Что тебе снится, Первый Викарий?

Что тебе снится, первый викарий? Собор Кошмара не хранит в себе памяти о кровослужениях. Запах благовоний, вьющихся густым кружевом дыма, не оставил в нем и следа. Не настоящее. Все это – ненастоящее. Колонны Главного Собора поблескивали в темноте в неровном свете запалённой лампады. Ладан и розмарин, курившиеся здесь день и ночь, казалось, пропитали камень насквозь. Робкое пламя бросало на них тени и блики, в которых колонны казались совсем восковыми. Будто уложи горячую руку на холодный камень, и тот, словно свеча, заплачет елеем. Надломи — из трещины, как из раны, кровью засочится миро. Что тебе снится, Лоуренс? Первый Викарий возлежит на алтаре собора, укрытом шелковой плащаницей, как святейшая из реликвий Церкви исцеления. Сокрытый в Кошмаре, как страшнейший из грехов. Его глазницы пусты, в тлеющих костях нет ни света пламени, ни подобия взгляда. Сознание Лоуренса блуждает где-то за пределами Кошмара. Если живым снятся кошмары, то снится ли заточенным в вечном Кошмаре их прежняя жизнь? Едва ли. Здесь, сон о прежней жизни – единственный шанс забыться. Надежда вырваться из бесконечного плена, заведомо обреченная на горькое разочарование. Такая роскошь проклятым непозволительна. Разве что для кого-то муки запоздалого раскаяния — страшнейшее из наказаний? На сожаления о содеянном дано лишь мгновение. Мгновение, ничтожное перед вечностью, но есть оно только у живых. Мертвым раскаиваться поздно. Перед Лоуренсом восстают смутные очертания пустынных коридоров, ведущих хорошо знакомой дорогой к садам светящихся цветов. Винтовая лестница зала исследований в этих видениях кажется практически бесконечной. Такой же неустанно стремящейся вверх, как забытая всеми дорога в выжженный дотла город, влекущая вниз, в непроглядную тьму. В этих образах нет ни страха, ни сожалений, Викарию они безразличны. И все же, видения приходят вновь и вновь, словно надеясь напомнить о чем-то важном. Будто давно забытый сон, что тщетно ищет к нему дорогу. К страстному уму человека, теперь нераздельно сросшемуся с одержимостью чудовища. А быть может, к его душе, так отчаянно стремясь вырвать ее из забытья, истерзать, измучить призраками прошлого. Устрашить создателя истинным обликом его детища. Церковь Исцеления, взращенная на боли и страданиях невинных. Необъятный Кошмар утопает в крови ее бесчисленных жертв. Нет, Первому Викарию не пристало сожалеть об этом. Лоуренс знает, этому не будет конца. Он – узник собственного беспамятства. В лабиринте сновидений для него нет ни пути к страданиям, ни к искуплению. Бесконечная дорога, не ведущая ни к пробуждению, ни к забвению. Но порой, среди призраков прошлого, возникают совсем другие едва различимые образы, что вызывают в его изуродованной проклятьем душе глубокую скорбь. Старая кресло-качалка и ее хозяин, безмолвно смотрящий на лунное отражение в безмятежном озере. Доблестный рыцарь, измученный страхом и мчащийся верхом навстречу путеводной звезде, сияющей для него так ярко. Мужчина, склонившийся над столом в своей мастерской... Последнее Лоуренс помнит ярче всех прочих. Викарию кажется, что он до сих пор иногда сквозь сон слышит его мольбы: - О, Лоуренс... Почему ты так долго...? – но стоит прислушаться к дрожащему голосу, тотчас вступают другие, и слова тонут в неразличимом гомоне. - Клянусь богами, бойся ее, Лоуренс... Викарий слышит проклятья в свой след и мольбы, подобострастные хвалы и стенания. - Пусть закончится этот сон... В ночи ничего не видно... – отчего этот плач, едва различимый среди множества других голосов, отзывается такой горечью? Лоуренс их не узнает. Сколько бы ни пытался – ему не различить ни голосов, ни людей. О, если бы он только мог вспомнить! Будь хоть что-то, способное напомнить о его прошлом, и если бы только Викарий смог это найти... Может, тогда бы забытье оставило его, и он бы, наконец, выбрался из цепкого плена бесконечных видений? Быть может, и память вернулась бы к нему? Едва ли.