номер шесть

Быть мёртвым скучно и чуть раздражающе. Джагхед убеждается на своём опыте, впрочем, поделиться этим ему не с кем — Клаус никогда не бывает в настроении для задушевных разговоров о вечной жизни. Джагхеда это злит — оказывается, быть понимающим по отношению к безнадёжно напуганному иным миром наркоману намного проще, когда ты жив и можешь просто выйти в другую комнату. Джагхед, конечно, может уйти, но вне взгляда Клауса он теряет вещественность, а с каждым днём для него чувствовать себя настоящим всё необходимее. Иногда Джагхеду кажется, что и остальные могут его услышать, увидеть, почувствовать. Когда Эллисон неосознанно поправляет причёску под его пристальным взглядом, словно она действительно видит, как Джагхед смотрит на выбившийся локон, всё ещё идеальный, хоть и нарушающий симметрию; когда Диего нервно поводит плечами и оборачивается, а Джагхед стоит прямо за спиной, чтобы заглянуть ему через плечо; когда Ваня вдруг без причины улыбается, будто чувствует, что брат гладит её по щеке; когда Лютер останавливает печальный и задумчивый взгляд ровно там, где он стоит; когда Пять вдруг кидает реплику, которая вполне может быть ответом на частые замечания в пустоту от Джагхеда, но на самом деле является постоянным продолжением диалога с Долорес — тогда Джагхед чувствует себя более живым, чем при жизни. Пока Джагхед — Номер Шесть для тех, кто не любит имена, например, для отца — жив, он всегда незаметен. В доме, наполненном братьями и сёстрами с характерами и громкими голосами, его голос тонет, становится практически неслышен, словно его и вовсе не существует. И вот его нет на самом деле, а он более проникнут жизнью, чем прежде. — Ты мог бы направить свои силы на что-нибудь более полезное, — говорит Джагхед заученными фразами, толчком к повторению которых служит внезапное и странное рандеву Клауса с отцом на той стороне. — Отец же сказал — у тебя есть потенциал. — Потенциал-шмотенциал, — кривится Клаус. — И что толку? Он так и не сказал, что за потенциал. Что я могу, а? Только сходить с ума, но нет, нет… При жизни Джагхед старался быть ближе к Ване, но это было не так-то просто. У Эллисон и Лютера всегда были какие-то свои загадки, в которые непосвящённым лезть было воспрещено. Самые близкие отношения у Джагхеда складывались с Пять, но тот исчез раньше, чем это стало крепкой, стойкой и искренней дружбой двух братьев. А вот Диего Джагхед всегда избегал, практически каждое их пересечение заканчивалось дракой, которую разнимал Лютер со строго-огорчённой миной в духе «как же так, мы же семья, мы же команда». Вдвойне удивительно, что после смерти Диего — единственный, на кого Джагхед возлагает надежды на спасение Клауса. — Когда это произошло, Диего? Когда мы забыли, что были когда-то семьёй? Джагхед спрашивает в пустоту и смотрит на брата, ожидая ответа, но тот глух к его вопросам — как и весь остальной мир, впрочем. Джагхед остаётся призраком семьи, их личным скелетом в шкафу. Джагхед смотрит на них и думает — у него вечность впереди, чтобы понять, в какой момент всё сломалось. Когда отец решил скрыть от Вани её способности? Когда Пять исчез? Когда они утекли, словно песок между пальцев, чтобы вести мифически нормальную жизнь — ей-богу, кто купится на этот фарс? Или когда они — каждый для себя — решили, что им лучше поодиночке? Быть мёртвым — дурацкая шутка, Джагхед — Номер Шесть для непосвящённых и отца — Харгривз знает это лучше прочих.