Метелями

Костя знает, что никакого между не может быть. Костя знает, что Мария Сергеевна посадит его при первой возможности. Костя знает, что его нагловатая усмешка и подчеркнутые кривляния у нее по венам едкой неприязнью растекаются, отравляя кровь. Костя знает все, но... Но все равно переступает порог пахнущего запыленностью книжного, нахально делится радостью от освобождения и передает привет от Вовы Карасева — других тем у них априори не может быть. В непроницаемо-спокойных глазах Марьи Сергеевны бессильная ярость застывает массивными айсбергами. Косте, несмотря на колючий свитер и пижонски-дорогое пальто, вдруг становится пробирающе-холодно. Потепления ждать бессмысленно.

---

Нева в тяжелую броню льда закована намертво; на улице по ощущениям ближе к минус тридцати. А может, все дело в том, что глаза Марьи Сергеевны по-прежнему — непробиваемый темный лед. А Костя, глядя в ее утомленное лицо с раздраженной складкой между бровей, думает неожиданно, что своими руками придушил бы того, кто ее так расстроил — но вместо этого может только пригласить в самый шикарный ресторан, надеясь почти по-мальчишески наивно, что не откажет.       — А что, в более дешевых заведениях кофе в горло не лезет? У Швецовой голос — обнаженная сталь, закаленная жгучим холодом, но Косте плевать — чтобы просто посидеть с ней, он готов идти не то что в дешевую забегаловку — к черту на рога, к дьяволу в пекло, на все круги ада. Но ему не светит и этого.

---

Мария Сергеевна — просто другая. Она не опускается до желания "закрыть Костю Барракуду, и неважно за что"; она искренне и неприятно поражается тому, что кто-то из ее коллег готов выпустить за взятку киллера номер один или, напротив, преспокойно сфабриковать улики — она совсем из другого мира кажется. Мария Сергеевна — просто другая. Другая — контрастом истеричным праведным теткам или пустоголовым дешевым девкам; другая — недосягаемая, железная, неправильно-принципиальная, иная — и Косте даже странно становится: такие существуют разве? Осознание невозможности грудную клетку распарывает болью.

---

У Кости вся жизнь — бурями, метелями, вьюгами, и только в глазах Марьи Сергеевны теплым омутом плещет тихий покой. Костя не смеет надеяться, не смеет думать — что для него и из-за него, наверное, просто из-за раскрытого дела и торжества справедливости; может еще — из-за внезапного, в не сезон, потепления. В воздухе пахнет преждевременной оттепелью — Косте больше не холодно.