Боль
27 сентября 2019 г. в 00:58
Примечания:
Песня, на 146% соответствующая главе по музыке и тексту: Johnny Cash - Hurt
Еще неделю назад Феликс прекрасно чувствовал бы себя за решеткой. Его никто не пытал, не приставал с разговорами — он был предоставлен сам себе. Но после пережитого Амелл не мог ощутить ничего, кроме тупой давящей боли и вины. Причем он не мог определиться, что болело сильнее — тело или измученная душа. Не мог высказать это словами, не мог это побороть… да и не хотел. Ему перестало чего-то хотеться, даже избавления от боли. В конце концов, она была всегда.
Только раньше Феликсу хватало сил задвинуть ее куда подальше.
К нему пришла Мара, вцепилась в решетку и кричала: «Ты похож на Дайлена! Не смей!» Солдаты оттащили ее, она разрыдалась, пробормотала что-то еще и убежала. Амелл не мог даже взглянуть ей в глаза. Мара сравнила его с братом, который добровольно выбрал Усмирение. Ну что ж. Пускай. Может, Эремон был прав, и Феликсу действительно стоит пройти через ритуал — тогда боль уйдет, и внутри не останется вообще ничего… но ему будет уже плевать.
Не такой уж плохой выбор.
А потом к нему пришла Асаара. Она несла подмышкой диванную подушку.
— Оставь нас наедине с узником, — попросила Асаара караульного. — Если он попытается бежать, я сломаю ему шею. Клянусь.
Она говорила совершенно серьезно, хотя раньше была преисполнена уважения к своему наставнику. Раньше. Сейчас, пожалуй, оно было бы неуместно.
Солдат подчинился и вышел. Удовлетворенно кивнув, Асаара положила подушку на пол и уселась на нее, скрестив ноги.
— Это будет долгий разговор, — объяснила кунари. — На полу сидеть холодно.
Амелл вперил взгляд в стену.
— Я не знаю, что я должен тебе сказать.
— То, о чем я спрошу. Я предупреждаю, что буду спрашивать о вещах, которые ты не хотел бы говорить. О которых может быть больно говорить. Это неправильно делать сразу, обычно надо сначала успокоить и расположить… но я не хочу терять время. Придется действовать силой. Может, так получится хорошо.
Глянув на нее, Феликс заметил в руках у Асаары тетрадь и стальное перо.
— Ты собралась за мной записывать?
— Да. Нельзя полагаться только на память. Можно многое забыть.
Он снова отвернулся.
— Пустая трата времени. Но выбора у меня, кажется, нет.
— Да. — Кунари вздохнула. — Извини. Я вижу, что тебе больно. Но если не понять, почему, эту боль не снять. Поэтому мне надо понять, почему. Поэтому ты должен говорить.
— Тебе-то какая разница, что я чувствую.
Неожиданно Асаара протянула руку сквозь прутья решетки и дотронулась до его колена — дальше не могла дотянуться. Амелл безнадежно посмотрел на нее.
— Я хочу помочь, — сказала кунари. В ее больших темно-зеленых глазах словно плескалось море. — И я могу помочь. Тебе пытались помочь другие, но ты их оттолкнул. А меня не оттолкнуть. Я упрямая.
Губы Феликса дернулись против воли, но улыбки все равно не получилось.
— Ты, наверное, по молодости такая наивная.
— Мне двадцать три года. Я моложе многих Стражей, это так. Но я упрямая и сильная, и я умею настаивать на своем. Пока никому не стало от этого хуже. Дай мне руку.
— Зачем?
— Хочу ее пожать.
— Обычно руку жмут либо при знакомстве, либо в знак уважения. Мы уже знакомы, а уважение я сейчас вряд ли вызываю. Не вижу смысла.
— Я уважаю тебя. Дай мне руку.
Покачав головой, Амелл все же протянул ей ладонь. Рукопожатие у Асаары было ожидаемо крепким, в отличие от его собственного — и это от нее не укрылось.
— Ты сильный, — сказала кунари, — но сейчас в тебе этого не видно. Ты устал?
— Может быть.
— Расскажи мне, что ты чувствуешь. Как есть.
Феликс поджал губы.
— Я не привык о таком говорить. И вряд ли смогу уложить это в слова.
— Дети не сразу привыкают ходить, а воины — сражаться. Все надо когда-то начинать в первый раз.
С одной стороны, ее упрямство действовало Амеллу на нервы. С другой… у него ведь действительно не было выбора. Он знал, что Асаара упряма и ни за что не сдастся, пока не добьется своего — это он видел на тренировках: это ему в ней и нравилось.
Закрыв глаза, Феликс вздохнул.
— Мне плохо.
— Расскажи подробнее. Болят раны?
