинает детальный осмотр, — мы не виделись уже два года, ты даже на Рождество не заявился. — Были дела, ты же знаешь, — шипит, почти срываясь на громкий крик Чонгук, когда Чон-старший легонько нажимает на, кажется, сломанное ребро и хмыкает, — да, и отец не особо мне жалует из-за того, что я выбрал не то направление. Это правда. Отец никогда не поддерживал Чонгука, когда она ему была очень нужна: он говорил, что зоологи не так важны и платят им сущие гроши, но Чонгук нравилось идти против системы, наверное, поэтому у него есть и дом, и машина, и деньги. Заработанные честно. — У тебя не сломано ребро, это просто слишком сильный ушиб, а вот рану на ноге и сотрясение ты всё-таки себе заработал, — пыхтит брат, надавливая на плечо Чонгука, когда он подскакивает на месте и его глаза, так и горят этим самым огоньком: «тогда, если со мной всё хорошо, я обязан вам помочь», но Хосок знает. Он ещё слишком слаб. Такое не переживаешь за пять минут, — сегодня постельный режим. — Но, хён, я прекрасно себя чувствую, — отрицает, выпячивая нижнюю губу, — тут же свихнуться можно будет: эти крики, вопли и запах крови. Они буквально передо мной. Я так не могу. — Извини. «И всё?» — мысленно возмущается Чонгук, складываясь обратно на скрипучую кушетку, что под его огромным весом буквально чуть не ломается, — «Чон Хосок совершенно не изменился, всё такой же чёрствый». Лежать в кровати и понимать, что ты ничего не можешь сделать — это ровно тому, что тебя режут во сне привязанного невидимой, сильной и толстой верёвкой, а ты понимаешь — это всё. Конец. Единственное, что он может сделать: отказываться от еды и просить милую девушку отнести перекус кому-нибудь, кто больше в этом нуждается, она, конечно же, отказывается, нагло суя ему поднос, но у Чона больше очарования, чем у кого-либо в этом мире, поэтому она быстро сдаётся. Ближе к ужину в его импровизированную палату завозят парня без ступни. Он корчится от боли и громко кричит на китайском языке, моля о помощи (это всё, что Чон понимает), наверное, помогает. Чонгук не проверял. Зато рядом с ним его девушка, она мягко сжимает его руку, когда парню обработают ногу и вкалывают в него большое количество обезболивающих, но чуйка подсказывает Чонгуку, что это наркотики. Так проходит часа два (у Чона голова чуть пополам не лопается), пока бедняга не засыпает. Время движется быстрее. Время становится тише и замирает. Чонгук расслабляется и стекает вниз по кровати, принимаясь считать овец, но вот заснуть у него не получается, потому что в палатку врывается такой знакомый, пряный и до боли приятный запах персиков и молочного шоколада. Он узнает этот запах из тысячи других. — Привет… — её голос всё тот же, — Хосок послал меня к тебе, чтобы обработать твои раны. «Послал», — стучит в висках, значит, она не собиралась к нему приходить, — «хотя ты сам виноват, ты бросил её, даже ничего толком не объяснив, а теперь объявился и думаешь, что она сразу же к тебе прибежит? Ха, это так не работает». — Хорошо, — спокойно пожимает плечами Чон, игнорируя множество мурашек, что стайкой бегут по позвоночнику, потому что она будет касаться его снова, — только подожди, я разденусь. Сана смотрит и Чонгук не знает, что она чувствует, но представляет. Дежавю. Он, ведь никогда не стеснялся и не чувствовал себя скованно рядом с ней, а сейчас…множество километров и времени разрушили это. — Будет щипать, — предупреждает Сана, подходя ближе и