Время

      Но бомба не взорвалась. И в этот момент Софье как никогда захотелось жить.       Кто-то истошно закричал, указывая на неё и на Матвея пальцем, началась неразбериха и паника. Матвей схватил её за руку и кинулся к окну — к зданию уже подбегал наряд вооружённых солдат. Оставался единственный выход через черный вход. Замешкайся они — здание было бы оцеплено полностью и ловушка бы захлопнулась. Но они успели, и вдогонку лишь раздалось несколько выстрелов. Стреляли на поражение, но не попали. Матвей вцепился в её руку, рыча себе под нос: «Быстрее, быстрее!» — он тащил её за собой.       Он начал плутать по московским переулкам. Софья догадывалась, что таким образом Матвей пытался замести за ними следы. В конце концов они забежали в один из подъездов и лишь на лестничной площадке пятого этажа смогли остановиться и перевести дух.       Матвей присел на пол, не отрывая взгляда от Софьи.       — Значит, ты решилась уйти со мной?       Она прислонилась к стене и зажмурилась, слыша, как громко бьётся её сердце.       — Если ты подозреваешь…       — Я не подозреваю. Я думаю.       — Это была не я.       — Я знаю.       Софья удивлённо посмотрела на него.       — А кто же тогда? Афина?       У Афины было достаточно, как казалось Софье, причин отомстить, к тому же она собиралась пойти к Авранову и могла ему всё рассказать. Но Матвей лишь покачал головой, сказав, что в окно рядом с милиционерами он увидел одного из его знакомых, того самого, который создавал бомбу. Указывая на здание, он что-то говорил человеку в форме.       Между ними снова повисло неловкое молчание. Матвей осторожно выглянул в окно, опасаясь, что их заметят. В тот раз им удалось оторваться от преследования, но оставаться в Москве теперь стало опасно, и, когда стемнело, они выдвинулись на вокзал.       — Теперь мы вне закона, — коротко подытожил Матвей. Он поднял взгляд на неё — Софья отвела глаза в сторону.       В переполненной электричке они доехали до какого-то города и спрятались на чердаке одного из домов. Там переночевали, не сказав друг другу и слова. Софье было непривычно спать на холодном полу, и она замёрзла.       На следующее утро Матвея не оказалось рядом, он пришёл лишь ближе к полудню, сказал, что на вокзале их уже ищут и оставаться здесь надолго им нельзя. Он протянул ей кусочек хлеба. Они снова замолчали.       Спустились с чердака, когда опустились сумерки. Пошли вдоль дороги в Москву.       — Может, мне просто вернуться домой? — спросила Софья.       — Нас видели вместе — могут появиться вопросы.       — А бежать за границу?       — Вряд ли получится.       Из одного города в другой, потом снова в Москву — перебежали с вокзала на вокзал и поехали на север, потом на запад, затем на восток. За ними следовали по пятам, но каждый раз благодаря неведомому чутью Матвея им удавалось ускользнуть. Софье действительно было интересно, как он улавливает это странное напряжение в воздухе, предвещавшее скорое появление людей в форме. На её расспросы Матвей хмурился и что-то ворчал себе под нос.       Он был немногословен. Софье казалось, что он никак не чувствует опасности, в отличие от нее, которой страх смерти поначалу мешал спать по ночам — она вздрагивала от каждого шороха в темноте.       Она постаралась отвлечься от этого страха, но книги были слишком громоздкими, чтобы таскать их с собой, а газеты ей читать было противно. Особенно после нескольких статей, разоблачавших буржуазность и контрреволюционность стихов Софьи Беккер. Печально, конечно, но она быстро смирилась с тем, что её стихи теперь стали никому не нужны.       Оставались разговоры. Софья всегда начинала первой. Матвей отвечал односложно, словно нехотя, постоянно задавался вопросом, зачем ей это.       