я скучала.

      Надя точно знает, что она чувствует. Она знает, что её сердцебиение учащается, неумолимо вырываясь из груди, когда она слышит родной голос. Абсолютно уверенна, что его касания оставляют за собой волну дрожи, прохладные губы обдают жаром тело. Эти глаза, объятые пламенем, обжигающим Надю, заставляющим её различать родной взгляд даже в кромешной темноте. Она любит только его — жаркого, неумолимого, голодного до чужих чувств и взглядов. Ей точно нравится то, как два его бездонных омута блуждают частыми взорами по ней, очерчивая её хрупкий силуэт. Любимое имя звучит в её голове и ей хочется кричать его, выписывать буквами и шептать по слогам, запоминая в обратном порядке.       Лапшина любила страстно, желая владеть полностью. Ей нравится вдыхать аромат, зарываясь в чужих волосах пальцами. Она любит быть близко, открывать уязвимые стороны. Целовать, пока никто не видит, целовать, когда видят все. Нравится пить на брудершафт, слушая скомканные откровения и признания в любви, прокручивать их в голове, но никогда не вспоминать вслух. Надя любит прижиматься всем телом, сплетаясь в крепких объятиях, чувствуя человеческое тепло. Ей нравится притворяться, что спит, пока по её телу блуждают родные руки, родные губы. Мягкий аромат свежесваренного кофе заставляет улыбаться, потянуться к нему, впиться суховатыми губами в его жесткие, но такие чувственные. Втянуть в жаркие объятия и никогда не отпускать, вслушиваясь в размеренное сердцебиение, успокаивающее трепет.       Надя и рада бы повторять клятвы о любви, утопая в небесно-голубых глазах Сашки, по-детски наивных. Она могла бы уткнуться в его плечо, вдыхая выветренный аромат одеколона, чувствуя тепло его сильных рук, погружаясь целиком и полностью. Ей, может, хотелось бы вырисовывать ногтями узоры в волосах Горина, пленя его своим ароматом, цепляясь за его прикосновения, впутывая в случайные поцелуи, мягкие и нежные, как весеннее солнце. Саша был рядом, но почему-то так далеко.       Никогда прежде Надя не знала Горина так близко, как тогда, на Кубке Льда. Он выскочил к ней, перетягивая слишком длинный для него костюм, сверкающий осыпающимися блёстками, неловко цепляясь лезвиями коньков за холодный лёд. Он прижимал её к себе, держа уверенно, не выпуская ни на секунду, заставляя поверить его рукам, от которых веяло прохладой. Чёртов Леоновский наряд спадал с плеч, но хоккеист упрямо продолжал скользить по льду, выглядя таким серьёзным, что перехватывало дыхание. Надя поддалась течению, вдыхая рвано и часто, больше не слыша сбитого сердцебиения, не слыша кричащих голосов, объединяющих слова в песенные строки. Она видела лишь бездонные глаза, смеялась, забывая обо всех на этом свете. Кроме сумасбродного Горина, конечно. Больше Лапшина не видела Сашу таким настоящим. Чувства того страстного поцелуя, завлекающего и манящего, быстро стёрлись в памяти, оставляя лишь печальный отблеск в воспоминаниях. Только отголоски невыполненного долга не давали фигуристке расставить все точки, остановить то, куда её завлекало всё сильнее. Совместные тренировки проходили в безмолвии. Частые замечания Шаталиной да треск льда под зубцами коньков разбавляли приевшееся молчание. Саша больше не смотрел в глаза, не растрёпывал кудряшки ненароком, проносясь мимо. Горин только рассекал лёд, изрезая его на мелкие крупицы грубой поступью, словно он снова хоккеист, пылающий азартом, зависимый от победы.       Сашка выдержал два месяца, прежде чем объявил решение вернуться в хоккей раз и навсегда. Надя не спорила. Горин целовал по утрам, игрался с взъерошенными кудрями, касался загрубевшей кожей пальцев её нежных щёк, пока Надя делала вид, что спала. Она ждала, пока Саша насытится, насладиться вдоволь и сбежит на утреннюю тренировку, оставляя её в тишине. Ей было страшно просыпаться, снова видеть горящие синие глаза перед собой, ведь она всё чаще представляла другие.       