наклоняясь, чтобы посмотреть на весь ущерб, от чего Чон ощущает, как её теплое дыхание пробегается по прессу, — потерпи. Чонгук в ответ молчит, мысленно считая до десяти, чтобы не сорваться и не запустить свою пятерню в эти мягкие, вкусно пахнущие волосы, перекрашенные в блондинистый цвет. Как он любит. Как он запомнил. — Я скучал, — вместо «как дела?». Сана не поднимает взгляд, но Чон знает, чувствует — она тоже скучала: это заметно по прикосновениям, дыханию и дрожащим пальцам. — А я нет, — ложь. Опять тишина, но Чонгуку хочется узнать про всё: как она жила эти два года без него, кого обнимала или целовала холодными вечерами, готовила ли парням те блюда, которые училась готовить ему и одновременно он понимает, что не хочет знать. Сердце отбивает бешеный ритм, руки потеют, как обычно, когда они находятся так близко. Прошло два года, а его чувства никуда не уходили — хранились, пачкаясь с другими ничего назначающимися девушками, а сейчас взрывались — и вырвались наружу. Хочется обнять и никуда не отпускать. — Как ты тут? — Чонгук хочет добавить «без меня», но сдерживается, вовремя прикусывая язык, — чем занималась? — Это всё, о чём ты меня спросишь? — голос Саны звучит глубже и суровее, чем обычно и Чона от этого немного покачивает. Он не ожидал. — А что должен? — Рассказать мне, почему бросил, нет? — Минатозаки заканчивает обрабатывать раны, отходя максимально далеко, чтобы не сорваться и не втянуть знакомый запах яблочного шампуня. — Прости…прости… — Чонгук опускает голову и потихоньку движется ближе, заранее хватая руку девушки, чтобы не сбежала, — наше расставание было ошибкой…я не должен был этого делать. Признаю. — Наши с тобой мечты были ошибкой, — голос Саны срывается в конце, когда она озвучивает то, что хотела, заставляя Чонгука нервно дёрнуть плечом. Он ненавидит, когда она плачет, — наши отношения были ошибкой… — Для меня «ты» было моим лучшим решением в этой жизни, — он качает головой и сильнее сжимает маленькую, теплую ручку, на что Сана ещё сильнее сжимает губы, кусая щёку изнутри, — И никогда «ошибкой». — Тогда почему ты меня оставил? Вопрос тонет в скулеже того самого парня, которому оторвало целую ступню, а девушка рядом с ним поднимает голову, сталкиваясь виноватым взглядом с Чонгуком, который понимает, что она всё слышала. Отлично, теперь его позор знает ещё один человек. Интересно, а что она о нём подумала? Что он мудак? Определённо. Чонгук хочет сказать что-то ещё, извиниться и на коленях просить прощение, но Сана отрицательно качает головой и руку вперёд выставляет, тем самым говоря: «разговор закончен». Чонгуку хочется выть от отчаяния. Он слишком сильно скучал. Хоть сам во всём и виноват. «Но разве можно всё вернуть?»

***

Сана никогда не отпускала руки: когда у неё умерли родители, оставив её на произвол судьбы, когда именно эта самая судьба ставила ей палки в колёса, мешая исполнить заветную мечту, но когда ушёл Чонгук — всё рухнуло. Вложив себя в их любовь — Сана не думала, что он заберёт это всё с собой, когда тихо закроется входная дверь. Тогда Сана впервые проплакала всю ночь, прижимая его футболку к себе, что пахла, как первая любовь: горечью и сладким попкорном, пачкая девичье сердце безысходностью и болью. Так просто. Так легко. Телефон разрывает от сообщений и звонков, но ни одного от него, от человека, что ушёл, оставив после себя множество воспоминаний, чувств, сожалений, боли и любви. Разбитой любви. — Ты