В конце концов она набралась храбрости и выложила ему все как есть: и про пустоту в сердце, и про жизнь, постепенно ставшую бессмысленной, и про то прекрасное чувство, появившееся у неё в груди, когда она случайно встретила его. Сказала это и сразу же почувствовала себя так неловко. Матвей отвёл взгляд в сторону.       — Ясно.       — Ты обиделся на меня? — вдруг выпалила она.       — За что?       — За то, что тогда, помнишь, в квартире…       — Нет.       — Тогда…       — Я вообще на тебя зла не держу.       — Тогда почему ты не хочешь со мной разговаривать?       — Не привык быть таким откровенным.       Остаток дня они провели молча, но Софья не оставила попыток пообщаться с ним. К её удивлению и радости, после этого неловкого признания Матвей с каждым днём стал говорить всё больше и больше.       Она начинала с чего-то простого, например, с вопроса о погоде, и так, вопрос за вопросом, она переходила к той теме, на которую хотела с ним поговорить. Матвей быстро раскусил её и сам начал вести подобную игру. Вот только, если Софья тянула в сторону художественной литературы, Матвей вёл её к идеологическим сочинениям: на каждый её вопрос о Дюма у него находился свой про Гегеля. В конце концов они сошлись на том, что Софья слишком плохо знает фундаментальные труды коммунистов, а Матвей слишком поверхностно читал мировую классику, кроме Достоевского, конечно. Так Софья узнала историю его знакомства со Сталиным. Матвей всё ещё не очень охотно говорил о своём прошлом, в основном шаблонами: родился в ноябре, жил в деревне Локни в Вологодской губернии, родные умерли — уехал на заработки в Петербург и так далее. Зато он с удовольствием слушал Софью, хотя ей казалось, что он уже давным-давно всё знает.       — Зачем ты меня тогда слушаешь?       Тогда он улыбнулся так, что из-под щетины показались зубы.       — Просто приятно.       Разговоры с Матвеем помогли ей успокоиться, и постепенно чувство постоянной опасности ей стало даже нравиться. Она представляла, что снова находится под Казанью верхом на коне и с шашкой на голо, командирша Красной армии.       Однажды, разгорячённые очередным побегом, они уединились в укромном углу на чердаке. Софье тогда показалось, что в эти мгновения время остановилось, давая им минуты для годами копившейся страсти.       — Зря мы, конечно, с тобой… Опасно, — вздохнул утром Матвей.       Софья лишь улыбнулась. В те минуты она чувствовала небывалый прилив сил и вдохновения.       Июнь был холодным, Софья даже подумала поехать зайцами куда-нибудь на юг и залечь там на дно, но Матвей лишь усмехнулся. Это почему-то очень сильно задело её, она ответила ему колкостью. Тогда обиделся Матвей, и они поссорились. Потом, осознав, что причина того не стоит, помирились. Ссоры по пустякам позднее случались не раз. Софья стала слишком раздражительной, она догадывалась почему, но боялась произнести свои мысли вслух.       В одно утро она открыла глаза и почувствовала невыносимую боль внизу живота. Она с трудом встала, и её тут же вырвало. Софья подумала, что отравилась, но на следующее утро всё повторилось. Матвей вернулся лишь под вечер. Он усадил её на своё пальто. Взволнованный, он не мог сидеть на месте, поэтому стал ходить из угла в угол. В полудрёме она слышала, как шаркали его старые туфли. Мысль была ясна обоим: отныне их жизнь стала тяжелее в десятки, нет, в сотни раз.       