Роман нежно-волевой фигуристки и заботливо-грубого хоккеиста стоял на месте, но он существовал. И чем дольше он длился, тем чаще Лапшиной взбредал в голову кто-то третий. У Леонова глаза горели, но не так. Он целовал мягко, переплетая пальцы, разжигая внутри медленное пламя. У Леонова был аромат, но не такой. Он обнимал нежно, прикасаясь длинными холодными пальцами к самой коже, пробивая тело мелкой дрожью. Леонов заботился, но иначе. Он ждёт часами, пока тихое сопение не защекочет кожу, пока размеренное спокойствие не накроет с головой.       Леонов был такой же, но другой. И Надя больше не выдерживает, когда шепчет чужое имя, выкрикивая его по частям, раз за разом повторяя в подушку. Она говорит Саше всё и сразу, пропадая где-то на первой фразе, прося прощения. Горин долго молчит, не смотрит на кусающую губы Лапшину, ждущую раздосадованных криков, долгой ругани. Но он просто уходит. — Будь счастлива, Надюх. — бросает равнодушно, словно никогда не целовал её узкие плечи, не вдыхал аромат спутанных волос, не обдавал горячим дыханием нежную кожу. Собирает сумку, да так быстро, что стыдливые слёзы не обсыхают на разгоряченных щеках, а ком в горле так и не прорезается сухим «прости». Лапшина плачет, обхватив тонкими руками острые колени. Лохматит волосы, выкрикивая в пустоту холодные слова сожаления, которые с треском разбиваются о стену, вонзая осколки в тело. — Дура ты, Надя. — Шаталина качает головой, но слёзы из глаз гонит прочь, стирая нежными ладонями с лица. — Думаешь он помнит о тебе, звезда моя? Она приходит на Байкал каждый вечер. Провожает заходящее зимнее солнце, ласкающее её кожу исчезающими лучиками. Обнимает себя, сидя на промерзшей лодке. Она устало плетётся по замёрзшему льду, проскальзывая ровной подошвой. Ложится, чувствуя, как в спину вонзается резкий холод, прижимается щекой к шершавой поверхности и закрывает покрасневшие от слёз глаза. Надя вслушивается в треск льда, но не слышит его слов, не пытается собрать фразы короткими обломками. Только тихо шепчет сама себе, шевеля ледяными губами.       Квартира встречает её давящей тишиной, сквозь которую Надя слышит свои шаги да частые вздохи. Выстирывает всю одежду и постель, потому что она пахнет Сашей, прячет забытые Гориным футболки под замок, сгребает все его подарки в кладовую. Она пьёт кофе в одиночестве, смотрит слезливые мелодрамы и мониторит интернет, вводя одни и те же фразы, меняя порядок слов. Владимир Леонов. Часами разглядывает его фотографии, невольно чувствуя тепло его рук на своём теле. Узнаёт серьёзный взгляд шоколадных глаз, меткий, как стрела. Идеальная укладка, костюмы с иголочки, самодовольная ухмылка. Надя помнит, как любила трепать его волосы, исцеловывать усмехающиеся губы, топить лёд в бездонных глазах. Лапшина тщетно ищет последние новости о всё ещё любимом фигуристе. Но ничего, совсем, будто он пропал без вести. Лишь сухо процитированное объявление, что из спорта он уходит, чтобы посвятить своё время другим вещам. Надю сводит тихой печалью, когда она находит совместные фотосессии с ледяным принцем. Видит своё отражение, облик из прошлого, касается пальцами ледяного экрана, не чувствуя горячие солёные капли, останавливающиеся на её обветренных губах. Она должна его ненавидеть, мечтать стереть эту роковую улыбку с его лица. Он уничтожил её, бросил одну, даже когда находился близко, держал её дрожащие ладони в своих сильных руках, когда целовал её, неловко касаясь безвольно лежащих на койке ног. А Горин спас её. Ты же обещал, что я встану, так где же ты, когда я вновь жива? Лапшина знала, что он уйдёт, если не сегодня, так завтра, через месяц, через год. Редкие сообщения, пустые обещания и короткие поцелуи разрушали остатки веры внутри. Она не могла привязать его к себе, заставить остаться, разрушить все его планы также, как неловкий прыжок разрушил её жизнь. Она слишком сильно любила его, чтобы позволить остаться, чтобы видеть, как он сгорает внутри. Надя ушла первой.       