как? — голос из трубки тихий, будто нарушающий чьё-то спокойствие, но Сана рада слышать Момо по ту сторону, где её ждёт Хосок, любящий вечерний просмотр романтических и сопливых фильмов. Где тепло. — Всё хорошо, — Минатозаки трясёт от холода, — только прохладно что-то. — На улице плюс двадцать пять, Сана, — смеётся Момо, наверняка прикрывая ладошкой рот, чтобы скрыть легкий румянец, а Минатозаки совсем не до смеха, потому что холодно так, что кончики пальчиков на ногах немеют. — Ладно, развлекайтесь, — а хотелось «согрей меня — мне так грустно», но Сана не привыкла просить помощи. «Чонгук всегда всё знал наперёд, да?» — мысленный голос, видимо, смеётся над ней, начиная сейчас подначивать её, — «он ведь единственный, кто понимал тебя без слов». Замолчи. Сана затыкает руками уши и плачет, глотая солёные горькие слезы, которые неприятно обжигаю глотку. Сана никогда не понимала, что значит «скучать», пока Чонгук однажды и навсегда не вырвал её сердце из груди: она начала заменять мысли о нём другими людьми, делами и проблемами, а душа звала и молилась, чтобы он вернулся, она продолжала говорить всё нормально и улыбаться, но холодными и одинокими ночами горько плакала в подушку. Она жалкая, да? Пока все её подруги (Момо в том же числе) гуляли, веселились и праздновали — Сана засиживалась допоздна на работе, помогая детишкам, что не могли, даже в туалет нормально сходить — наконец-то добилась повышения. А потом те девушки (за исключением Момо, которая искренние была рада за подругу) в туалетах, так пока никто не слышит — шептались, что повышение было исключительно через постель. Почему они так думали? Потому что за Минатозаки уже второй месяц подряд ухлестывал главврач, которому в любом случае ничего бы не светило. Сана слишком верна Чонгуку. А сейчас она сидит на какой-то богом забытой крыше уцелевшего дома и думает, что определённо была не готова его видеть. Раны, что наконец-то затянулись слоем под названием «время» опять кровоточат. И в этот раз ещё сильнее. Он всё также красив. И Сана, кажется, зависима. — Как ты? — Момо появляется неожиданно, мягко касаясь плеча подруги, — то есть, как прошла встреча с Чонгуком? — А ты как думаешь? — резко, от чего Хираи замолкает и поднимает голову вверх, забавно морщась от горячего воздуха, а после произносит: — Один раз мы очень сильно поссорились с Хосоком. Наговорили глупостей, накипели в себе множество обид и обвинили друг друга в том, что у нас ничего не получается. И не разговаривали на протяжении двух месяцев. Я помню, как просыпалась, проверяла соседнюю часть кровати и понимала, что его нет. Там холодно, как и на сердце. Она медленно выдыхает, буквально переживая эти эмоции заново. — Как так получилось, что я не знаю об этом? — Сана оскорблена до глубины души. — Ты уезжала в командировку, а мы успели помириться до твоего приезда, поэтому предпочли просто забыть этот инцидент. Минатозаки усмехается. Вот так вот просто. Забыть. Интересно, а у Саны так получится? — Если ты его любишь, то простишь, — как будто читая мысли Минатозаки, произносит Момо, мягко улыбаясь, — это сложно, но думаю, что вы справитесь. Сана грустно вдыхает. Справимся, конечно. Хочется верить. — А сейчас прочь мысли о бессмысленной любви, поднимай свою заднюю точку, — Хираи ярко и немного хитро улыбается, а лунный свет привлекательно падает на её развивающиеся от ветра волосы. Хосоку очень повезло, — у нас много работы.