Софью смущало, что она не может сходить к врачу, хотя бы просто посоветоваться. Однажды она предложила безумную идею: прикинуться парнем и девушкой из деревни — документы у них никто не спросит, паспорта же отменили. Заодно предложила Матвею вспомнить свой вологодский говор. Матвей шутки не оценил. Он стал каким-то чересчур серьёзным, наверное, осознавая, какая большая ответственность теперь лежала на его плечах. Они перестали разговаривать, потому что он постоянно молчал. По его рассеянному взгляду Софья понимала, что он думает о чём-то очень важном. Он продал свой берет — принёс ей свежего хлеба и крынку молока. Она сама отдала ему свою шляпку и серёжки — он их тоже продал. Её обручальное кольцо он долго крутил в руках, рассматривая со всех сторон.       — Это… — начала Софья.       — Сам догадался.       И его он тоже продал, в тот день они очень хорошо отужинали мясом.       Его молчание однажды всё-таки вывело её из себя. Софья расплакалась, а он развернулся к ней спиной и ушёл. Вернулся, конечно. В руках у него было свёрнутое полотенце, а там творог.       — Откуда?       — Украл.       Софья нахмурилась: этого им ещё не хватало. Матвей оправдывался тем, что его никто не заметил в темноте. В порыве гнева Софья назвала его подлым вором.       — Ты знаешь, я убивал людей, — воскликнул он.       Матвей замер, словно только-только осознал всё то, что натворил. Он сел на пол и дрожащим голосом всё ей рассказал: кого, когда и как.       — Я справедливости искал, — лихорадочно оправдывался он, — но, видимо, уже не найду.       Софья слушала его и не знала, что сказать. Матвей неуверенно посмотрел на неё.       — Прошу тебя, не молчи.       Софье нужно было время, чтобы подумать над этим. Она сделала вид, что забыла об этом разговоре и попыталась всё вновь вернуть в прежнюю спокойную обыденность. Но то неловкое молчание в их диалогах казалось ей страшнее всех ссор вместе взятых. Она наблюдала за ним, слушала его и пыталась понять, что пошло не так в его жизни. Матвей сам пытался осознать это, поначалу лишь перебирая сухие факты, и так, постепенно восстановив историю своей жизни, начал рассуждать. Поначалу про себя, словно прилагая все усилия, чтобы тёмная сторона его жизни осталась в тайне от неё. Но эта сторона неизбежно стала известна Софье. В конце концов она поняла, что Матвей, увлёкшись идеей общей справедливости, запутался настолько, что сам начал творить несправедливость. Он раскаялся перед ней, хотя и не верил в то, что это его спасёт. Софья не чувствовала ни гнева, ни ненависти, но ощущала то тёплое чувство в груди, которое побуждало её обнять его.       Матвей не оттолкнул её, наоборот, прижался сильно-сильно.       Милосердие Софьи его успокоило.       Несмотря на порою отвратительное самочувствие, Софья не отказывала себе в удовольствии поболтать ним о чём-то таком, что только-только пришло ей в голову. Например, однажды она долго вслух рассуждала о том, может ли она называть Матвея мужем.       — Если ты хочешь, чтобы тебя сводили в церковь и свечку поставили, то это, пожалуйста, не ко мне.       — Но всё-таки…       — Мне кажется, это не совсем то, что нужно сейчас обсуждать, — Матвей достал оставшиеся у них деньги и снова их пересчитал.       Он стал всё чаще спрашивать Софью о её знакомой Ляле, у которой была квартира в Петрограде.       — Хочешь пожить у неё?       — Нет, мы не можем долго у неё оставаться, это опасно, но из Петрограда можно перебраться в Финляндию, а потом как получится.       Денег, оставшихся после продажи вещей хватило бы на один билет из Москвы до Петрограда, но они решили ехать на электричках из города в город, так легче было сбить преследователей со следа.       На одной станции к Софье пристал какой-то пьяный мужичок. Он схватил её сзади и поцеловал прямо в ухо.       — Ну что, сладенькая, не хочешь пойти со мной?       