Глазами горбуна

      Первый раз в жизни ехал в телеге. Серьезно. Повозку сильно раскачивало и подбрасывало на неровностях парижской мостовой. Вокруг была все та же стража, что вывела меня из зала суда. Я поднял угрюмый взгляд. Ну конечно. Жеан Мельник и этот его дружок, которого я вчера отшвырнул от себя, следовали за моей телегой. Забавы, видимо, захотелось. Бог с ними. Что со мной сделают, хотел бы я знать? В подобной телеге могли с одинаковой вероятностью доставить что на позорный столб, что на виселицу. Но страха во мне не было. Видимо, господина не схватили, не причинили ему вреда, я буду счастлив даже умереть за него! По крайней мере, моя смерть будет ненапрасной.       Гревская площадь. Господи, какая толпа здесь собралась! Народ жаждет зрелища, я не раз замечал с высоты собора Богоматери, как казнят или пытают очередного несчастного. Но никогда не чувствовал в себе желания понаблюдать за процессом. Хотя подобные представления всегда вызывали приливы восторга у парижан. Во мне казнимые никогда не вызывали ни жалости, ни жажды крови. Дела людей не беспокоили меня. Их боль не находила отклика в моей душе.       Мне пришлось отвлечься от своих мыслей, когда меня вытолкнули из телеги и поволокли к позорному столбу. Значит, не повесят. Я был слишком крепко связан, чтобы сопротивляться, поэтому покорно позволял солдатам делать с собой все, что им заблагорассудится. Ничего другого мне не оставалось.       Меня поставили на колени на круглую деревянную доску и сорвали с меня камзол и рубаху. Довольные лица окруживших столб людей еще больше исказились от смеха. Видимо, я уже успел познать предел их презрения и отвращения, потому что не ощутил при этом ничего. Но смотреть на них лишний раз не хотелось, так что я опустил голову и уперся взглядом в колесо. Я только почувствовал, как туже затягиваются ремни, больно впиваясь мне в тело, как меня накрепко привязывают к столбу, практически лишая возможности пошевелиться. Я все же поднял глаза на толпу. Жеан, сидя на плечах своего товарища, что-то кричал. Видимо громко и про меня. Я примерно представлял себе, что именно он говорил, вряд ли за годы моей глухоты ему пришли в голову какие-то новые идеи насчет моего уродства. И без того веселая толпа заливалась хохотом. На лицах всех без исключения было написано радостное предвкушение.       Предвкушение чего? Я по-прежнему ничего не понимал из происходившего вокруг. Я не сразу заметил коренастого, но очень сильного с виду человека, взошедшего на площадку и поставившего передо мной песочные часы. Время моего наказания? Какого? Затем он стал позади меня. Я не мог повернуть голову настолько, чтобы увидеть, что он там делает.       Вдруг колесо пришло в движение. Что они делают? Буду я проклят, если хоть что-нибудь понимаю! Я стал медленно вращаться по кругу. Вдруг во время одного из поворотов спину обожгла резкая боль, настолько сильная, что меня аж подбросило. А вот теперь я начал понимать. Порка плетью и, судя по ощущениям, с железными крючками. Я чувствовал, как они впиваются в кожу спины и рвут ее. За первым ударом последовал второй, третий, потом еще и еще… Вынести это было невозможно, боль буквально ослепляла!       В отчаянии я попробовал разорвать свои путы. Такого усилия я не предпринимал ранее никогда. Изо всех своих сил я напрягал мускулы, пытаясь заставить ремни лопнуть. И тогда всем моим мучителям, включая палача, пришел бы конец. Никого бы не пожалел, клянусь! Но… бесполезно. Моя попытка отняла у меня все силы, надежды не было. Но я не закричу, не дождетесь. Такого удовольствия вы не получите, можете хоть до смерти запороть. Закусив губу, я опустил голову, прикрыл свой единственный зрячий глаз, не желая более видеть лица людей, получавших удовольствие от вида моей крови, которая, как я чувствовал, ручьем лилась по спине.       Я пытался считать удары, но бросил эту затею. Мне нужно отвлечься и вспомнить что-нибудь радостное, иначе не выдержу. Господин…колокола… Мария… Помню, как первый раз потянул за веревку, какое чувство радости охватило меня тогда. Я почувствовал, что это мое и только мое. Черт с ней с глухотой, колокола стали моей жизнью! Вот это все закончится, и я вернусь к ним, в свою звонницу.       Отвлечение такое себе получилось. Я ни на миг не смог отрешиться от боли, которая становилась все невыносимее, особенно когда палач попадал по ранее нанесенным ранам, я был готов взвыть. Но я лишь кусал губы, прилагая все силы, чтобы удержать стоны. Ведь это то, чего все они столь жаждут услышать. Колесо вдруг остановилось. Я открыл глаза. Первое, что я увидел — дерево, измазанное моей кровью. Затем с трудом поднял голову. Верхняя чаша часов была пуста.       