***

Проходит пол недели и их «вечеринка» уже подходит к концу, а Чонгук и Сана всячески игнорируют друг друга, предпочитая, даже взглядами не пересекаться, но у них получается это из разряда вон плохо, потому что они не могут контролировать свои чувства, не могут противостоять соблазну. — Как долго ты будешь просто сжигать её спину своим взглядом? — Хосок смеётся над ним, Чонгук это знает, ведь он знает, что он полный лох в любовных делах, но к ней, чёрт, так сильно, тянет, — советую послушаться своего сердца. — Оно хочет схватить её за руку, украсть и жестко трахнуть там, где никто не видит, ты думаешь, что мне стоит послушаться его? — Чон отпивает из бутылки пива, направляя свои искрящие глаза на брата, что откровенно насмехается. — Думаю, что именно это я и сделаю, — минута и Чон-старший встаёт со своего места, пошатываясь, медленно двигается к своей цели, не забывая при этом оборачиваться на Чонгука. Минута и старший брат хватает удивлённую Момо за талию, по-собственнически складывая ладошки на её животе и что-то шепчет на ушко. Минута и их уже нет. Чонгук закатывает глаза, делая ещё один глоток спиртного. Весело. — Я вот думала, что ты всё-таки соизволишь подойти ко мне, но видимо всё придётся делать самой, — неожиданно приятный шёпот пробегается по разгоряченному уху, задевая эрогенную зону и Чонгук застывает на месте, — наши медсестры, которые явно падки на привлекательную внешность и стройные тела, сейчас поедают тебя глазами, знаешь, я ревную. Чонгук усмехается, встречаясь с пьяными глазами, что лукаво блестят от света костра, а потом откидывает голову: — Ты знаешь, что я этого не замечаю, — длинные пальчики зарываются в отросшую шевелюру, оттягивая назад, а Чонгук тихо стонет, не сдерживаясь. Как же он соскучился. — Но, если честно, мне никогда это не нравилось, — Сана зубами оттягивает кожу на шее, явно оставляя там следы, а потом шепчет «повернись направо» и Чонгук послушно слушается. Девушки, стоящие кучкой, удивлённо поглядывают на них, что-то бурно обсуждая, но Чону как-то плевать, когда Минатозаки уж слишком сильно распускает свои руки, — видишь, да? Я, по их мнению, соблазнила начальника, а теперь мщю им, потому что ты только мой. — Ты соблазняла своего начальника? — единственное, что выносит из всего разговора Чонгук, прекращая все попытки его соблазнить, — это не то, что я бы хотел услышать. — Я ему нравилась, но уж слишком сильно принадлежу тебе, чтобы с кем-нибудь спать, — Сана медленно, словно в замедленной съемке перемещается Чонгуку на колени, скрепляя руки у него на шеи, — но ты ведь тоже спал с другими, давай не будем врать друг другу, окей? — Спал, — соглашается Чон, кладя свои руки на аппетитные бедра подруги, которые стали ещё круглее, — но я всегда любил только тебя, так что тот секс никогда не сравнится с сексом с тобой, понимаешь? — Тогда, может, ты мне покажешь, чему научился за эти два года? — Только жёстко, только нежно, только с чувствами, — откликается Чон, улыбаясь во все тридцать два зуба, а Сана в этот момент заманчиво закусывает нижнюю губу, — я помню. — Ты же не собираешься поиметь меня прямо здесь? — испуганно спрашивает девушка, оглядываясь по сторонам, но, слава богу, теперь на них никто не обращает внимания, — я, конечно, не против экстрима, но точно не такого. Говорить дважды Чону не обязательно, поэтому он закидывает Сану на плечо и несёт, куда глаза глядят, но лишь бы подальше от этого места. Место под двумя пальмами, рядом с морем и на белом песочке, а почему бы и нет — думает Чонгук, когда мягко отпускает девушку, но она тушуется и хмурит брови. — Что не так? — Тут неудобно. Чонгук снимает свою кожанку, стелет её рядом с Минатозаки и довольно улыбаясь, ставит руки по бокам, но Сана только ворчит, называя парня всеми плохими словами, что есть в этом мире. — Ты издеваешься? Честно, ему не очень хочется сейчас трепаться, ведь они не виделись два года, а на ней привлекательное красное платье, что служит для него тряпкой, как для быка, которую он