Матвей наорал на него, Софья с трудом удержала его от драки, но шум поднялся такой, что сразу же из-за угла выглянул милиционер. Этого пьяного увели, Матвей ещё долго не мог успокоиться. На другой станции они опоздали на поезд, и пришлось ночевать на улице. Ночь была тёплая, Софья, положив свою голову Матвею на колени, никак не могла заснуть. Они снова стали болтать теперь уже о всякой чепухе, как вдруг она спросила его, почему он на этого мужичка так сильно разозлился.       Матвей рассказал ей про свою сестру, хотя раньше старался не говорить о ней. Софья совсем ничего не знала о Лизе. Макарка, отцовский помощник, относил пирожные в дом призрения душевнобольных. Он потом в красках рассказывал ей, как там людей привязывают к кроватям, как держат их за решётками и как он еле ноги оттуда унёс. Лизу он описывал худощавой бледной как снег ведьмой с выпученными глазами. Тогда Софья находила эти рассказы забавными выдумками.       — Я помню её совсем другой, и воспоминания — единственное, что от неё осталось. Вот уже шесть лет как она мертва, а образ её перед глазами, как живой. А рядом с ней, — он посмотрел на Софью, — матушка.       На следующее утро они добрались до Москвы. Оттуда направились в Тверь, из Твери до Волоха. В поезде до Петрограда к ним подсел слишком разговорчивый пассажир. Сначала он стал болтать с Матвеем о трудах Ленина, затем бросил взгляд на Софью и вдруг улыбнулся.       — Знаете, вы мне кое-кого напоминаете, да только вспомнить никак не могу…       — Боюсь, — отвлёк его Матвей, — вы ошибаетесь, моя жена вряд ли похожа на…       — Да я не про Ларису Рейснер, я про эту, как её, Беккер, которая ещё Кирсанова.       За спиной Матвей сжал её руку, уже приготовившись бежать в любую секунду.       — Да, мне иногда говорят, что я на неё похожа, но, поверьте мне, это лишь совпадение, только и всего, — пожала плечами Софья.       — Жаль, — вздохнул он, — а, знаете, мне ведь нравились её стихи. Помните, как там у неё:

За веком век, За снегом снег, Мы…

      — Товарищ, — перебил его Матвей. — Мы с женой очень устали, поэтому можно, пожалуйста, потише.       Пассажир намёк понял и пересел. На следующей станции он вышел, а Софья потом, пыталась вспомнить свои старые стихи, у неё это не получилось, и она заснула.       Матвей думал, что это был доносчик, и они решили сойти с поезда пораньше. Кажется, он не ошибся, на станции было подозрительно много людей в военной форме. Они сверлили Софью взглядами, но с места не сдвинулись.       Петроград был под властью Авранова, этого сморщенного невысокого человека в очках, особо уполномоченного особого отдела ЧК. С виду это был любезный и безобидный человек, но на деле, Софья знала, он был хладнокровным и безжалостным. В газете Софья прочитала, как он поступил с Афиной. Страшно подумать, что он сделает с ней, той, за которой он так рьяно ухаживал.       Софья не знала, где находился Сергей, но что-то ей подсказывало, что он тоже искал её. Она так и видела, как он стоит рядом с Аврановым и холодно смотрит на неё. Софья ни на секунду не сомневалась, что, в случае чего, Матвей встанет на её защиту. Она боялась встретиться с Сергеем, но в это же время она не испытывала столь сильной ненависти, чтобы желать ему смерти. Их пути разошлись, и пусть они никогда не пересекутся вновь!       До Петрограда добрались на попутных телегах, один раз заночевав под открытым небом. Приехали рано, но на всякий случай спрятались и до квартиры Ляли дошли лишь ближе к ночи. Долго не открывали, за дверью слышался нерешительный шепот.       В конце концов замок затрещал, и в узенькой щели Софья увидела Мишку, сына Ляли, с пистолетом в руках. Не помня себя от счастья, она кинулась его обнимать. Мишка тоже узнал её. Он всё что-то лепетал о своей маме. На их радостные крики в прихожую стали стягиваться другие обитатели квартиры, и Софья с удивлением обнаружила, что у Ляли живут ещё десять детей.       