Она не звонит и не пишет, не мониторит в социальных сетях, пытается притупить глухую тоску. Цепляется за малейшие просветы, карабкается ввысь, вырываясь из тяготящей тьмы. Через месяц она сдаётся, озвучивая твёрдое решение отправиться в Москву Шаталиной. — Зря ты так, Наденька. — Ирина заправляет фигуристке выбившиеся кудри за ухо, раздосадованно глядя на подопечную, — Он ведь повинен в том, что ты чуть калекой не осталась. — Знаю, — Надя кивает болванчиком, удрученно улыбаясь, — но ему, наверное, тоже трудно, Ирина Сергеевна. — Делай как знаешь, звезда моя. — Шаталина прижимает к себе крепко, по-матерински нежно.       Сердце пропускает удар, со звоном летит куда-то вниз. Ноги сами несут к посеревшей высотке, всё вокруг смазывается, покрывается пеленой, а слёзы застилают широко распахнутые глаза. От входной двери веет пугающим холодом, внутри всё переворачивается, а два неуверенных стука, покрасневшими от холода костяшками пальцев, заглушаются рваным дыханием. Шаги по ту сторону кажутся бесконечными, издевательски медленными. Дверь со скрипом отворяется, выпуская прохладный полумрак в воздух. У Нади нет сил, чтобы поднять глаза, она тратить всё на то, чтобы он не увидел её слёзы. Она слышит, как он дышит, чувствует его совсем близко. — Привет, Володь. — она всё-таки поднимает глаза, скомкано здоровается, пытаясь рассмотреть в его взгляде былые эмоции. Он удивленно вскидывает брови, опирается о дверной косяк и молчит, поджав бледные губы. Предательская слеза ползёт по разгоряченной коже. — Я… — Привет. — он ищет в себе силы улыбнуться. — Я скучал. — кривое откровение доносится до Нади, вздрагивающей от каждого слова. — Я тоже. Они молчат, слушая синхронные шумные вдохи, и тонут в глазах друг друга, не находя нужных слов.       Надя мнётся на пороге, сглатывая слёзы, беззвучно рвущиеся изнутри. Леонов не произносит ни звука, впуская её внутрь когда-то уютной квартиры. Внутри так темно и холодно, Лапшина обнимает себя, оглядываясь. Уверенно шагает к окну, рывком распахивает шторы, сгребая хлам в одну кучу, словно она вернулась домой после долгого отъезда. — Прости меня. — Владимир стоит на месте, слушая, как его окатывает жаром, как сердце рвётся из груди прочь. — Давно. — она поворачивается к нему, замирая на секунду. — Почему ты приехала? — Не знаю. Они снова молчат. Надя разглядывает свои туфли, запыленные после долгой дороги. Она распахивает окно, впуская свежую прохладу внутрь. Леонов жадно вдыхает чистый воздух, щурится от резкого света в глаза. — Как у тебя с Сашей? Лапшина не отвечает, выглядывая в окно. — Я кольцо не выкинул. — бросает Володя, поворачиваясь спиной. — Что? — спрашивает она хрипло, словно забыла, как дышать. — Хотел увидеть тебя снова. — тяжесть сползает со спины, проваливаясь под землю. Он снова поворачивается. — Ты не изменилась. — А ты другой. — она смотрит ему прямо в глаза, — Что с тобой стало? — она грустно улыбается, касаясь его холодных пальцев, отчего дыхание перехватывает. — Я скучал. — снова повторят Леонов, глупо улыбаясь. — Я тоже. — шепчет Надя, прежде чем поддаётся прохладным губам, накрывшими её собственные жадным поцелуем.