очень сильно хочет сорвать. Сана не успевает сказать что-то ещё, как Чонгук требовательным поцелуем впивается в её губы, терзая их, как неумелый старшеклассник, что целуется в первый раз, но Чона это волнует в последнюю очередь. Боже, как он соскучился. Минатозаки сопротивляется до последнего, пока шаловливые ручки Чонгука не проникают в трусики и не нажимают на клитор. Сана откидывает голову назад, стонет от наслаждения, а Чонгук упитывается всем происходящим, вводя первый палец. Между ними ни одного сантиметра, губы пылают, а воздуха катастрофически не хватает, но они цепляются, переплетая пальцы. На губах привкус пива и гранатового сока, который Сана просто обожает, а Чон обожает слизывать привкус языком. Он проводит по разгорячённому телу рукой, специально задевая соски (спасибо, что под этим платьем ничего нет), играется с ними и добавляет второй палец, вставляя чаще и глубже, а Сана под ласками буквально плавится. Платье полностью оказывается на земле, пока Чонгук всё ещё одет, а Сане — это не нравится, поэтому она кусает парня за ключицу, сжимает уже твёрдый член, чем застаёт Чона врасплох, стягивая с него рубашку. Молча оглядывает подтянутое тело (внутренне восхищаясь), закусывая палец, а затем поднимает свой возбуждённый взгляд на Чонгука, у которого окончательно срывает тормоза. Он повелительным жестом приказывает Сане сесть на колени, наблюдая за этой увлекательной картиной, и проводит рукой по щеке, кладя большой палец ей на губы, будто спрашивая «можно?», а Минатозаки не против: она открывает рот, пропускает палец и начинает посасывать. Чонгуку сносит крышу. Он всегда мечтал об этом, но раньше Сана была более очаровательной, стеснительной и такой невинной, что дальше наручников они не заходили. Он второй ладонью касается её мягкой щеки и улыбается. Когда ласки подходят к концу, Чонгук окончательно освобождается от тесных джинс, доставая из них, новенькие презервативы, купленные где-то в дешёвым магазине (он, надеется, что они не порвутся) и склоняется над Саной, целуя: пошло, развязно, с укусами, но зато с чувствами. Чонгук с Саной разговаривают друг с другом во время секса, нет, не словами, а телами — он рассказывает ей, как прошёл его день, что он чувствовал или думал, о том, как скучал по ней, медленно проникая внутрь, а Минатозаки встречалась с ним взглядом и всё понимала. В разгар секса они говорили. И именно поэтому у них никогда не было проблем. Но сейчас хочется именно разговаривать, но тень возбуждения и любви, полыхающих в их сердцах как-то не позволяют им этого сделать, но Чонгуку нравится то, что Сана почти не поменялась: ей всё ещё нравится самая обычная поза, она всё ещё выгибается, как кошка и тесная, как впервые. Это заводит, но Чонгуку хочется плакать. Он хочет поговорить, расспросить, просто целовать и обнимать, а не заниматься сексом, чтобы на утро потом что-то тяжёлое давило на грудную клетку. — Я…не могу… — Чон падает, на песок рядом с Саной, что растерянно хлопает глазами, накидывая на себя кожанку Чонгука, — я не хочу, чтобы наши отношения опять начинались с секса. — Гук~, — мягко тянет Минатозаки, складывая голову на его огромном плече, и водит по нему незамысловатые узоры, думая, что сказать, — ты мог давно нас остановить, но не сделал это, почему? — Ты не помогаешь, — у Чона срывается нервный смешок, — была слишком соблазнительной, а сейчас спрашиваешь такие вопросы. Я, между прочим, очень соскучился. — По игнорированию меня целой недели — это как-то незаметно. Чонгук неожиданно разворачивается, сталкиваясь с ней взглядом и всем своим видом показывает, что возмущён. — Ты ведь делала тоже самое! Ещё и в первый день не захотела меня слушать! «Чонгук такой ребёнок», — думает Сана и улыбается: тепло, по-домашнему, со всей любовью, что хранится у неё в душе. — Почему ты на меня так смотришь? — Потому что ты дурак. — Но ты меня любишь. Улыбка становится ещё ярче и больше, а уголки губ Чонгука тоже тянутся в полуулыбку, потому что он не может сопротивляться. — Люблю.