А Мишка всё говорил и говорил о своей маме, тянул её за рукав в дальнюю спальню. Там Софья увидела Лялю. Она лежала на спине, раскинув посиневшие руки, тело её дрожало словно от озноба.       — Тётя Соня, помогите, — жалобно протянул Миша. — Пожалуйста, спасите мою маму.       Софья ничего уже сделать не могла. На следующее утро она зашла ещё раз посмотреть на Лялю, но та уже не дышала.       Сдерживая слёзы, Софья собрала вокруг себя детей и всё им рассказала. Они внимательно её выслушали, кто-то даже заплакал.       — Что же теперь с нами будет?       В голове у Софьи уже был ответ. Прошлой ночью они долго обсуждали это с Матвеем. Он всё настаивал, что им надо перебраться в Финляндию, потому что это их единственный шанс начать новую жизнь. Софья до последнего не была уверена в правильности своего решения. Но когда она увидела этот огонёк надежды в детских глазах, она поняла, что действует в верном направлении.       Матвей похоронил Лялю в эту же ночь, и Мишка ходил вместе с ним. Софье показалось, что он невероятно повзрослел за эти два дня.       Они зажили пока так: Софья вместе с детьми сидит дома и старается не показываться на улице, Матвей ходит на рынок, а вечером возвращается с чем-нибудь. От детей Софья узнала, где лежат деньги, полученные от продажи краденного. Она понимала, что это грязные деньги, но отказаться от них в столь трудное время она никак не могла.       Домашние заботы почти полностью поглотили её: всегда было что приготовить, постирать или помыть. Хорошо, что дети помогали ей, особенно Надин, вот уж без кого Софья бы совсем не справилась!       К Матвею дети относились более настороженно, для них он был чужим и непонятным. И Матвей не лез к ним. Он признался Софье, что просто не понимает, как они могут так наивно смотреть на мир вокруг. Тогда Софья спросила, а разве он сам не был таким, когда он впервые встретились у отца в булочной. На это он усмехнулся, напомнив ей, что тогда она тоже была совсем другой.       Однажды Софья почувствовала, как что-то словно перекатывается у неё в животе. Чувство было столь неожиданным для неё, что она невольно опустилась на стул. Она успокоила напуганных детей: видимо малыш начал двигаться. Эта новость вызвала у них чрезвычайный восторг, и вечером они испугали Матвея до полусмерти, когда начали наперебой рассказывать, что в Софье что-то двигается. Матвей тоже попробовал послушать. Пусть он ничего не услышал, но остаток дня проходил счастливый, словно ребёнок.       — Как думаешь, кто у нас будет: мальчик или девочка? — внезапно спросил он, когда они укладывались спать.       — Не знаю.       До этого они никогда о таком не говорили. Боялись обмануть себя ложными надеждами. А теперь, когда жизнь казалась спокойной, так приятно было пофантазировать. Матвею почему-то казалось, что родится мальчик. У него будут тёмные волосы и голубые глаза.       Позднее они поплатились за такую неосторожность.       Однажды Матвей пришёл раньше обычного. Взволнованный, он постоянно смотрел в окно, указывая на человека, читавшего у подъезда газету. Софья попыталась его успокоить, но он никак не унимался: собрал вокруг себя детей и сказал, что если за ними придут люди в форме, они бежали как можно быстрее и дальше, но вечером ждали его с Софьей на рынке. Всю ночь он не спал, а сидел и прислушивался.       Его опасения подтвердились, и утром к ним без стука вломился Авранов со своими людьми. Они едва успели скрыться через чёрный ход. Дети кинулись в рассыпную, Софья с Матвеем побежали прочь от дома, а Авранов за ними. Софья успела заметить, как от злости перекосилось его высушенное лицо, ставшее больше похожим на звериную морду.       