— Да. И не только они.
— Что еще?
— Я не знаю, как это описать. Я… — он бессильно покачал головой. — Нет, это без толку.
— Толк есть и будет. Говори, пожалуйста. И не волнуйся, я никому этого не расскажу. Разговоры со слушателем проходят в тайне.
— С кем?
— Слушатель. Ты говоришь ему о том, отчего тебе плохо, а он слушает и помогает. — Кашлянув, Асаара уточнила: — Я помогаю. Адвен считает, что получается хорошо. Хотя он ко мне не приходил — говорит, его есть кому слушать.
Амелл поморщился от упоминания о друге. Раньше он считал, что Сурана его предал, воспользовался доверием друга и ударил в спину… но если бы он не предал Феликса, тот бы никогда не встретил сестру и… как же все это было сложно.
— У тебя так много свободного времени? — спросил он, чтобы что-нибудь спросить.
— Его достаточно, чтобы делать многое. Попробуй рассказывать.
— Ладно, — Амелл безнадежно покачал головой. — Я сорвался и теперь об этом жалею.
— Потому что маг должен быть дис-цип-ли-ни-ро-ван, — Феликс дернулся: в этом длинном, произнесенном ею по слогам слове ему послышался собственный строгий тон, — и контролировать себя. Я понимаю. Ты часто говорил об этом.
— Да.
Асаара вдруг отвернулась, сжав в руке перо.
— Я однажды тоже Кейра подожгла, — тихо призналась она. — Случайно. Хотела лечить рану, а получилось наоборот. Я себя ненавидела тогда. Саирабаз опасен и всегда будет опасен, говорила я себе. Саирабаз осквернен и может только вредить. Кейр на меня даже не сердился, хотя там и ожог был не такой серьезный… но я не могла себя простить. Было больно, что я причинила боль. У тебя так же?
«Избирательный сукин сын: на нее не сердился, а меня чуть не убил».
— Обидно, что я утратил над собой контроль.
— Значит, тебе не жаль, — строго заметила Асаара. — Ты не жалеешь, что причинил боль.
— Я перестарался с силой, но… да, не так уж я об этом и жалею. Этот козел вечно лезет не в свое дело, а Суру, видно, не хватает наглости его приструнить.
— Куда он лезет?
Амелл думал, что Асаара сейчас примется выгораживать Эремона, но в ее голосе было лишь оживление исследователя. Что ж, пищу для сплетен он ей давать не собирался.
— Это уже не твое дело.
— Ты не хочешь со мной говорить. Понимаю. — Помолчав, Асаара спросила: — Ничего, если я тебя ненадолго оставлю?
— Ничего.
Она ушла, забрав с собой подушку, и Феликса пришел охранять другой солдат. Краем уха узник услышал доносящиеся с другого конца коридора голоса Асаары и Эремона: кажется, она и его пришла пытать вопросами. Впрочем, Эремон явно был не прочь поговорить. Судя по тону, он долго и увлеченно кого-то ругал — возможно, Амелла. Впрочем, Феликсу до этого не было дела. Он попытался уснуть, чтобы отвлечься от боли и неуместных мыслей, но сон не шел. «Она не могла простить себя. Я не могу простить никого… и ни за что. Никогда не смогу. Никогда…»
Амелл всегда старался давить жалость к себе, не видя в ней смысла. Едва ли не каждое значительное событие в его жизни было поводом для разочарований — но вместо того, чтобы сидеть и жалеть себя, Феликс стискивал зубы и шел вперед, стараясь по возможности отомстить обидчику. С годами их становилось все больше, и каждый норовил ударить побольнее — и прощать все это было невозможно… но почему-то Амелл не мог возложить на них вину за свое безумие. Было что-то еще. Возможно, было в нем самом. Это тем более не заслуживало жалости и снисхождения…
Но Феликс больше не мог сопротивляться собственным порывам.
Навзничь рухнув на пол (плевать, что раны тут же заныли еще сильнее), он разрыдался. Амелл не смог бы объяснить, о чем он плачет, и не смог бы остановиться: то, что со стороны его наверняка сочли бы слабым и безвольным, уже было не важно. Может, солдат-охранник смеялся над ним в голос — из-за собственных истерических всхлипываний Феликс ничего не слышал. Из него просто лилась наружу боль.
Вдруг кто-то мягко обхватил пальцами его сжатый кулак. Резко подняв голову, Амелл увидел вернувшуюся к нему Асаару. Ее зеленые глаза смотрели серьезно и участливо.
— Тебе легче? — спросила кунари. — Обычно, когда плачешь, становится легче.
Шмыгнув носом, Феликс покачал головой.
— Ты хочешь, чтобы тебе стало легче?
Надолго задумавшись, он все же кивнул.