Я плохо соображал от боли. Почти не обратил внимания, как какие-то люди чем-то мазали горящую адским пламенем спину, как накрыли мне плечи куском ткани. Часы перевернули и все. Я остался прикованным к колесу один против толпы моего вчерашнего «народа».       Их было много. Они заполняли чуть ли не всю площадь. На лицах была написана ненависть ко мне, многие что-то кричали, махали руками. Я вздрогнул от первого болезненного удара, попавшего мне в голову. Уж что-что, а ощущения от ударов камнями я за 16 лет познал великолепно. Ни с чем не спутаешь.       Как я ненавидел их в тот момент! Я никогда в жизни так не ненавидел. Камни летели со всех сторон, не было ни малейшей возможности уклониться. Я никогда не чувствовал такой беспомощности. По крайней мере, в детстве у меня всегда была возможность сбежать. И, не помня себя, я принялся бешено рваться в цепях, не оставляя отчаянной попытки вырваться. Если бы только я мог! Месть моя была бы кровавой, как и мой приговор.       Но снова я оказался слишком слаб. Ничего я не мог сделать, нужно было лишь вытерпеть. Пить хотелось уже невыносимо, горло буквально пересушило. Но я ничего не попрошу. И внезапно…       Это был ОН. ОН ехал через толпу прямо ко мне. Мне казалось, что радость, осветившая меня тогда, подобно солнцу, согрела каждый закоулок моей души. Я тянулся к нему навстречу, мне ничего не нужно было, лишь бы ОН был рядом со мной. За него я любую боль вынесу. Вот господин взглянул на меня, и я почувствовал, как тепло буквально переполняет. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он резко развернулся и, пришпорив мула, скрылся в толпе.       Он все же гневался на меня. Я не выполнил приказа, подвел. Что по сравнению с разочарованием господина значили все эти мелкие удары чужих людей? Я не мог сдержать горькой улыбки. Ранее я мнил себя несчастным. Глупец. Теперь, если мне суждено умереть на этом гнусном столбе, я умру совсем один. Моя единственная в жизни опора, мой обожаемый приемный отец только что смешался с толпой ненавидящих и презирающих меня людей. И лишь я один в этом виноват.       Прошло какое-то время. Мне показалось, что вечность, на самом же деле, чуть больше получаса. Я уже ничего не соображал, мечтая лишь потерять сознание. Малейшее движение отдавалось страшной болью в израненной спине, зато колени уже не ныли, я их вообще больше не чувствовал, все мышцы свело судорогой. Но хуже всего была жажда, все внутри просто полыхало. В ту минуту я, казалось, отдал бы что угодно за глоток воды. Прежде, чем я осознал, что делаю, я закричал:       — Пить!       И ничего. Совсем. Камней стало больше, или мне показалось. Я просто не знал, что мне делать, чувствуя, как отчаяние накрывает с головой.       — Пить! — громче повторил я. Все уже расплывалось у меня перед глазами, голова кружилась, в себя меня привела ударившая по лицу мокрая тряпка.       — Пить… — я был близок к тому, чтобы начать умолять.       И тут сознание мое снова ожило, новый виток ненависти заставил прийти в себя. Еще бы! Прямо перед собой я увидел цыганку. Ту самую, одетую в нелепое подобие платья, которую я пытался похитить прошлой ночью. Еще час назад мне казалось, что я не мог ненавидеть сильнее. Я ошибался. Эта проклятая девка явилась сюда, чтобы отомстить мне. Неужели ей мало?! О, будь у меня сила сокрушить позорный столб, я разорвал бы ее голыми руками! А она тем временем стала подниматься прямо ко мне. Я тщетно пытался увернуться от очередного удара, последними словами проклиная ненасытную цыганку, которой тоже вздумалось поиздеваться.       Я увидел прямо у своих губ горлышко фляжки. Очень медленно, как во сне я перевел взгляд на девушку. У нее были большие-большие черные глаза, и в них не было ненависти. Я не мог вздохнуть, пытаясь не зарыдать перед ней. Я вообще не помню, когда в последний раз плакал. Но горло сдавило, и я все же не смог сдержать слезу. Я видел только девушку, только ее глаза, больше ничего на целом свете не существовало для меня. Но горлышко фляжки ткнулось мне в губы, возвращая меня к реальности. Вода! Я не помню, чтобы пробовал такой дивный напиток. Господи, что я мог сделать для нее? Как ее отблагодарить? Совсем близко я видел ее маленькую ручку, которая еще вчера била меня по спине, пытаясь вырваться. Не удержавшись, я потянулся к ней губами. Но девушка отдернула руку, в прекрасных глазах промелькнул страх. Как ножом по сердцу. «Милая… не бойся… я никогда больше… прости меня…». Я искренне надеюсь, что эти слова прозвучали лишь в моей голове. Тем временем девушка отвернулась от меня и стала спускаться по лестнице. Я мог лишь провожать ее взглядом, пока тоненькая изящная фигурка не затерялась в толпе. До самого конца наказания я больше не шевелился. Ненависти не было, жажды мести также не было. Были лишь большие черные глаза, вызывавшие во мне щемящую нежность, до той поры мне неведомую.