Они сумели оторваться, но долго бежать Софья больше не могла. Она заплакала, потому что понимала, что будет, если их поймают. Действовать надо было быстро, Матвей надел на неё своё пальто, взял её на руки и пошёл прямо в реку. Тогда был конец октября, было очень холодно, а он стоял по грудь в воде. Софья чувствовала, как дрожат его руки, видела, что ему тяжело, но Матвей продолжал ласково успокаивать её, будто бы ничего этого не замечал.       Позднее она узнала, что они стояли в воде около часа, это время казалось ей вечностью. Матвей словно специально так долго выжидал, сам не веря в то, что опасности больше нет. Он вышел из воды под мостом, поставил Софью на землю и сразу же прижал её к себе.       — Согреться, тебе надо согреться, — лихорадочно повторял он, снимая с неё промокшие сапоги.       Они остались сидеть под мостом, Матвей не отпускал её, пока ближе к вечеру не замёрз. У него начался жар.       Софье пришлось оставить его под мостом и пойти на рынок. Весь вечер она ходила и искала ребят, всех нашла.       Когда она искала, её окликнул Фёдор, тот самый матрос, который спас её от толпы во время Февральской революции. Их знакомство ограничилось парой писем, она никак не ожидала увидеть его здесь. Он тоже совсем не думал встретить её, да ещё в таком положении. Софья ему всё рассказала, он выслушал её очень внимательно и призадумался. Федор пусть и грубоватый мужик, но сердце у него золотое. К сожалению, помочь Софье в тот же день он мог, но обещал, что завтра обязательно переправит её в Кронштадт, где он служил.       — Только знай, сейчас в Кронштадте такое кипит! Загадывать не хочу, но, авось, новая революция грянет.       Софье уже было всё равно, что будет потом. Спасти Матвея и найти крышу над головой — вот что ей было важно.       Ночь они просидели под мостом, прижавшись друг к другу: Софья, дети и бледный Матвей, он дрожал и бредил.       На завтра Фёдор помог ей сесть на корабль до Кронштадта. Корабль плыл медленно, его постоянно трясло из стороны в сторону, и Софья даже испугалась, что они не доплывут.       На корабле Матвей ненадолго пришёл в себя.       — Я умираю, — слабым голосом прошептал он.       Софья пыталась отогнать от себя мрачные мысли. Она улыбнулась и сказала, что сейчас они приплывут в Кронштадт и обязательно вылечат его.       — Не вылечат.       Сбиваясь, он рассказал ей о своей старой травме головы, из-за которой малейшее переохлаждение может привести либо к слабоумию, либо к смерти.       — Зачем же ты тогда в воду полез, глупый?       — Не о том думал тогда.       В Кронштадте была одна квартира, заброшенная ещё со времён семнадцатого года - там они и поселились. Пришлось устроить генеральную уборку, натащить кроватей, одеял и дров, тут Софья без детей бы никак не справилась. Матвей в это время лежал у печки и спал. Софья иногда подходила к нему: трогала лоб и прислушивалась к его ровному дыханию.       Она наконец-то сходила к врачу. Местный фельдшер пусть и считался среди матросов лучшим врачом в мире, но Софье он признался, что давно не обследовал беременных женщин и очень боится навредить ей. Он согласился принять роды, в остальном же советовал ей больше гулять, больше спать и меньше работать. Он осмотрел Матвея и лишь пожал плечами — помочь ему было уже невозможно. Софья пыталась не думать о его болезни, хотя в глубине души понимала неизбежность той единственной печальной минуты, когда все его страдания кончатся.       Жизнь стала возвращаться в прежнее русло. Софье нравился та квартира, в которой они поселились, сколько же радости ей принес тот уют, что она там навела. Она повесила у своей кровати ковёр, расставила по всем шкафам детские игрушки, их и посуду собирали со всего Кронштадта. Эта квартира чем-то напоминала Софье отцовский дом: такие же длинные коридоры только окна выходят не на улицу, а на озеро, которое в декабрьские дни затянулось льдом.       