— Тогда расскажи мне, почему ты плачешь. Если раны болят, то я могу отвести в лазарет и немного подлечить. Но если это асала-таар… то есть что-то в душе, то без твоих слов я не справлюсь.
От нее и впрямь было не избавиться — впрочем, сейчас Амелл даже не хотел ее прогонять. Асаара видела его раздавленным, опустошенным, опозоренным — и все же не уходила и даже не осуждала. Может, кунари воспринимали это все как-то иначе? А, впрочем, какая разница…
Закрыв лицо рукой, Феликс пробормотал:
— Я не хочу жить.
— Почему?
— Потому что… не могу так больше. Слишком больно… уже давно. Еще до этого боя.
— Тебя кто-то обидел?
— Да. Много раз. Перечислять бесполезно.
— Ты помнишь их всех?
— Да.
Асаара кивнула.
— Хорошо. Ты мне потом расскажешь про всех них. А ты… ты кого-нибудь в своей жизни обидел?
Амелл растерянно смотрел на прутья тюремной решетки. Этот убийственно прямой вопрос не приходил ему в голову уже давно.
— Не знаю. Возможно.
— Тебе стыдно и больно за это?
Он покачал головой:
— Не знаю.
— Хорошо. Ты по кому-то скучаешь?
Феликс подумал о Лелиане. В последнюю встречу их спасло только то, что оба давно не виделись и потому были очень рады друг другу. Но незадолго до расставания Лелиана сказала ему: «Мне кажется, раньше ты был совсем другим. Теперь ты никому не доверяешь — даже Маре, даже мне… может, хоть Адвен сможет тебя немного растормошить». Незадолго до этого Амелл впервые в жизни не смог сделать ее счастливой…
— Нет.
Асаара задумчиво посмотрела на него, словно не веря — но вслух сказала:
— Хорошо. Значит, все, кто тебе нужен, здесь. Ты хочешь с кем-то поговорить?
— Я и с тобой с трудом говорю…
— Ты хочешь?
Это был сложный вопрос. Феликс сам толком не мог понять, чего он хочет. Наконец он тихо произнес:
— Я хочу говорить с тобой. По крайней мере, тебе я смогу сказать хоть что-то внятное… но не сейчас.
— Хорошо. Я понимаю. Я приду завтра. — Помолчав, Асаара прибавила: — Адвен хочет говорить с тобой. Но, мне кажется, ему лучше подождать.
Амелл закивал, смаргивая оставшиеся слезы. Наверняка Сурана тоже захочет его осудить… и ведь он даже будет в этом прав…
Кунари снова взяла его за руку, уважительно пожав ее.
— Тебе тяжело, но попробуй держаться. И не бойся говорить. Я никому не раскрою твои тайны, я обещаю.
Тяжело вздохнув, Феликс проговорил:
— Спасибо. Ты можешь оглушить меня взрывом разума, чтобы я потерял сознание?
— Зачем? — изумилась Асаара.
— Не могу заснуть.
Она покачала головой:
— Тут антимагическая защита. Не могу.
— А просто дать мне по голове?
— Тем более не могу.
— Да ладно, — нервно хмыкнул Амелл, — силы тебе не занимать.
— Да. Но бить не буду, даже если попросишь.
— Ты мне обещала шею сломать за попытку к бегству.
— За попытку к бегству — да. Но сейчас ты просишь просто так причинить тебе боль. Я не могу. Не умею. Я хочу снять боль, а не делать ее еще хуже. У тебя и так раны.
Закрыв глаза, Феликс приложил руки к лицу.
— Я все равно не понимаю, зачем ты тратишь на меня время. Может, меня и правда стоит усмирить…
— Не смей так говорить! — Амелл даже вздрогнул от праведного гнева в голосе Асаары. — Усмирение — плохо! Ты сильный маг и сильный человек! Нельзя таких усмирять!
— Можно, если от них слишком много проблем.
— Так проблемы решать нельзя. Это неразумно — избавляться от человека, если можно ему помочь.
— Я все равно не верю, что разговоры помогут делу.
— Помогут. Да и ты ведь ничего не теряешь. Тебе не будет хуже, если ты будешь говорить со мной, так?
Феликс покачал головой. Сжав его руку на прощание, Асаара произнесла:
— Ты тоже можешь меня спрашивать, что тебе нужно. Спроси завтра. Не бойся. Все будет хорошо.
С этими словами она поднялась на ноги, взяла подушку и ушла. Камеру снова стал охранять какой-то солдат.
«Какая же она все-таки наивная. Но… по крайней мере, хорошо, что Сур принял ее в орден. Никогда не встречал таких, как она…»
После очередных спутанных размышлений Амеллу наконец удалось заснуть.