Софья много гуляла с детьми, дышала свежим воздухом, который ей казался намного чище чем в Москве или Петрограде. Она подружилась с матросами, те сразу её полюбили как родную сестру, иногда даже приносили ей какие-то сладости.       Матвею тем временем стало совсем плохо — сначала он начал путать слова, потом стал отвечать слогами, а затем и вовсе перестал говорить. Некоторое время он всё ещё сохранял разум, пытался что-то сказать Софье, но получались лишь мычание и стоны. Она видела страх в его глазах, всячески утешала его, потому что в ней всё ещё теплилась надежда, что он выздоровеет. Матвей не умер, он не стал умалишённым, парализовано лежащим в кровати, он словно стал жить в другом мире, в котором не было никакого страха и страданий, зато там была любящая жена, были дети, с которыми можно играть, и матросы, которые ему давали бублики. Один самый набожный матрос, подняв палец вверх воскликнул, что это Бог вошёл в голову Матвея, подобно тому, как Иисус вошёл в дом Матфея. За такое ему, конечно, погрозили кулаком, но Софье эти слова запали в душу. Ведь есть же какая-то справедливость, и Матвей, пройдя через все эти жизненные испытания, окончательно потеряв рассудок, обрёл наконец-то своё счастье.       Всё 31 декабря, не вылезая с кухни, вместе с Надин Софья готовила праздничный ужин. Ночью пели песни и не спали почти до самого рассвета — так отпраздновали Новый год.       К концу января в Кронштадте началось какое-то волнение. Жители в срочном порядке стали уезжать опасаясь, видимо, новой революции. Город опустел.       В феврале Софья родила. Врач, уже сидевший на чемоданах, сдержал своё обещание — он провёл рядом с ней всю ночь и утро. Матвей, испугавшись её криков, убежал из дома.       Днём, когда всё кончилось и, казалось, в доме воцарилась тишина к ней в комнату постучал Федор.       — Ну как, родила?       — Да.       — И кого? Пацана?       — Нет, девочку.       — Эх! — проворчал он, а после небольшой паузы спросил. — А как звать будешь?       Софья посмотрела на свою дочку, та, укутанная в полотенце, спала. Маленькая красавица. Софья уже знала, как её назовёт. Ей казалось, что это имя подходит как нельзя лучше.       — Лизой.       На лице Матвея засияла улыбка, когда Софья ему впервые показала её. Сначала он долго осматривал Лизоньку со всех сторон, затем осторожно дотронулся пальцем до её пухлой ручки. На его глазах засверкали слёзы. Он с особым трепетом относился к своей дочери, показывал ей «козу», когда она лежала в колыбели, или пугался, когда она начинала плакать. Наблюдая за ним, Софья чувствовала себя такой счастливой.       Пусть Лиза пока ещё не могла играть, дети тоже стали заботиться о ней, всякий раз замолкая, когда надо было укладывать её спать. Софья теперь не могла управляться с домашними делами, и они, стали ходить за хворостом, готовить еду, мыть полы, само собой, с перерывом на жмурки или догонялки. Матросы тоже, как могли, помогали ей: кто дров принесёт, кто старую одежду отдаст, один раз даже коляску принесли. И стала Софья гулять вместе с Лизой на улице.       Самый суровый месяц зимы подошёл к концу, и с континента повеяло весенним ветром. Софье хотелось верить, что всё только начинается.       Ей было тяжело сесть и написать это письмо. Она постоянно находила оправдания и повторяла, что оно всё равно не дойдёт. Но боли в животе с каждым днём становились всё сильнее и сильнее, а в Кронштадте уже не осталось врачей. В конце концов она написала небольшую записку, положила её в конверт и осталась ждать с надеждой, что Ксения Дьяконова приедет и поможет ей.